Руки.
Рассказ.
В холле дома культуры имени Дзержинского по субботам танцы под самодеятельный оркестр собирали немало молодежи. Из девушек здесь все выделяли Розалинду. Смуглая. С шикарными распущенными волосами на матовых прекрасных плечах, большеглазая. И очень хорошо вальсировала. Очевидно она была неутомима, потому что ей стоять в сторонке и бесстрастно наблюдать, как кавалеры приглашают других, не доводилось. Если ее не было на танцах, то это уже были как бы и не танцы, а посиделки, не более.
И одевалась умело, все подогнано по фигуре, и всегда с обнаженными до плеч руками. Я был у нее в ее ведомственном доме на ул. Кирова в те дни, когда в первую смену точил втулки для осей автомобильных прицепов. На механическом заводе. Как я с нею познакомился?
А просто- прошлым летом в жаркий день купался в Тавде. Точнее, нашел место на песчаном пляже на Моторном. Там мелкий золотой песок. Приятное тепло. Вода приятная, не холодная. Уже собирался одеваться, как здесь же расположились две девушки. Одна из них эта Розалинда, я, конечно, знал своих ровесников, Тавда небольшой городок. Еще с ней сестренка ее, на год- на два помоложе. Обе стройные, загорелые, наверное, в своем огороде на солнце жарились на окучивании. Скинули одежды и осторожно вошли в воду. У нашей реки своенравная гидрология. Мелко, мелко, и вдруг яма, глубокая и обширная. И очень разный сброс воды, то небольшой, а то и затопит низменную половину города. Есть чего опасаться.
Но Розалинда была неплохая пловчиха, а вот у сестренки плавать получалось не очень. Как ей повезло, что я был тут рядышком. Не успела она пару раз погрузиться в пучины, очевидно, шагнула в промоину, в яму, и - сразу тонуть, без малейших усилий противиться смерти. Что удивительно. Никакого сопротивления смерти. Бороться за жизнь не привыкла. Тихонько пошла ко дну.
Но я уже вбежал в воду, три раза ударил по воде саженками – и вот я рядышком, схватил ее за лифчик на груди и пару-тройку метров проплыл с нею.
Должен сказать, что в те поры я плавал очень хорошо. Тринадцать минут держался на одной и той же отметке у заградительных бонов посередине реки против течения. И силенка была, и выносливость. И не в труд мне было ее до мелкого места дотянуть. А бретельки ее простенького лифчика в воде выдержали усилие. Если бы модный, из галантерейной лавки, французские, особенно, точно бы порвался. У модняцких лифчиков другие задачи.
На мелком месте стал я на дно, ее легкое тело на руки вскинул, и вынес на берег. Даже откачивать не пришлось. Немножко полежала она на бедрах и колене старшей сестры. Раскинула руки, с закрытыми глазами, потом немножко покашляла, почихала - и все. Только успела испугаться.
Отпраздновали ее счастливое спасение. У них было с собой два огурца, один помидор и три конфетки. Меня и угостили.
Естественно, когда осенью на танцах я увидел спасенную и ее старшую сестру, похвастал перед своими товарищами этим скромным подвигом. Надо мною ехидно посмеялся Михей, известный циник и хулиган. Он не был в моей компании, просто стоял рядом за широким в клеточку пиджаком Генки Аминева, что-то услыхал из моего рассказа и был рад насмешничать.
- А надо было бы попросить, может она бы дала. Дурак, честное слово, дурак.
Танцы для меня были сорваны. Вышли мы из зала. Подрались за углом дома культуры. Он сумел поставить мне фингал под глаз, я ему удачно расквасил нос. Разошлись по домам.
Наши стычки с ним имели многолетнюю историю. С четвертого класса. Каждую субботу у дровяного склада школы нас окружало кольцо из одноклассников. Моих и его. Нас подбадривали. Орали советы. Наблюдали, чтобы все было по-честному, никаких свинчаток в варежке. Или гаек. И лежачего не бить.
А дома мать устраивала разбирательство, откуда шишки и синяки? Доколе это будет? Пока не приходили каникулы. И вот опять драка с этим Михеем. Но за прошедшее десятилетие я так многому научился в борьбе и драках, что одному Михееву было со мною не совладать. А фингал -не в счет.
Через некоторое время после двух-трех пропущенных субботних вечеров подпираю я ту же стенку в том же ярко освещенном зале, слушаю тот же громкий оркестр, скучно наблюдаю, как прекрасно танцует фокстрот с Розалиндой мой товарищ Генка Аминев. Завидую. Он не знал отказов на танцах. Конечно, он высокий, стройный. Не то, что некоторые. Сказать, что я не нравился девушкам, было бы неверно, как раз нет. Но только не в танцевальных вечерах. Медведь, наверное, вальсировал ничуть не хуже. Но я заметил, что Розалинда несколько раз окинула меня взглядом, проплывая с Генкой мимо. А, когда уже я с Генкой стоял, с Юркой Титенковым, милиционером Шуркой Антроповым –моей компанией, зевал у стенки, прямо под большой и очень патриотичной картиной «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», был объявлен дамский танец, на который меня до сего дня никогда не звали, Розалинда подошла к нам. Генка уже с готовностью вышел было навстречу, но она пригласила меня.
Я обхватил ее гибкий стан, рука моя ощущала под шелковым платьем ее крепкое горячее тело, ее прекрасная рука, правая, лежала на моем плече. Здесь было несколько десятков красивых женских рук, но такой не было больше ни у кого. Нечто подобное мне доводилось видеть только в скверике перед Новосибирским театром «Красный факел» - это такая великолепная скульптура вознеслась к сибирскому небу. А над ней красный огонь из горелки.
И ее руку, кисть Розалинды вполне можно было предложить как модель хорошему скульптору, чтобы увековечить в мраморе. И я с нею танцевал. Ощущал ее теплое чистое дыхание. Иногда натыкался на ее полные бедра. Тогда у меня сбивалось дыхание. Я думал с сожаленьем, что танец скоро окончится. И я уйду домой. А она к себе домой.
Девушка терпеливо снесла все мои неудачные па, я мастерски оттоптал ей ноги, тем более, что танцевали вальс, она меня не упрекала. Мы молчали, я просто не знал, что в этом случае девушкам надо говорить.
Когда я привел ее к подружке к стенке, она пригласила к себе в гости. К себе и спасенной мною в Тавде ее сестренке Тамаре.
С Тамарой у нас в дальнейшем возникло небольшое чувство. Девушка частенько провожала меня домой, хотя я жил почти рядом - на улице Пугачева. Потом я ее возвращал на улицу Кирова в ее двухэтажный управленческий дом. Потом опять- она меня. Так гуляли до поздней ночи. Но вот стало уж чересчур холодно в другие вечера, шел январь, и морозы меня с Томой уже не пускали как прежде бродить по темным улицам, шалить, толкаться, барахтаться в высоких пушистых сугробах. Теперь мы чинно сидели чаем с вареньем, за картами. В которых тоже я был не силен.
И Розалинда придумала надо мной пытку. Ей это очень понравилось. Сядет на коленки напротив меня на своем венском стуле, обопрется локтями на столешницу, свой прелестный подбородок утвердит в ладонях, и из своей чрезмерно декольтированной блузки только что не вывалит на скатерть свои прекрасные матовые груди. Издевается… Она же прекрасно видела, что мне эта пытка явно не по душе. И поэтому издевалась. Я краснею, чувствую, что сейчас задохнусь от желаний. Обнять, схватить, раздеть, целовать ее, а она бровью не ведет, будто и ничего не видит.
Какие тут карты. Какие тут дураки. Тут один дурак. Это я. Но нет, кажется, не один. Пару-тройку раз мне попадался здесь Генка Аминев. К кому он тут ходит? В этих домах жили офицеры Управления званием не ниже майора и при очень хороших должностях. Начальник оперчасти Герой Советского Союза Сапожников Абрам Соломонович, майор Вайнберг –какая у него была дочка красавица Света, полковник в отставке Штеренберг, но, правда, у него был сын самый сильный паренек в нашей местности. Еще кто-то- у них были дочки. Так к кому же шатался наш красавец Генка? И как партизан молчит- не проболтается.
К счастью, весной я навсегда перестал заглядывать к ним. И про Тому забыл. И на танцы в дом культуры им. Дзержинского тоже больше не заглядывал. Оказалось, что на улице Ленина в садике на веранде танцы не хуже. Хотя и подальше.
Розалинда там не появлялась. С июля я и сюда перестал заглядывать. Потому что в ночь на третье июля на меня двое напали. Я шел с вечеринки от подружки Сережки Щербинина почти непьяным, по досчатому тротуару гулко печатались мои шаги. Напротив библиотеки и перед самой почтой сразу с двух сторон на меня напали два каких-то хулигана. В одном по голосу я сразу признал Михея. Он продолжил наши гладиаторские бои. Но вот только теперь он взял себе в помощь приятеля. И у одного из них был кастет на руке.
Я заслонял лицо левым предплечьем. Довольно удачно. Удар был слаб. И меня они не уложили. Но вот браслет от часов рассыпался. Мое дальнейшее сопротивление оказалось очень удачным. Один из напавших скоро валялся под тополем не в силах подняться. Это был Михей. А другой кинулся к деревянному высокому забору, окружавшему библиотеку. И, подпрыгнув, уцепился за доску, чтобы перевалиться через препятствие, но я уже стащил его, опрокинул наземь и бил ногами. Он вопил. -Что я тебе сделал? Что я тебе сделал? Не бей, пожалуйста.
Я не понял его мольбы. Отодрал доску от забора и немножко походил ею по его широкой спине. Полагаю, что это было справедливо.
Утром я отправился за часами. Но мои надежды найти их не оправдались. Кто-то подобрал их прежде меня. Немного погодя мое лицо обратилось фиолетовой и багровой рожей. Это такая стрептококковая инфекция. Кастет Михей, очевидно, не стерилизовал перед дракой. А это негигиенично.
К счастью, я был так крепок по молодости, что уже через пять дней пенициллиновой терапии, у меня все прошло. Пришлось пару-тройку недель не появляться на реке. И на танцах тоже. Розалинду и Тому мне в эти дни встретить не удалось ни разу.
А в октябре я с нею стал ходить в один десятый класс ШРМ. Мало того, сидели мы с нею за одной партой. Не очень большой партой. Наши бедра всегда соприкасались. И было такое впечатление, что я сижу возле печки. Так много шло тепла от меня и от нее. Иногда сталкивались наши руки. Но вот глаза… Мы старались не смотреть друг на друга. В двух предыдущих классах я манкировал
занятиями, пропускал, сколько мог, лишь бы зачеты получать, а теперь старался. Был прилежней всех. Но и Розалинда тоже. Училась, надо сказать, она неплохо. Совсем уж хорошо по русской литературе, дело в том, что она собиралась в театральный, прекрасно декламировала, прежде ходила в драмкружок в техникуме. Тоже закончила техникум наш, только по лесопилению. И работать пошла именно по профессии. Только вот не мастером, а работницей. Чтобы ее не задерживали, когда придет время увольняться. И чтобы получить аттестат, теперь училась, как и я, в школе. Когда у нее была первая смена.
В тот вечер нас учеников распустили с уроков довольно рано по техническим причинам –света не было в этом уголке города- ни в школе, ни на моторном, ни в техникуме, ни в поселке лесокомбината.
И я пригласил ее на берег Тавды, от школы до реки было очень близко. Чтобы она стерегла мою одежду. Уже ставал лед. Палки и прочие предметы, набросанные нетерпеливыми мальчишками, чернели на его ровной поверхности.
Я разламывал тонкий припай, я отбрасывал прочь его пластины, стараясь кинуть подальше. Они со звоном скользили, становясь уже потом невидимыми. Я, пересиливая свою слабость, входил в достаточно обширную полынью. И окунался в страшную черную воду. Конечно, с головой и подолгу на минуту-две. Сколько мог. Скреб по песчаному дну пальцами. У меня от холода сводило грудные мышцы судорогой. Не руки и не ноги, а грудную мускулатуру. И резко до боли мерзли пальцы ног и подошвы- очевидно, там совсем нет жировой прослойки и они мало работают, чтобы согреться движением. А теплопроводность земли гораздо больше, чем теплопроводность воздуха. Поэтому я, как правило, и бегал, и прыгал то на одной ноге, то на другой, чтобы не так сильно мерзнуть. Голый. И уже несколько лет. С 55 года, как заболел бронхитом, так сильно, что дышать было больно. Вот и все у меня с той поры прошло. Хоть бы насморк был.
В сезонах закаливания у меня было только два пропуска.
Второй раз в прошлые октябрьские праздники Я уже заканчивал техникум.
У меня болело правое ухо. Водичку я не сумел вылить после купания своими дикими прыжками на одной ноге с наклоненной головой. А уже ноября месяца первая неделя кончалась. Но само ухо прошло. Хотя я лечил его только зубровкой. Как? В стакан горячего чаю налил ложку зубровки, выпил. А после уже две ложки отпил. Две ложки влил. И так далее. Дальше я одурел. Себя не помнил. Говорили, что безобразничал в техникуме на торжественном вечере и после него на концерте. Залуцкого - завуча оскорбил. Меня 10 ноября сразу после праздника он едва не отчислил за это. Только потому не подписал приказ, что у меня, как он выяснил из беседы со мною в перемену, умысла не было никого оскорбить, ни чего вообще плохого я не замышлял. Просто пьяный до зеленого змия. Дураком сделался. Он даже от меня не потребовал извинений. Только поинтересовался, зачем это я так надрался. Я не стал скрывать- ухо мне бабущка моя зубровкой посоветовала лечить этим вот способом .Ухо и впрямь болеть перестало. А вот еще один эффект проявился. Но ей- богу это я не со зла.
Очень скоро я опять стал прибегать к привычным для меня водным процедурам.
И вот сейчас я ее оставил охранять мои шмутки и портфель. Чтобы в предзимней темноте никто не похитил мою одежонку. Конечно, нахалом я не был, и ей предложил отвернуться и смотреть в сторону темнеющей на берегу водокачки. Потому что купался совершенно голым. Кому хочется в сырых трусах идти в нашей довольно суровой местности полчаса до дому. Температура нашего воздуха перевалила за ноль по Цельсию. Морж-то я морж, но тепло в штанах тоже любил.
Уже я накупался, выскочил на берег, и откуда-то изнутри хлынуло в меня горячее тепло. Обычная для этого состояния физиологическая реакция.
И вдруг она спускается с крутого берега, а я как раз пытался надеть штаны, никак не мог удачно, чтобы не повалиться на песок, вставить ноги в штанины, все падал. Она подошла, обняла меня, и не обращая внимания на то, что я сырой, едва стою, без штанов фактически - крепко прижалась ко мне, положила руки на грудь и даже сунула их мне подмышки. И крепко-крепко поцеловала. В губы. Я задохнулся. Это в первый раз меня целовали как мужчину.
Песок под коленями был упруг и холоден.
Не хочу описывать дальнейшее. Боюсь все это изобразить в пошлой манере. А в высоком стиле, как в «Джамиле» Чингиза Айтматова у меня не получится.
Она не заслужила насмешки. А слов, достаточно точно описывающих и мое состояние экстаза, и ее порыв, я найти не могу.
Только покатый холодный песок на берегу реки послужил нам ложем да еще наши одежды на нем. И мы совершенно не заметили, что тут, очевидно, холодно. Для меня это было внове. Для нее нет. Но я этого не ощутил, и не придал никакого значения ее некоторой опытности.
Потом мы пошли домой. Вот теперь я озяб. Зубы мои стучали. И прежде это случалось от переохлаждения. Меня трясло, но это же нормальная реакция организма, предназначенная для разогрева. Розалинда улыбалась. – Я глядела на тебя в этой полынье, и мне стало так зябко, так зябко. –она поежилась.
Я не стал провожать ее до дома. Хотя следовало бы. Тока нигде не было. Уличное освещение не работало.
Н е буду врать, что с этого дня я стал с нею встречаться, что наш тот любовный экстаз на берегу получил развитие. Совершенно нет. Она будто пропала с моих глаз. В школе я ее не видел. А домой к ней я не заходил. На танцы тем более. Дело в том, что в субботу у нас как раз и были занятия и зачеты. Пропускать их не следовало.
Но вот и Новый год встретили. В квартире той же Сережкиной подружки учительницы, которая дала нам отпраздновать тот злополучный мой день рождения. Мы все были довольно небогаты, чтобы покутить как следует, но тут уж не ворованный спирт купили с гидролизного завода, чтобы закрасить его для лучшего пития вишневой эссенцией, а затем употребить для питья, а купили три бутылки обычной «Московской водки». Капустки квашеной кто-то принес, огурцов соленых, учительница немножко колбаски. Достаточно черного хлеба –две буханки. И весело посидели до утра. За столом, который в ее школе списали где-то по весне. На его плохо покрашенной ножке еще болталась инвентарная бирочка гороно. Этот стол, довольно легкий я видел еще в мае, когда бежал свой этап эстафеты на приз «Тавдинского рабочего». Перед косо висящими воротами военкомата на горке у своей первой школы я прервал свой этапный бег, техникумоскую команду вывел из соревнований, я бросился к неизвестному мне человеку. Стоял возле него в бессильи- что делать? Он сидел на земле, обхвативши руками его две ножки. Если бы не ножки этого стола, он бы, наверное, повалился навзничь. Лицо его уже серело, он даже не хрипел. Но, кажется, и не дышал. Я сам не знаю, зачем я тут с ним нахожусь, наверное, ждал скорой помощи. Дождался. Приехала машина, из нее вышла не только бригада, но и Нина, учительница. Это был ее отец. И они вместе тащили этот стол домой к ней. Но не донесли. Его увезли. А дотащил его я. Славу богу, мне это было нетрудно. Папа этой учительницы был завхозом этой школы. Хотел отнести этот списанный стол домой к своей дочери за километр. В праздничный день, чтобы ученики не видели. Всем же не объяснишь, что имущество это списанное. А у школы , у гороно была лошадка, но ее надо было выписать. В будний день. И вот умер от сердечного приступа на первой сотне метров.
Мы болтали обо всем. И меня поразило, и насторожило, что Генка Аминев случайно сболтанул, что и он очень вхож в дом Розалинды. Я смог понять, что он там часто бывал, что их отец и мать очень довольны, когда он у них задерживается допоздна. Конечно, сам он красавец, из небедной семьи не то, что я. Отец его недавно умер, а уже дослужился до полковника- как раз был предыдущим начальником по тылу.
А надо сказать, что довольно скоро после моей случайной связи с Розалиндой у меня в голове забродили шальные мысли, а кто же был у Розы до меня, кто, один или два, или больше? И меня кидало в пот. С чего бы это? Я же не собирался с ней связывать свою дальнейшую жизнь… Но вот беспокоили меня глупые вопросы. Смутные подозрения засели в моей голове.
Хотя какое до этого мне дело? Она мне кто? А в школе шла уже третья четверть. Неделя, другая, третья. На парте сижу я один. Розалинда все никак не впрягается в учебу. Учителя иногда интересуются, почему? И вот однажды я из-за двери в переменку услышал что-то дикое о ней. Мамонтова Наташка сообщила , что Роза, верней всего в этом году больше учиться не будет. Ей на станке руку отрезало. Вот так.
-На себе не показывай, дура - крикнула ее подруга. –Ничего, -успокоила ее Наташка – ничего со мной не случится. Я на таком станке не работаю. Я на клеильном участке феноловые смолы развожу. Голова может у меня болеть, а руки будут целы.
Когда в недавнем прошлом у меня была обязанность относить маме на «Станцию скорой помощи» вечером что-нибудь горяченького покушать, пару раз довелось мне увидеть тяжело травмированных, которых мама на линейке доставляла к хирургическому отделению. Один раз сцепщика вагонов с железной дороги. Ему отрезало ногу выше колена, другой раз тракториста с трелевки. Трелевщик-это трактор, который на тросе волочит сваленные деревья. Тоже был не жилец. Ему еще и грудь пробило суком еловым как пикой. И размозжило ногу. Поэтому я совершенно отчетливо представлял, что же стало с ее предплечьем, я видел, как фонтанчиками бьет кровь из двух ее кровеносных сосудов, как белеют кости, как съезжает к локтю кожа с ее предплечья. У мамы было несколько медицинских книг, я бывало, разглядывал в них рисунки. Страшно. И это были самые красивые женские руки в нашем городе. Подходящие для ваятеля.
Жизнь моя шла обычным порядком. Работа, учеба в десятом классе. В свободное время прогулки на лыжах к нашему лесному фонтану минеральной воды. Искали нефть, а ударила из скважины могучая струя минеральной горячей воды. Достигала 30-ти метровой высоты, ее мельчайшие брызги застывали на наших 40-градусных морозах в гигантский ледяной грот, а внизу у его подножия плескалась горячая 50-градусная вода. Рядом в сугробы мы втыкали лыжи, раздевались -и лезли в эту природную бальнеологическую ванну. Щедро одарила природа нашу тайгу. Вокруг могучие шишкинские строевые сосны. Эта полянка, на ней сверкающий будто из белого мрамора грот, этот паровой дух над ним. Сюда ездили все молодые люди моего поколения. Тут я и повстречал Тамару. Она не могла бы угнаться за мною на лыжне, а мне не хотелось с нею разговаривать, я чувствовал себя все-таки немножко подлецом.
Но я же купался в этом источнике. И не мог быстро улизнуть. Тома сначала сделала вид, что меня не замечает, или не узнает- тут клубы пара, а я все же в трусах, а не в костюме. Но когда я оделся и вставлял ботинки в лыжные крепления подошла сзади. Поздоровалась и пригласила к себе в ближайшее воскресение на день рождения. Розалинды день рождения. Я пообещал быть.
Все эти шесть дней, что были до этих ее именин, я мучился двумя только мыслями- кто у Розы был до меня первым мужчиной, а вторая – как я с нею буду ходить на танцы? По городу идти? Под ручку уже не пойдешь… Как она будет управляться по хозяйству... У нас воду в дома еще не провели. Из колодца воду таскали на коромыслах. А то и в бочке, а бочка прикреплена к санкам. Летом бочка в тележке. Эге - ге. Без второй руки у нас трудно. Правда, нам всем был знаком безногий Коля Берг еще со школьной скамьи. Да, он был волевой и смелый парнишка. Случалась его видеть на лыже и с костылями, съезжавшего с горки у военкомата. Конечно, падения были для него привычны. Но он вставал, отряхивался. И опять поднимался, чтобы опять скатиться. И когда-то уже не падать. Пришлось мне встретить его в одной компании. Коля пришел с девушкой. Было видно, что она от него без ума. Его как калеку она не воспринимала.
Да правду сказать, Коля Берг-мужчина. Никто не думает о том, каково это отражается на его внешности. Совершенно этого не замечают. А Розалинда- красивая молодая еще пока незамужняя. На ее полноценность и обращают вниманье. И вот она без руки. Не греческая скульптура мраморная Венера Милосская , а девушка с культей.
Это моя девушка, предположим. Это меня касается. Я представлял себе, как я буду всегда стоять, идти по улице в клуб. Все будут оглядываться на нас. Как я буду всегда сидеть рядом с нею лишь с одной стороны – с той, где у нее прекрасная рука. Чтобы другую сторону не видеть.
Я пытался заглянуть и немножко в будущее- как она будет пеленать ребенка, нести его на руках, раздевать, когда они придут с мороза.
От таких мыслей меня кидало в жар.
К Розалинде в этот ее день ангела пришло лишь два гостя. Я и еще Генка Аминев. Родителей не было тоже. Как водится, мы что-то подарили. Уже не помню, что. Какие-то мелочи. И выпили тоже. Впрочем, немного. Пару раз сыграли в дурака. Но все шло как-то вяло, скучно. Даже коронный номер Розалинды с ее грудью навынос из лифчика на меня не производил впечатления. Я не реагировал на эту роскошь. Мало того, мне было очень не по себе, когда я видел, что она иногда не справляется с простыми операциями- вытащить карту из нескольких, из веера их в руке, из колоды. Ей приходилось каждый раз класть карты на скатерть, чтобы что-то вытащить. Иногда морщилась от боли, когда задевала культей что-то твердое. Стол или руку соседа. Тогда от резкой боли липкий пот выступал крупными каплями на ее лбу.
Куда-то засобиралась Тамара. В прихожей в их квартире как обычно стояло трюмо с высоким зеркалом и разными женскими принадлежностями для улучшения внешности. Перед ним девушка и вертелась. К ней в прихожую прошмыгнул Генка, почти сразу до нас донеслись их голоса, раздраженный Тамарин- Отстань, дурак. Его голос- Ну ты что девочку из себя строишь? -звуки легкой борьбы и еще один- сильной затрещины. Чье-то удивленное оханье. Я услышал злую отповедь Тамары-
-Я тебе, запомни, не Роза. От меня ничего не добьешься.
Хлопнула дверь. А в комнату заглянул Генка. С багровой левой щекой. Уже одетый. - К какой Людке пошла Тамара? К Урусовой или Пуртовой? – Не скажу- ответила Розалия. –Отстань от девочки. Она еще несовершеннолетняя. Не забывай, что у нас есть кому нас защищать.- Она имела в виду папу-полковника.
Генка только захохотал в ответ. –Ах - ах, мы не такие. Бережете свои сокровища? И правильно - берегите. А то никто замуж не возьмет без этого сокровища. Проверено.
Мы не включали свет. Сидели рядом на диване. Наконец я притянул ее голову к себе и принялся ее целовать. Она страстно отвечала на мои ласки. Но вдруг я неловко и грубо задел ее культю и она громко вскрикнула. Встала, в глазах ее стояли слезы. Ей было больно. Она включила свет, вышла в другую комнату поправить перевязку, наверное. Я быстро и тихо оделся и пошел прочь отсюда .
На следующее утро пришла оттепель. Народ шел на работу по лужам. И мне встретились супруги Волововы. Сашка и его жена- инвалид. Мы соседствовали. Поэтому мне было известно, что на Сашке все держалось в их доме. А у них было еще и два ребенка. Вот уж мать-героиня. Врачи ей запрещали рожать. Предупреждали, что может и не разродиться. Она родила двоих вопреки всем их прогнозам. А Сашка поднимал и двоих ребятишек и еще ее. Ну какая из нее могла быть хозяйка по дому. Все держалось на его широких мужских плечах.
Некогда в далеком детстве она переболела полимиэлитом. И мышцы ее голеней остались совершенно недоразвитыми. Тоненькими, как у четырехлетнего ребенка. И она ходила с огромным трудом. Сашка каждое утро помогал ей добраться до ее санэпидстанции, где она была лаборанткой. Ему на его работе в телеграфе сместили график, чтобы он не числился в хронических нарушителях дисциплины. Сейчас всюду стояли лужи. Поэтому он поднял ее на руки, с ее инвалидской палкой, с ее сумочкой. И переносил ее, чтобы она не поскользнулась на льду и воде и не грохнулась. Я им восхищался. Но сам я, очевидно, к такому самоотверженью был не готов.
- Я - подлец. –мне это было совершенно понятно.
Спустя месяц или побольше мне повстречался парнишка из ШРМ. Сказал- твоя парта пустая. Ни тебя нет, ни подружки твоей Розы. Можно я там буду сидеть?
-Сиди смело. Твоя теперь это парта.
В.Р.Латыпов.
Отредактировано Виктор Латыпов (2012-11-29 14:55:12)