продолжение
                                                           Глава №2                   

                                                Кто  курит  в  туалете?

Поздним  вечером  часов этак  в  половине   первого, когда  только в  курилке еще  болтались  несколько  дураков,  сексуальный  гигант  Бакушин  тут  был  тоже,  кому-то  из  прибывших  докладывал  о  своих  подвигах  в  постели,  в  туалет  доковылял  своим  ходом  некий  имбецил.  У  этого  моторные   функции,  функции  движения  были    сохранены  в  полном  объеме,  потребности   обозначились, не  было  главного. Не  светился  в  его  глазах  разум. Абсолютно. Но  в  туалет,  в  курилку  сам  ходил.  И  то  слава  богу.  Другое  было   худо. Издевались  над  ним. Собственно  и  не  издевались  даже,  а  экспериментировали.  Сидет   этот  на  очко, а,  скажем,  Шурик  из  Выксы  ему  сует дешевую сигарету  в  щербатый  рот. –Пожуй.- Имбецил  жует. Шурик  весело  ржет. –Ну  ты  и  скотина. Вкусно,  значит? 
И  сегодня  повторилось  все то же. Шурик  справил  малую  нужду,  сходил  в  курительную,  подымил,  опять  пришел  сюда  и  сунул  в  рот  имбецилу  вонючий бычок. Но  за  дефективного  заступился  некто  невысокого  роста,  худенький, в  выцветшей пижаме,  застегнутой  на  все  пуговицы,  пижамные  брюки  были  на  подогнанной  резинке, не  съезжали  с  задницы. Одежда  эта  была  на  нем  точно  по  размеру,  будто  это  именно  его  одежда,  домашняя. Этот  мужик вырвал  окурок изо слюнявого  рта  дефективного, кинул  его  в    журчащее  жерло  чугунного унитаза. Пригрозил  Шурику- Смотри  у  меня, обормот, и  помни -за  все  будет  расплата. За  все.
Выксунский  придурок хотел  было  сцепиться  с  этим  психом, но  раздумал.  Что-то  ему  подсказало, что  это  не  совсем  безопасно. Он  пошел  на  него  жаловаться  Вовику и  там  ему  разъяснили,  что  над  защитником  убогого  имбецила   простирается  защитная  длань  самой  Марьи  Ивановны. Звали  его  дядя  Сережа.  Фамилия - Бирюков.
Без  дяди  Сережи  Бирюкова прежде   не  обходились важные  мероприятия  по  чествованию  передовиков  производства,  фотографирование   на  областную  доску  почета,  награждения,  чествования. Уникальный  был  специалист  по  штампам  и  пресс-формам  на  автозаводе.  Вся  штамповка  без  его  умелых рук  не  обходились. Поэтому на  его  груди звенели  ордена, каждую  осень  ему  давали  путевку  в  Сочи  или  что-либо  подобное. Квартира  была  приличной.
Но  вот  ушел  человек  на  пенсию. И  случилось  невероятное. Жена его Лукерья  Парамоновна  на  старости  лет  стала  погуливать с  каким-то  пожилым  тоже  ловеласом  и  для  удобства  жизни вызывала  сразу  после  того, как  мужу  принесут  его  очень  достойную  пенсию, «Скорую  психиатрическую  помощь». Предварительно  своего мужа, естественно,  она  напоит,  да  подмешает  чего-то  негодного  в его  стакан  с  алкоголем. Чего?- секрет  фирмы. Ловелас  ей  давал   снадобье. У  мужа  наступает временное  затмение. Ну  и  отвезут  его в  Ляхи  недельки  на  три. До  следующей  пенсии.
И,  представьте, все  у  Лукерьи  Парамоновны получалось. Помещали  его  сюда  регулярно. Но  здесь  его  принимали  по  первому  разряду. Поэтому  у  него  здесь  была  и  своя  пижамка, и койка  в  приличной  палате - для  благородных. Сейчас  в  этой  палате  прописались  секретарь  одного  райкома, доцент   с  кафедры  экономики  сельхозинститута, еще  один  больной равноценный этому  золотому  фонду. Это  был  батюшка  из  небольшого  районного  городишки. Собою  очень  видный  мужчина. Отец  Савва. Технарь в  прошлом. Закончил  автомобильный  техникум  до  армии, до  5-го   курса проучился  в военно-морском  училище имени  Ленинского  комсомола,  и  вот- попросила  его  знакомая  старушка занести  в  Ленинградскую  церковь какую-то  бумажку  и  небольшие  деньги за  молитвенные  услуги  за  упокой  чьей-то  родственной  ей души. И курсанта поразила  роскошная  обстановка  этого  ленинградского  собора,  театральность  и  пышность  действа,  благочинность  церковных  обрядов. Он  зашел  сюда  в  свой выходной  день  еще  раз,  еще, потом  его  приметили  священники,  стали  с  ним  беседовать  о   смысле  жизни, о  бренности  всего  земного,  о  вечной  душе. А  потом  его,  по  его  утверждениям,  сподобил посетить  святой  Августин. Он  уже  переправлялся  на  пароме  через  речку.  Пришлось  передумать.  Не  поехал  он  на  службу,  пошел  в  веру.   Курсант  подал  рапорт   на отчисление  его из  училища  за   пару  месяцев  до  выпуска.  Лейтенантские  погоны  золотые  мечтал  поменять  на  рясу. Его не  отчислили, послали  ко  врачам, ему  пришлось  трудно,  его  признали  психобольным,  негодным  к  службе  вообще. Инвалидом.  Он  пошел  по  духовной  стезе.   Семинария.  Духовная  Академия. Черное  монашество. И  вот  вдруг  и  тут жизненная  катастрофа. Приходит  отец  Савва  как-то  к  секретарю   райкома,  спрашивает,  если  я  уйду  из  церкви,  найдется  ли  мне    работа? Секретарь поговорил  с   батюшкой,  поинтересовался, в  чем  дело,  в  чем  причина  разочарования. Услышал  много  интересного,  но  главное   - вот  что. Я - молодой  человек, полон  сил,  а  в  храме  меня  окружают,  одолели  уже  выжившие  из  ума  старухи,  стонут,  причитают,  порываются руки   целовать - противно мне. Да  бесноватых пользую, припадочных,  изгоняю  бесов, а  я  подозреваю –они  просто  больные,  да  ходит  в  храм  постоянно лодырь  один - сварщик. На  заводе  надоело в  грязной ходить  брезентовой  робе, желает  ризу  чистую  напялить  на  жирное  брюхо. Лезет  в  церковь.  Баба  одна-  церковная  староста  больно  доходами  церковными  интересуется. На  меня  в  епархию  пишет разные  глупые  доносы. Сил  нет.  Тошнит  от  всего  этого.
Секретарь  обнадежил – конечно,  работу  для  вас  найдем,  хотя  бы  в  обществе «Знание» для лекций  с  антирелигиозной  направленностью.
Савва  ничего  не  ответил. Будто  согласен. -А  сколько  мне  зарплату   положите?-  140  рублей. Священник  отказался-  Я в  церкви  пять  раз  по  сто  сорок получаю. Как  же  я  проживу  на  140?
- А  как  другие  люди  живут? Учителя,  врачи,  инженеры.
-Ну  что  же, пусть  они  и  живут.
  Секретарь сочувственно  глядел  на   святого  отца,  думал-  Тебя  никто  в  религию  не  толкал, сам  туда нырнул  с  головой,  сам  и  выплывай. Решил  все-таки  попросить  подумать  обо   всем  этом  зав отделом  пропаганды  Федотова. Может,  что  путевое  придет  в голову  Славику.  Пропагандиста  звали  Вячеслав  Леонидович.  В  делах  религии  он  собаку  съел.
   А  отец  Савва  стал  попивать.  Больше.  Больше. Больше. Пил  один.  Ему  не  положено  было  иметь  собутыльников. Смотрел  с  грустью  через  стакан  на   большой  фотопортрет  бравого  молоденького  моряка-курсанта в  бескозырке с  длинными  лентами. Сильный,  волевой, в  расцвете  сил. Теперь  бы  на  подводном  ракетоносце,  может  быть,  командиром  ходил  бы  в  Атлантику. Песню Пахмутовой вечерами  слушал  и  подпевал
     -  Лодка  диким  давлением  сжата. - И  еще там  проникновенные  слова в  песне - из  глубины  идет  домой. И  теперь,  окруженный  кучкой  маразматических  старух, он  тоже  усталый  бредет  домой-  снял  домик   на  ул. Бунтарской.   Избу- пятистенку. Мать из  родной деревни  вызвал  помогать  по  хозяйству. А  вот  жениться  ему  нельзя-  черный  монах,  не  положено.  От  такой жизни  Савва  пристрастился  к  рюмашке. Прямо,  так  сказать,  неумеренно  возлюбил.  И  вот, наконец, допился  до  белой  горячки,  и  во второй  раз  попал в  психушку,   Впервые  -  в  училище,  тогда  пришлось,  чтобы  уйти  из  флота. Тогда  закосил  под  душевнобольного. Теперь  и  вправду  заболел. Но  его  никто  и  не  думал  выгонять  со  службы  в епархии. Просто  там  в  Горьком  делали  вид,  что  ничего  не  случилось.  Конечно,  в  Ляхи  к  нему  никто  не  приезжал  из  благочинных. Церковь  не  могли  компроментировать. 
Отец  Савва подружился  с  секретарем  райкома. Никоновым  Павлом  Андреевичем. Так  что  они  стали  буквально  с  некоторых  пор  неразлучны. Хотя  этому  можно  найти  удовлетворительное  объяснение. Оба  они  по  существу ловцы  человеков-  людоведы  и  душелюбы. И  анекдоты  секретаря  в  компании  святого  отца  получали  еще  более интересный  аромат. Оказалось,  что  и  Савва  не  прочь грешить  словом. Для   них  пошли  навстречу  в  одном  важном  деле.  Им  одежду  позволили  хранить  в  гардеробной  для  санитаров,  а  это  позволяло  гулять  по  территории,  сплошь  стоящей  в   тени  огромных  столетних  деревьев,  когда  им  хочется.  Разумеется,  не   ночью.  И  все  же  украдкой.   
Перед  телевизором  сидят  они  вечерком. Человек  с  десяток тут коротают  время. Передача  малоинтересная из  сельской  жизни.  Секретарь  рассказывает  армянский  анекдот.
-Один  тип идет  по  сельской  кавказской местности, несколько  армян   галдят  под  толстым  деревом,  у  кого-то  из   них в  руках  веревка.  Мужик  проходил было  своей  дорогой,   не  нужны  они  ему.  но  эти его  останавливают, просят  обнять  дуб,  якобы  у  них  спор  относительно  его  толщины. Желательно  разрешить  спор. Мужик  послушался, обхватил  ствол.  А  они  его  раз- два  и  привязали этой  веревкой к  этому  дубу. Поимели мужика  все,   разошлись довольные. А  он  на  веревке  обвис, штаны  спущены,  изнемогает  от  жары,  лицо корявая  кора  царапает.  Стонет. Жалуется. Еще  кто-то  идет.  Мужик  орет - Ну  что ты не  видишь? Что  мимо  идешь? И  так  всегда. Ну  хоть  бы  один х… подошел. А этот  прохожий,  тоже  местный  армянин  его обнадеживает- Может  мой  подойдет…   
Отец  Савва  рассказывает -какие  вы  непристойности  распространяете, а  еще  секретарь. –Провел  руками  по  густой  с  проседью  уже  бороде. –Однако  же  я  свой  расскажу. Скоромный.
-В трамвае тесно.  Не  протолкнуться. Стоит батюшка  в потной  черной рясе возле  молоденькой  красавицы.  Их  сжали  до  неприличия.  Девушка руку  вниз  пропускает, а   то  затекла, оттого  что  высоко  поднята. И  вдруг заинтересованно  смотрит  на  батюшку  и говорит. Ого-. Благочинный  ей- это  не  ого,  а  ключ  от  церкви. - Все  больные  дружно гогочут.
Очередь  Сергея  Павловича  рассказывать.
В  одной  местности  озеро  было  меленькое. Говорят,  святое.   Ну  не знаю.  Не  у  нас. Но  говорят,  бабенки, чтобы  забеременеть    или  наоборот  не  попасться,  зайдут,  бывало,  по  это  место  и  плещут  туда,  прямо  туда   ручонками  и  плещут. А  как-то  в  церквухе  на  том  берегу батюшке,  святому  отцу  вопрос  задали.  Кто-то  из  баб  же.
-А  скажи,  святой отец,  а   чего  твоя  Матрена  на  нашем  озере  все   воды  наберет    в  кружку  да  буль-буль-буль. Рот  полощет. Горло  тоже. В  сумленье вводит.
Психи – в покат. Смеются. Отец  Савва  не  обижался.   

А бывший  передовик  производства,  орденоносец,  слесарь  по  штампам  автозавода дядя  Сережа  Бирюков  застенчиво объяснял  старому  знакомому  по  этому  дому,  почему  он  тоже  и  опять здесь. Жена  упрятала,  одним  словом.  Это  другие  люди   ценили  его- Золотая  голова- говорили. Такие  технические  решения  предлагает  для  очень  сложных  проблем.  А  иные  добавляли - и золотые  руки.- Без  этого  ничего   ни  у  кого  не  выйдет.
Но, как  свидетельствовал  его сосед,  жена  его  так  не  ценила. Чтобы поиздеваться,  видимо так,   заставляла  его переносить  ее – массивную,  между  прочим,  женщину-  через  водный  рубеж-лужу    на  асфальте  возле  дома.   Лужи - то  нет,  а  ручеек  после  дождика стекает  вниз  по  ее  улице Сухумской,  а  она  велит- неси. Он  верно  в  два  раза  легче  ее, но - несет.
  Для  зав.  отделением - Марьи  Ивановны, для  ее  мужа,  главврача,  этот  дядя  Сережа  Бирюков  был  просто  находкой. Он  подсказывал больничному завхозу, как  наладить  отопление,  как  зимой  отремонтировать трубы  на  улице, и  много  других  подобных  для  больницы  серьезных проблем.  Дядя  Сережа  был  уникальный   специалист. Пользовался  особым  покровительством  здешних  сильных  мира.  Поэтому Вовик  с  Бора  остудил горячее  желание  Шурика  отметелить щупленького  невысокого мужичка.  Из-за  какого-то  окурка, из-за  какого-то  имбецила  нажить  можно  большие  неприятности. -Лучше  ты  позови  сюда  санитара нашего. Дело  есть.
Санитар  явился. Они  оба  забились  в  дальний  угол  большой  палаты, уселись  на  койку  у  самой  стены  и  пошептались. Потом  санитар  спрятал  в  карман  халата  какую-то  бумажку  и  твердо  обещал.  – Я  ему  это  обеспечу. Пусть  не  переживает.-  И  весело заржал.
Вовик  послал  за  солдатом- дезертиром  и  порадовал  того  сообщением,  что  все  будет ништяк. Готовь  денежки. Назвал  цифру.
Солдат  возмутился.- Многовато будет.
Вовик  парировал –Три  года  зоны тоже  будет  немало.  И  потом  еще  два  служить- всего  пять  лет.
Солдат  с  этими  аргументами согласился.
                Больные утром были  все  при  деле. Кому  давали  пить  горькие  лекарства в  мензурках,  кому - таблетки  глотать.
             А  в Юркиной палате  все  валялись  на  кроватях и  сочувственно слушали  шахтера. Его  по-простому  звали  Фома,   а  фамилия  была  Фоминых,  но  он  так  привык  еще  в  школе. Фома  да  Фома. Ему  обещали  вот-вот решить  вопрос с  группой. История  его  такова. Этот  медведь  с  Волги, чувствуя   в  себе   немеряные  силы,  выбрал  для  себя  самый  нелегкий  и  опасный труд-  в  шахте  высокооплачиваемый. Какой точно, Юра  не  знал,  то  ли  проходчиком,  то  ли  забойщиком.
Почет, уважение, жизнь  полная  чаша,  и  нажили  они  с  женой   троих  детей.  Как  сыр  в  масле  катались. Квартира  в  Донецке, на «Волге» жену  за хлебом  возит, катаются в санаторий  шахтерский  им.  Орджоникидзе ежегодно в  Сочах. Уже  он  почти  выработал  стаж,  необходимый  для  льготной  максимальной  шахтерской  пенсии, пока  не  случилось  это. Выброс метана  в  его  штреке, взрыв,  пожар, несколько  человек  погибли  в огне, нескольких  придавило,  Фоме  взрывом  повредило  мозг,  настолько  серьезно,  что  он пришел  в  себя  лишь  в  Донецком   НИИ   профзаболеваний –в  нейрохирургическом  отделении. Через  4  дня, как  ему  сказали, после  аварии. Стали  его   лечить.  Поставили  на  ноги  через  года полтора, наконец,  и  силы  вернулись. Но  не  здоровье. Он  теперь  припадочный. Поначалу несколько лет  его  это  не  особенно  и  волновало. Деньги  немалые выплачивали по
больничному,  потом  пенсию  шахтерскую  по  травме. Но  так  было до  определенного  срока.  Пока  окончательно не  дали  инвалидность  3-ей  группы. И  министерство  угольной  промышленности  скинуло  его  со  своих  счетов. На  Собес.   А  тут  пенсия  выходила  просто  смешная. Раз  в  магазин  сходить. А  у  него  еще двое  детей   неопределенных. Положим, он  на  работу  грузчиком  желает  пойти в  Райпо.  А  ему  резонно  дают  отворот. Председатель  заявляет.
-Скажем,  тебя  начнет  колотить  на  работе, и  ты  ящик  водки  уронишь. Кому  платить  за  ящик? То-то,   мил  человек. Ты  хоть  мне  и  родня. Конечно,  дальняя, ну  скажем  так,  седьмая  вода  на  киселе,  и  нашему   плетню  двоюродный  забор.  Но  все  же  я  тебя  на  работу  не  оформлю. Побоюсь  я.
В  угольную  котельную  кочегаром  тем  более  отказали.  Взорвешь  еще  чего  доброго  полпоселка. Была  бы  инвалидность  первой  группы,  даже  второй-получал  бы   столько,  чтобы  с  голоду  хоть  не  помер с  детьми. Но  ведь  у  него  3-ья  группа. Вот  он  здесь  и  бьется в   Ляхах  на  трудовой  экспертизе- либо  снимайте  вовсе группу,  либо  ставьте  вторую,  по  которой  платят  прилично.
Именно  это он  и  поведал в который  уже  раз   Юрию-  врач   все-таки,  вдруг  подскажет  что –либо  дельное.  Но  тот уже  давно  не  слушал  шахтера, у  него  были  свои более  чем  обоснованные  страхи-  а  вдруг  его  на  вторую  группу  посадят.  Что  тогда? На   Комсомольском  годы  до  смерти  коротать вместо  заграничной  разведки…
На  соседней  койке  в  изголовье  Александра  Ивановича,  привалившись  к  его  плечу, сидел  тамбовский  волк –солдат  Паша. Сейчас на  его  лице  застыла    нелепая улыбка, а  в другой  раз,  бывает, беззвучно  слезы  текут  ручьями по  его  круглому  симпатичному лицу.   Но  глупому  точь-в-точь,  как  у  бравого  солдата  Швейка  в  тюремной  часовне  перед  кафедрой  фельдкурата  Отто  Каца. Когда другие  арестанты  увлеченно  играют  в  «мясо»,  давят  вшей, счастливцы жуют  окурки,  подобранные в  тюремном  дворике,    этот  льет  слезы  в  ответ  на  проникновенное  слово  божие  из  отверзтых  уст  их  духовного  пастыря - вы   стадо  ослов, грязные  мерзавцы, собачьи  свиньи. Никогда вы  не  свернете  с  тернового  пути  греха, олухи  царя  небесного.
Вот  сейчас  психиатры  из  ВВК и  гадают, какую  статью  этому  в  военный  билет  влепить. Чтобы  этот  плакса    не  мучил  отцов-командиров  в  своей  войсковой  части. А то,  предположим, ему  в  арестантский  вагон  на  несколько  суток  надо–сопровождать  зэков  на  Север в  Лабытнанги,  а  его  беспричинно слезы  душат, он  же прицела   не  увидит, автомат  из  рук  вывалится. В  слуае  чего.  Побег  или  бунт.   Ну   как  такому  Родину  охранять  или заключенных.
Паша  и  Александр  Иванович о  чем-то шептались. О своем, о девичьем. Очевидно,  Александр  Иванович  учил  солдата  смелости  в  обращении  с  женским  полом. Имея  в  виду  свою  дочку –недавнюю  студентку  политеха. Он  уже  умудрился устроить  для дочери  несколько  свиданий  с  солдатом. Пока  молодежь  гуляла   возле  красных  кирпичных стен корпуса,  но  конец  пасмурного ноября,  начало  метельного  декабря  не  очень  благоприятствовали  сладости  свиданий,  поэтому  жена  начальника  умоляла  завотделением  Марью  Ивановну  отпустить  солдата  на  пару-тройку   часов  к  себе  в  гости,  а  лучше  всего  с  вечера  пятницы до  утра  понедельника. Кажется,  ей  это  обещали. Марья  Ивановна  была очень  отзывчивая.
Четвертым  здесь  держали  на  всякий пожарный  случай  дядю технического  секретаря Генерального  Секретаря  Леонида  Ильича  Брежнева. Некоего  Филатова  Пахома  Ипатьича. Старикашка - совершенно  малозначительный,  но  ведь  его  племянник  и  вправду  секретарь Генерального  Секретаря. И  хотя  у  старика  из  глухой  деревни где-то у  черта  на  куличках были  тяжелые  сосудистые  поражения  головного  мозга,  провалы  памяти  и  вообще  маразм,  и  его  племянник  вряд ли  когда – либо еще  встретится  с  Пахомом  Ипатьичем,  но береженого  бог  бережет. Определили  его  в  лучшую  палату,  на  лучшее  место  и  выдали  новую  пижамку  и  тапочки со  склада. И  санитары,  медсестры старались  ему  при  встрече  улыбаться. Кривой  очень лицемерной  улыбкой. Мало  ли  что.
Зашел  Альберт. Вместе  пошли  в  красный  угол. Это  где  под  потолком висел  телевизор   и  расставлены  несколько  стульев. Сейчас  там  никого  не  было. Алик  два  дня выходных  побыл  дома,  и Юрий  поинтересовался,  зачем  ему  было  нужно  страдать  в этой   дурацкой  бане  с  выбитыми  окнами   в  прошлую пятницу. Не  лето. У же  после  пяти  часов,  даже  после  двух  часов  дня  уходил домой  аж  до  понедельника  часов  до  десяти утра. Более  чем  странно  околевать   в  этом  леднике  с   кипятком и  с  выбитыми  стеклами   и  коркой  льда  на  подоконниках,  Зачем,  когда можешь  смотаться   в  баню  на  Ковалихинской,  на  ул. Новой, у Черного  пруда,  на  заводе у   Нартова -  у  Медицинской  улицы.  Чистенькие  баньки,  с  зеркалами  во  всю  стену,  везде кафель, теплые, с  прекрасным  паром,  с  буфетами.  Газировки  с    грушевым  сиропом, хоть  запейся. И  вот  тебе на. Сюда  приперся. Эту  баню  для  психов  оставил  себе  на  сладкое, когда   в  помывочной  мокрая мочалка  примерзает   к  жестяной  шайке  и  на  полу  под  босой  ногой  скользят  пластинки  льда.
И  еще наблюдать,   как  два  полупьяных  санитара,  один  даже  в  полушубке,  другой,  правда, в  фуфайке дерут  синюю костлявую  спину не намыленной  мочалкой бедному  старому офицеру,  к  его  несчастью,  дожившему  до  глубокого  маразма. Что  за  садизм? Нравится  картины  издевательств  смотреть  или  ты  потом  полный  отчет  об  этом  сделаешь для  руководства  Управления     КГБ  и  лично для  генерала Данилова?
-Ты  все-таки  допускаешь  мысль, что  я  из  КГБ?
- Убежден – уперся  Юрий.- Докажу  по  косвенным  обстоятельствам. Из  моего  письма  Андропову  выходит, что  для  дела  мне  нужен  был  хороший  гравер  для  одной  из  предложенных  мною операций по одесским наркоторговцам,  ты  как  раз  такой  и  есть. Гравер. А  это совсем  не  массовая  профессия,  а  наоборот  из  очень  редких. Откуда  ты? С  фирмы « Салют». Это  крайне  завлекательная  фирма  для  всех  военных  промышленников  стран  НАТО. Что  там  наши  локаторщики  Горьковские  под  руководством  академика  Марии  изобрели  новенького? А  ты  ведь  должен  знать,  Альберт  Николаевич Климов. Уж  я  в  общении  с  тобой  понял,  что  самый  большой  коэффициент  интеллекта  из  всех  моих  знакомых  это  у  тебя. Не  у  здешних  докторов,  не  у  физика  из Арзамаса-16,  не   у  доцента-экономиста, не  у капитана-ракетчика  из  Хабаровска, а  у  тебя. Даже  не  у  профессоров  из  моего  университета. Хотя  они  интегралы  самые  заковыристые  в  уме  брали.  Даже  если  они  вот  такие  книги  по  матанализу  пишут.  Правда,  по  матанализу  как  раз  они  со  мной  и  не  толковали. Я    бы  их  и  не  понял. Но  во  всем  прочем  это  ты  им  фору  дашь. Гравер. Да  еще  и  пьяница  на  излечении  от  алкоголизма. Не  самая  удачна  легенда.  Из  маски  ты  вылезаешь. 
Алик  молчал. Его  точно  не  порадовало  такое  признание  его самым  умным  здесь.- Наконец  он  был  вынужден  как-то  ответить. -У  меня  папа  профессор  из  политеха.-
-А  у  меня  есть  знакомый  академик-  астрофизик  Горьковский.  Я  в  его  доме  дворником  был,  когда  учился,  определенное  время.  У  него  сын  всем  известный  полудурок,  дебошир  и  пьяница, а  дочь  просто  гулящая  девка. Песни  поет типа – «я,  бывало,  всем  давала». Или  такие. «Я  недавно  лишь  выбилась  в  люди,   но  ты  снова явился  ко  мне. Мои  твердые  девичьи  груди  ты  узлом  завязал  на  спине.» Можно  иметь  в  доме  академика, но  поскольку  это  -интеллект    и  гениальность  не  заразны  и  по  наследству  не  передаются,  ты  больше  не  говори про  папу. А  вот  в  КГБ  дураков  точно  не  берут. Я  так  думаю. Еще  доказательства  такие. Ты  здесь  появился  буквально  вместе  со  мной. Может  быть,  на  час  позднее. А  может  и  одновременно. Только  я  в  первые  часы  пребывания  в  больнице  не  мог  бы тебя  заметить -был  сам  как  будто  пришибленный. Потом  ты,  уже  не  теряя  времени  даром,    нашел  меня.
-Много  на  себя  берешь.  –Алик  притворялся,  что  не  верит  в  сообщение  доктора. -что-то  ты  такой  интересный  для  КГБ  СССР? Кстати, ты  откуда  знаешь  этого  генерала   Данилова?
- Как –нибудь  вспомню.  Встречались  по  работе.
Алик  удивленно  хмыкнул. –Догадываюсь,  он  же  в  университете был  уполномоченным  от  Управления.
-А  это  ты  откуда  знаешь?
- Но  я  в  Университете  резал  по  стеклу  разные  надписи  в  стекольной мастерской  в  подвале  химфака.     -  На  колбах 100 мл,    на  500  мл, на  1000  мл,  на мензурках, пипетках  и  прочей мерной  посуде.  Меня  приглашали, я  с  удовольствие  подрабатывал. И  поскольку  иногда  что-то  такое   случайно узнавал,  то  с  ним  пришлось  пересекаться.  В  его  кабинетике  в  институте во  дворе.     
- А    я  был  с  ним  знаком  не  по  университетским  делам.  Тут  все  не  так.   Как-то  моя  жена мне  сказала,  что  странную телеграмму  доставила  одной  молоденькой  беспутной  бабенке  с  таким  вот  текстом. –«Твой  скворечник  развалился. Попка запел. Встречаемся.»- Телеграмма-то явно  шифрованная,  а  получала  непутевая  молоденькая  бабеночка,  еще раз  говорю, а  шифрованные  телеграммы  доверяют  разносить  не   всем  доставщикам,  а  всего  трем  из  них  на  почтамте  под  расписку.  Никак  не  ей. Молоденькой  и  не  заслужившей  еще доверия.
Адреса  лиц,  кто  их  в  этом  районе  Горького может  получать в  любое  время суток,  висят  на  листочке прямо  перед  лицом  заведующей.  Телеграммы  посылают  упрятанными  в  брезентовую  запечатанную  сумку. А  тут  все   не  так. Я  отметил  в  памяти  адресок,  а  потом  мне  уже самому довелось  туда  на  Звездинку же  ей  же   доставлять  другую  телеграмму,  но  тоже  с  подоплекой. – Вот  текст. Встречай  Янтарь, вагон  14. Будет нюхательный табак капитанский,  порошки,  приготовь  все  для  окончательного расчета. Первая  телеграмма  была  из  Сухуми,  вторая  из  Калининграда. Оба  города  пограничные.    Ну  я  и  написал  заявление,  а  на  встречу  меня  вызвал  Данилов,   хорошее  произвел  на  меня  впечатление. А  потом  он  еще  разок  туда  же  меня  сам вызвал.  Объявил  благодарность. Они  замолчали. –Обидно,  так  я  с  женой  не  узнал,  за  что.
-А  как  же вы  читали  телеграммы-то?-  не  понимал  Алик.
-А  ее  лодочкой  складываешь  и  видишь,  что  на  бумажных  лентах  набито.  Какой  текст. А  читаем  для  того,  чтобы, если  телеграмма  похоронная,  они сначала  расписались  на  извещении  о  доставке,  потом  читали, потом  уже  и  плакали. А  если  наоборот, то  крайне  трудно  убежать  от  их  слез,  их  истерик. 
-Ну  это  дела  давно  минувших  дней,  а  сейчас  ты  чем  интересный  для  органов? –не  понимал  Альберт.           
-Нет,  не  я  такой  интересный,  а  просто - задача для  КГБ, сопряжена  со  мной,  замкнута  на  меня. И    эту  задачу  я  сам  поставил  для  себя  ли,  для кого-то  другого  ли,  но  это  должно  заинтересовать  людей  с  Воробьевки, и  даже  с  площади  Дзержинского в  Москве.
-Нет,  ты  все  же  псих.  Мания  величия  присутствует.
- Ну  да.  Тогда  слушай, чекист. Алик, самое  сильное  и умное  оружие- это  безусловно  бактериологическое. Чтобы  от  Украины  оставить  одно  только пепелище,  требуется  300 водородных  бомб. И  ее  снесет.  Со  всеми  жилищами,  вокзалами,  железнодорожными  узлами,  заводами  и  фермами  крупного  рогатого  скота. Даже  прудами  и  речушками. Прорвутся  триста  бомбардировщиков  или  ракет на   Украину? Нет, большую  часть  посшибают. А  чего  хорошего  для  выигравшей  стороны,  если  бомбардировка  удастся?  Радиоактивный  лунный   ландшафт. Плоды  победы  отсутствуют. Как  было  хорошо  немцам  в  Великую  Отечественную  войну. Вывозили  скот,  рабов,   ценности.  Даже  уголь  и  железную  руду. Да  все, что  можно. А  сейчас  что  достанется  победителю  от  его  победы? Ничего.
А  вот  ампулы,  ну  трех  ампул, десятка со  штаммом  какой-нибудь  вновь  выведенной  культуры  легочной чумы,  да  еще  модифицированной  геном  белка  яда  кобры, хватит  на  все  не привитое  население  Украины. А  своя  армия  уже  привита, свое  население  привито  у  страны-агрессора, террорист  привит  тоже. Штамм  разрабатывали  лет  15,  сыворотки  против  него  лет  10, микробиологическая  промышленность  валяла  это  лет  5. Подарили   нам  его, он  нам  неизвестен.  Народ  начал  вымирать.  А  чтобы  защитные  действия  нашей  стране   осуществить,  нам  как  раз  надо  эти  же  15  лет. Только  народ  у  нас  сейчас  мрет.  Как  мухи. Короче, нужны  такие  специалисты  как  я. А  кто  у  нас  бактериологи?  На  95% женщины. Неинтересный  в  общем-то  контингент  для  этих органов. У  них  то  беременность,  то  роды, то  детские  болезни. Для  авантюрной  этой  работы  они  не  очень  подходят   все-таки. А  какие  в  этих  бактериологах  мужчины  ходят. Вот,  два мне  известных Валерия  Николаевича. Конечно,  они  компетентные. Не  отнять. Но  один  с  горбом  на  спине, хорошо  еще  не  на  груди. Другой  малюсенький,  почти  карликовый  пьянчужка.  Можно  из  них  получить  воина, работника  невидимого  фронта?  То-то. А  я …
-А  ты?
-А  у  меня  десятки  лет  занятий  самыми  разными  видами  спорта- борьбой, бегом  на  длинные, лыжами,  моржевание   лет  25  уже, а  как  мне  давались  иностранные  языки. Наведите  справки  у  Белявской- преподавательница  французского  была  такая  в  Университете. Когда  меня  сюда  помещали,  Корчагин  мне  поведал,  что  вы  очень  хорошо  ознакомились  с  моими  характеристиками  по  этой  части. Всю  мою  литературу  изучили.  В  сарае  в  разрушенный  погреб  я  скинул  чемодан  своих  рукописей,  я  учился  писать- тренировался.  Исписал  чемодан  в  конце  концов,  ну  и  что  делать? –скинул  в  погреб,  а  потом  кирпичи  стенок погреба на  него  обрушились,  когда  подвижка  была  льда  весной. Все  прочли?  Все  разобрали?  У  меня  очень  плохой  почерк…
-Да  ты  просто супермен.-
-Вот  этого  не надо. Я  знал  и  многих  знал  ребят  поинтересней,  способней меня,  особенно  по  части  интеллекта.  Знаешь,  что  я  по  сути  в  шахматы  играть  не  умею. -  И  они  очень  видные  ребята. Что  тебе  фигурой,  что  лицом,  всем  берут. Парикмахерские  только  украшать,  фотоателье их  снимками. А  я,  видишь,  на  первый  взгляд  невзрачный  какой-то, Неказистый.  Ну  никак  не  Василий  Лановой.  Только  те  красавцы  и  умники,  кажется, не  авантюристичны.  Желают  спокойно  жить  и  тихо  умереть  в  своей  постели  среди  плачущих  чад  и  домочадцев.  А  я  с  детства  мечтал  о  чем-то  совсем  не  ординарном. Спрашивали, бывало,  Юра.  кем  ты  хочешь  быть? Я  говорю - генералом. А  ты  знаешь,  что  такое  генерал? Знаю я, что  мой  дядя  Петя  старший  лейтенант,  и  он    генералов  слушается.
-Конечно,  -меня  поправляют – если бы  дядя  был Петя  страшный  лейтенант,  генералы  его бы слушались. –
-Вы  что  говорите,  не  страшный,  а  старший. Мой  дядя  Петя.
А  потом  мне  хотелось  побывать  в  Японии. Видел  во  сне однажды прекрасный  железнодорожный  вокзал  в  Варшаве. Стою  перед  роскошной  витриной  буфетной,  за  гнутым  толстым  стеклом  разные  вкусные  яства,  а  у  меня  нет  ни  одного  злотого  в   кармане.
Или  еду,  представьте,   на  крыше  товарного вагона  по  мосту  через  реку  Миссисипи.  А  почему   мне  снился  тот  мост,  тот  поезд  по  мосту  едет,  берег с  песчаным  откосом, а  потом  высокой кручей за  мостом?  Ограждение  с  колючей  проволокой, окопы  виляют,  солдат  на  вышке  с  пулеметом,   прожектора.
   Почему  мне мост через  американскую  реку  снился? А  потому,  что  я  сто  мостов  так  переехал  на  наших  реках-  и  Волгу, и  Каму с  Окой, и  Чусовую с  Белой,  и  Исеть  с Ишимом,  и  Иртыш, и  Туру- это  крупные  реки,  маленькие  и   не  считайте, это- в  России,    а  на    Украине- Днепр, Северский  Донец,  Ингул  и  Ингулец.  Множество  грохочущих   мостов.  Чаще  всего ехал голодный. Как-то слез  с  крыши  пассажирского  вагона на  одной  из  маленьких  станций  рокадной  дороги,  это вдоль  Волги. Там  долго  поезда  стоят. Потому  что  путь  один. Жара  африканкая. Милиционер  на  перрон не высовывается.  А  бабки вдоль  станционного  перрона  стоят  за  прилавками,  торгуют  лучком,  помидорами,  яблоками. Чем  бог  послал. И  я  с  этой  железной  раскаленной  крыши   сошел. Было  двадцать  копеек, прошу  старушку отпустить  кепку саратовских  яблок, стащил ее с  головы. Двадцать  копеек  ей  протягиваю. Она  яблок,  не  скупясь,  отвесила. А  денег  не  взяла,  говорит  -  Грех  с  тебя  брать.
-Удивительное дело. Совсем  я  не  святой. Не  с  неба  слез,  а  с  грязной крыши.  И  моем  челе пыли  степной и  дыма  из  трубы тепловоза   с  палец,  а  она  говорит- грех. Иногда  сам  взять  не  стеснялся.
Путешествуя  по  матушке - Руси,  всегда  помнил,  что  у  таких  полустанков   существуют  огороды,  есть  сады,  пьяницы  есть,  которые  где  пьют, там  и  бутылки  оставят.  А  я увидел  бутылки, собрал – и  сдал. Тут  же  на  станции. Всегда  ларек  приема  посуды  найдется. Куплю  хлеба,  кефира,   хека  жареного,  пирожок. Отдохну, на  речке  ближайшей  выкупаюсь  или  в  озерке, в  России  так  много  прекрасных  уголков.  Хоть  река  Ворона,  хоть  Хопер, хоть  Суходрев,  хоть  Клязьма,  Ветлуга,  да  их  много.  И  везде  есть  на  лугу  стожок  сена, можно  ночку  поспать.  А  поутру  рано  дальше путешествую. 
   Я,  бывало,  маршрут  проложу  подробный  предварительно-  в читальном зале  посижу вечерок. И  область  за  областью  по  энциклопедии  прогляжу,  схему  составляю, ага,  вот   Воронежская  область, сюда  я  приехал  со  станции  Балашов  из  Саратовской, до  станции  Лиски, а  город  там Георгиу - Деж, здесь  поворот  на  юг,к  Ростову  на  Дону, а  можно  на  запад в Купянск  Харьковской области, куда  выберу. Или  вот  узлы Московской  железной  дороги,  с  востока от  станции  Перово  и на  станцию  Люблино на  юге. Все  это  я  прокладывал  заранее.  В  поезда  проникал,  в  вагоны. Такое  сочинял, что некоторые  чуть  не  плакали. В  пассажирских  вагонах  женщины  кормили  милосердные,  я,  ей- богу, не  возражал.  И  с  голоду  ног  никогда не  протягивал.  А  пересекал  нашу  немаленькую страну  при  этом  и  вдоль,  и  поперек. Короче, я  вообще-то  прирожденный  авантюрист.
-Это  почему?
-А, наверное, это  у  меня  в  крови,  Сам  я  это  анализировал. Если  мать  моя  из  рудокопов, этих  описал    Павел  Петрович  Бажов в  сборнике уральских  сказов «Малахитовая  шкатулка», дед  мой  медный  колчедан  из  горы  выковыривал  в  бадейку,  а  вот   деды  по  отцовской  линии  дети степей  и  гор  где-то  у  границ  с  Китаем. Наездники. Видел  я  игры   их  удальцов - байгу.  Где  они  скачут?  Как  скачут?! В  американских  боевиках  ковбои  на  своих  лошадках и  близко  этим  наездникам  не  ровня.  Ни  киргизам, ни   казахам, ни  таджикам. По  этим  горкам  цивильным   людям ходить  опасно, а  они  во  весь  опор  лошадь  могут   пустить.  Опустит  поводья  и - вперед.  Да  что  там…Бабку  семидесяти  годов  замшелую  утром  на  коня  посадят  в  седло,  а  вечером  за горным  перевалом  в  другом  далеком  ауле  ее  из  седла  вытащат.  В  гости  приехала. По  своему  двору  она  ходит,  скрючившись,  еле  ноги  переставляет,  а  на  лошади  она  как  влитая.  Вскачь  так  вскачь, хоть  уже  и  дорогу  не  видит.  Катаракта  у  нее  или  глаукома. А  зачем  ей  видеть, когда у  лошади  глаза  есть? И  лошадь  тоже  ведь  жить хочет. И  не  хочет  свернуть  себе  шею.  По  камням  несется.  Под  гору.  И  она  с  лошадью вместе слита.    Ее  лет  70  тому  назад  на  коня  посадили,  она  ручонками  в  гриву  вцепилась  и  с  той  поры – это  ее  естественное  состояние. Тысячи  моих  предков  по  отцовской  линии,  были  то  ли  пастухами, то  ли  владельцами  лошадиного  поголовья,  но  это  и  мне  передалось. Жеребца  однажды  меня  попросил  отогнать  с  поля  бригадир  в  Новинки,  на  ферму. Лошадь  уже  была под  седлом,  сел  я, метров  сто  она  неспешно  протрусила,  а  мне  надо  побыстрей,  и  я в  бока  ее  пятками- шевелись, жеребчик.  Но  у  вороного  прорезался  характер. Он  перестал  повиноваться  мне неумелому. Будто  взбесился.  И  на  дыбы он, и  кружится,   то  по  часовой   стрелке,  то  против  часовой  стрелки,  голову  то  задерет,  то опустит,  грызет железку  во  рту.   Храпит.
Конечно, я  мог  бы  соскочить  с  лошадки  и  под  уздцы  ее  привести  в  конюшню.  Но  это  мне  и  в  голову  тогда  не  пришло. Я  бросил  поводья,  раз  уж  конь  их  не  слушает,  крепко вцепился   в  его  черную  гриву,   припал  к его  мускулистой  твердой   шее,  еще привстал  на  стременах,  чтобы  лошадь  своей  спиной меня  не  подкидывала  ритмично,- и отдался  его  жеребца. Он  меня  понес,  по   кустам,  по  редколесью, не  выбирая  дороги, -через  пять  минут  мы  были  на  конюшне. Еще  через  минуту  он  был  у  себя  в  деннике. Конюх   его  уже расседлывает. К  чему  я  это  рассказал? У  нас с  мамой  в  квартире  была  лошадь? Меня  кто- либо  обучал  в  школе  верховой  езды? Никогда. А  все  это  скрытое знание  у  меня  вдруг  в  нужную  минуту  раскрылось.  Другой  вопрос,  а   как  я  сюда  на  эту  конеферму  попал, что  я здесь  забыл?  Но  об  этом  в  другой  раз. Я  же  должен  рассказать,  почему  мне  снится  мост  через  реку  Миссисипи.
Я  знал, догадывался,  что  кого-то  ко  мне  сюда  пришлют  для  наблюдения  и  контактов. Поэтому  я  взял  в  больницу  парочку  рассказов,  они  многое  объяснят.  И  еще  надо  учесть. Что  Розе  Петровне  я  не  все  расскажу.  По  многим  причинам. Не  поймет  она. Это  первая  причина,  а  вторая-  стыдно.  Вот  в  письме  Андропову  я    всю  правду  матку  резал. Он  далеко,  его  майоры,  что  будут  письмо читать,  мне  не  знакомы  и  неизвестны,  психологи  разные. Аналитики. Пусть  думают-  им  за  это  зарплату  платят. Вот  и  тебе  тоже  платят  зарплату.  Разбирайся- читай.  На,  читай.  Юра  извлек  из-за  резинки  в  штанах тетрадочку.  На,  читай.

продолжение
                                           Глава   №
           Генерал-лейтенант  КГБ  СССР Ю.Н.Данилов- начальник  Управления
КГБ  СССР по  Горьковской области.

                                  На следующее  утро  Алик  поинтересовался  у  Юрки,  так  ты  с  ней  и  сейчас  живешь?
    - Да  нет  же. Я  на  ней  и  не  женился.  Это  литература. Художественный   вымысел. Анекдот  знаешь? Армянское  радио  спрашивают-  правда  ли,  что  Карапет Бабаян  вчера выиграл  в  лотерею  «Волгу».  Отвечают- правда,  толь  не  «Волгу»,  а  пятьсот  рублей,  не  выиграл,  а  проиграл  в  преферанс, не  вчера,  а  три  месяца  назал, не  Бабаян  Карапет, а  Ашот  Серопович  Магдесянц. Остальное,  честное слово,  все - правда. Первая  поездка  за  ботинками,  вторая  поездка  в  Москву  для  Юрки  уже,  весьма  скандальная,  начало  второй, когда  из  поезда  проводница  выкинула  Юркины  туфли, и  мое  столкновение  со  столбом  на  перроне  Курского  вокзала –это  все   правда, а  вот  любовная  лирика-это  все  выдумано  по  законам  жанра.  Чтобы  читалось.   
-А  неплохо  читается. Захватывает. И  нашему Владимиру  Владимировичу это  тоже  посылал?
-И  Андропову  тоже. Наверное,  его  аналитики  ознакомились,  что-то  же  они  должны  знать  об  этом  авантюристе. Чтобы  не  ошибиться.
Вода  в ванне была горячей,  чего  уже  давно  бы  ему надо  было  избегать. Ему  недавно  пошел  58-ой  год. А его  жизнь  генеральская  никогда  легкой  не  была. В 41-ом  он  встретил  войну на Западной  Украине  в  первый  же  ее  день. Да  как  ужасно. Убит  утром  осколком  авиабомбы  его  механик Петя. Пришлось  кое-как  самому  справляться  с  обязанностями  того  парня. Бомбу  стокилограммовую  подвешивать – в  мирное  время  эту операцию  делали  два  человека, но  теперь  надо  сделать  одному  ему. Парень  он  был  молодой  -девятнадцать  всего-то,  неслабый, но  его  из  госпиталя  всего  две  недели  как  выписали  после  операции  аппендицита, шов  еще  побаливал,  если резко  выпрямиться. И  он  до  сих  пор  был  крайне  осторожен  в  движеньях. А  тут  надо  такие  тяжести  поднимать. А  куда  денешься-  надо  лететь  бомбить  немца  на  польской  земле.
Только  он  попытался  осторожненько  выпрямиться  с  бомбой  под  крылом,  кстати,  это  и  не  очень  удобно  при  его  немалом росте,   как  в  глазах  потемнело -и  он  повалился  на  спину, бомба  на  него. Это  было  от  боли. Так  рвануло  по  его  шву в  паху. А  через  пару  минут  он  очнулся,  боль  прошла,  он  принялся  опять  за  свое- привесил  все-таки  эту  смертоносную  тушу  под  самолет. И  полетел  на  первую  штурмовку. До  44  года  много  раз  бомбил  и  обстреливал  передний  край  немцев, мосты, станции, колонны  танков. Был  несколько  раз  сбит. Но  все  как-то  обходился  несерьезными  ранениями. А вот  уж  война  близилась  к  закату, его  сбили  неудачно. Он  грохнулся  с  50  метров,  и  немало  времени  полежал  в  госпитале с  позвоночником. Его  списали  из  авиации,  но  взяли  в  СМЕРШ,    он  недолго  ловил  шпионов  и  диверсантов,  война  окончилась. Но  пришлось  воевать  на  невидимом  фронте. Довоевался  до  генеральских  звезд,  папахи,  седин  и  еще  каких-то  многих  неприятностей  в  здоровье. Но  пока  не  списали. Последние  пятнадцать  лет  он  служил  в  Горьком. К  тем  прежним  заботам  добавились  иные. Диссиденты, академик  Сахаров,  радиофизик –еврейчик,  принципиально  работающий с  метлой- дворником, чтобы  на  Западе в  газетенках  помещать  это  фото- антисемитизм  в  СССР в  действии.
Юрий  Николаевич  в  ванне  отдыхал,  уцепившись  за кромки, сам   сполз  на  дно, глаза  закрыл, поскольку  все ему  здесь было  очень  знакомо,  то  и  вылезал  без  риска  ушибиться,  выключив  предварительно  свет. Поэтому  он  просто  в  темноте,  в  приятном  тепле,   в  пене  лежал  как  бревно, жена  несколько  раз  спрашивала,   не  надо  ли ей  идти  и  тереть  ему  спину  вихоткой-  он  молчал,  следовательно –не  надо.
Все в  его  голове  располагалось  по  важности. Первое- это, конечно, наглец –резидент  американской  разведки. Наглая  дылда, сухопарый  инвалид-  якобы штурман  бомбардировщика,  валявшийся  каждое  лето  на  примитивном  пляжике  реки  Оки  у  спуска  от  завода  им.  Ленина.   А если  точнее,  поближе  к  подъему  на  остановку  Медицинская.  Так  много  лет  никто  даже  не  подозревал, что  этот инвалид,  совершавший  ежедневный  променад  по  главной  улице  г. Горького –Свердловке,  придерживая  под  локоток  крохотную  опрятную  старушку, может  быть  кадровым  разведчиком – нелегалом. Наглец  не  поэтому,  что  был  резидентом,  а  потому  что  на  нашем советском  пляже  валялся  совершенно  голым.  Нисколько  этого  не  смущаясь. И  никакая  милиция  его  не  тревожила.  Все  знали - это  псих ненормальный. И  нечего  на  него  обращать  внимания. По  обе  стороны  от него метров  на  10-15 всегда  была  пустота. Никто  рядом  не  ложился.  Стеснялись.   А  он  валялся  на  лучшем  здесь  песочке.
Юрий  Николаевич  тоже  пару- тройку  раз  встречал  его  и  на бережку Оки,  и  на  Свердловке,  и  теперь  корил  себя  за  то,  что  не  угадал  хотя  бы  то,  что этот  якобы инвалид- якобы    штурман  бомбардировщика ТУ-95 был,  просто - напросто  очень  хорошо  тренированным,  физически  очень  крепким  человеком, но  никак  не  психобольным, горстями  глотающим  таблетки, в  том  числе  и  такие,  от  которых  жиреют - это  инсулин. Ведь  прошло  это  мимо  его  сознания,  не  зацепило.
Теперь  его разрабатывали,  очень  осторожно, в  помощь  горьковским  приехала  бригада  оперативников  из  Москвы. Не  должен  уйти.
Следующим  по  важности  был  физик-ядерщик  Сахаров.  Тоже  наглец. Помнится,  предлагал  Н.С. Хрущеву,  созданную  под  его  руководством  100-мегатонную  водородную  бомбу  взорвать  у  восточного  берега  США,  в  океане, чтобы  сверхгигантской  волной, образовавшейся  в  результате  взрыва,  смыло  города  Нью - Йорк.  Атланта, еще  с  сотню  вдоль  береговой  линии. А  теперь  он   один  из  главных  пацифистов  мира. Не  смешно  ли? Три золотых  звезды  Героя Социалистического труда,  несколько  Премий -  Сталинских  и  Ленинских  за  создание  оружия  массового  поражения  и  этот  человек, то  ли  наслушавшись  речей   своей  жены еврейки  Елены  Боннэр, то  ли  впадая  в  маразм –переменил  масть,  как  говорят  уголовники  по  фене, из  ястреба  обратился  в  голубочка, прям  этакий  голубь  мира. И  к  нему  как  осы  на  сладкое  летят в  его  дом  на  проспекте  Гагарина  разнообразные  диссиденты. Физики  и  лирики. Сталина  на  них  нет.
  Берии.
Третьим  пунктом  в  его  делах  были  пара  диссидентов.  Кстати, оба  лица с  пятым  пунктом  в  паспорте. Еврей-дворник. И  еврей  из  Ростова  на Дону, теперь  житель  Горьковской  области, не  живется  ему  у  нас –в  СССР, адвокатские  гонорары  скромные  не  устраивают. Надеется, что  на  земле  обетованной,  куда  он  попадет  после  кратковременного  пребывания  в  США  или  в  Канаде,  у   него  заработки  станут  солиднее. Да  еще  и  пособие  как  политическому  беженцу. Поэтому  малейший  конфликт  здесь  ему  только  на руку - сулит там окупиться  сторицей.
Четвертым  пунктом  было  дело  штурмана  дальнего  плавания  Зазерского Якова  Борисовича. Где-то  с  полгода  назад   или  чуть  больше  в свинцовых  водах  пролива   Ла-Манш наш  советский  теплоход, вез  что-то  из  Канады,  в  часы  собачьей  вахты- под  утро  совершил  навал  на  английский  сухогруз. Оба  судна  не  потонули, но  жертв  избежать  не  удалось. А  уж  скандал  британцы  затеяли  мировой. Поэтому  международные  эксперты,  комиссии, Ллойд  работали  по  полной. И  выяснилось,  что  Зазерский  закончил  Горьковский  институт  инженеров  водного транспорта,  судоводительский  факультет. Далее, учился, где  положено  и  как  положено,  чтобы  ходить  в  загранку. Однако,  когда  становился  на  приписку  в  военкомат Канавинского  района,  ему  поставили  было   негоден  к  военной  службе в  мирное   время. Годен  в  военное, но  с  ограничением- только  в  обоз  или  на  рытье  окопов в  стройбат. Это  абсолютно  исключало  судоводительский  факультет,  тем  более  загранку.   Но  вот  поди  ж  ты.  Кто-то  где-то  какие-то  психиатры  военно –врачебной  экспертизы  признали  его  годным  к  воинской  службе  без  ограничений.  Это  открывало  ему  все  пути  в  заграничное  плавание. Кто  эти  специалисты,  столь смело  отменившие  первое  решение. Не  годен. А  вот  они -из  психобольницы  №1.  Ляхово. Опять  Ляхи.
Еще  были  дела.  И  одним  из  последних это.  Надо  было  хорошенько  пощупать  этого  Титенкова  Юрия  Григорьевича. Бактериолога  из  Кулебак.
Из  Москвы  прислали   довольно  интересную  выжимку  из  его  досье.   То,   что  там  на  площади  Дзержинского  лежит  досье  на  этого  специалиста  по  микробам,  он  не  сомневался. Вопрос, что  они  сочли  нужным  и  достаточным  сообщить  сюда  в  Горьковское  Управление, чем  здесь  должны  были  дополнить  ту  московскую  папку. И  как  эти  сведения  получить?
Вода  уже  остыла,  когда  он  позвал  жену  тереть  ему  спину.
-Что  опять  что-то  на  работе?- спросила  жена.  Она   давно  без  объяснений  понимала  все. Объяснений  никогда  и  не  было. Просто  она  ощущала  все  его  неприятности,   как  будто  он  с нею  ими   делился.                           
Они  были  ровесники, поэтому  жена  его  давно  потеряла достойный  генеральши  вид, но  он  в  отличие  от  многих  других  старших офицеров  был  порядочным  человеком и не  искал  ни  молодой  супруги,  ни секретутки  для  баловства.  Нашел  он  благоверную  когда-то  в  горкоме  партии,  она  там  работала  инструктором. Поэтому хотя  ее  карьера  давно  кончилась,  она  перемывала  косточки  всем  высокопоставленным  товарищам.  Не  жалела  ни  Хрущева  некогда,  ни  Брежнева теперь,  поставляла  ему  политические  анекдоты. Где  она  их  брала?  От  бывших  партийцев,  так  он  полагал.  Жена ему  была  и  другом, и  подругой. И   осведомителем. Впрочем,   об  этом  она  и  не  догадывалась. Все  шло  в  порядке  сплетни.
И  вот  сейчас  она  его  немножко  просветила.- Идет  на  работу  главный  врач. Две  женщины,  слышит   он, разговаривают  о  своем,  о  девичьем. Знаешь, Иван Петрович  умер? -Да  ты  что?! Горе-то  какое!!! Как  жить  будем. Приходит  в  больницу. Санитарка  какая-то  медсестре  говорит.- Слыш -ко , Иван Петрович  умер. Медсестра ахнула, в  морг  заспешила. Попрощаться.
Еще  пару  раз  услышал  главный  врач такое  же  сообщение  от  женщин. И  удивился, никто  же из  них  фамилии  не  спрашивает,  вмиг  понимают. Ну по  каким-то  делам  покойницким  по  жалобе  зашел  он  в  морг, там  женщин  толпа. И  еще  идут. Еще  идут.- Иван  Петрович  умер. Главный  врач  зашел в  покойницкую. Лежит  там  мужчина. И  у  него, у  мужчины  лежит. Поперек  стола. И  в  дверях  женщины  в  платочек  плачут. Как  жить  будем. Приходит  домой  главврач.  Жене  это  рассказывает  увиденное.  Он  и  говорит.  Значит,  Иван  Петрович  умер. И  разревелась.
А  потом  недолго  погодя  и  говорит. –А  все-таки  вы  дураки.
- А  что такое. -не  понял Юрий  Николаевич. –А  я  бы  на  вашем-то  месте поинтересовалась  бы, а  кто  ходит  к  этому идиоту  домой. На  улицу  Ковалихинскую.
- К  какому  идиоту? –
- А  который  со  своей  старушкой  по  Свердловке  гуляет  под  ручку. Летом  и  зимой  в  шортиках  и  в легонькой  рубашонке  с рукавами  по  локоть. И  не  мерзнет.  И  не  болеет. И  к  нему  народная  тропа  в  домишко  его  не  зарастает.
-Это  к  идиоту что ли? Ушибленному?
-Эх, у  вас  там  сотрудники  ушибленные. Стеснительные  больно.  А  повалялись  бы  прямо  рядышком  с  этим  на  пляжике,  да  в  упор  поглядели  пристально,  выводы  бы  иные  сложились. Он  поздоровей  тебя  будет и не  глупее.
-Завтра  распоряжусь  приставить  к  нему  наружку.
- Опоздали  вы. –Болтают,  что  его  в  милицию  забрали  за  нелегальные  какие-то  доходы. Слыхала  я.
Юрий  Николаевич  порадовался,  что  деза  относительно  американского  резидента  сработала.
А  потом  он,  выпив  стопку,  пошел  гулять  по  малолюдному  откосу  над  Гребешком. Думать.
Вечер  был холодный. Свежо. Уже  на  Оку легли светлыми  полосами  отблески  бесчисленных  огней  от деревообрабатывающего  цеха автозавода,  пивзавода,  мелькомбината, причальных  стенок на  Стрелке  и  речного  вокзала. С  высокого  берега,  где  он  гулял,   все  было  так,  как  на  большой  картине. Он  дошел  до  спуска,  где  ярко освещенные трамваи  и  разнообразные авто  сбегали  от  площади  Лядова  к  мосту. Преодолел оба  зеленых  пока  склона  и  продолжил  прогулку  вдоль  казарм  училища  тыла.  Стал  гулять  по  темным  аллеям  парка  им.  Ленинского  комсомола. Миновал  клуб  военного зенитного  училища, их  простенький  стадиончик,  прекрасный  цветник,  сейчас  запустелый,  клумбы  чернели    без  гладиолусов,  без  роз,  без  хризантем.  Это  навевало  грусть, тянуло  на  воспоминания.
Он  на  пару  лестничных  маршей  спустился  по  металлической  лестнице,  сел  на  встроенную лавочку,   поднял взгляд   в  холодное  ноябрьское  небо,  вспоминал  другое - минулое. Уральское. Маленький еще  так  недавно  городок, даже  и  не  городок  вовсе, а  большую  деревню. Его  сюда  прислали  охранять  и  беречь  от  врагов ядерный  объект. Тут  создавали  ядерный  щит  страны. Через  11   лет  здесь  случится  ядерная  авария, но  пока  все  было  хорошо,  тихо  и  спокойно.  Он  получал  немалую  зарплату,  но  все –таки  на  всех  не  хватало. Он  помогал  сестрам. А  ему  еще  не  дали  пока  что  квартиру, а  из  общежития  он  сам  недавно  съехал. Потому  что  к  нему,  преодолев  кучу  сложностей,  приехала  его  Мария. Медсестрой  еще  она  была,  когда  они  познакомились  в  госпитале  в  ожоговом отделении. Он  весьма  долго  стеснялся  являть  свое  тело  в  полоску –так  зажило  с  грубыми рубцами. И  до  сих  пор  чувствовал  себя  неловко на  медосмотрах,   в бане,   на  пляже.
Вот  она  к  нему  и  приехала в его  городок  в  Челябинскую  область. Он  снимал  угол в комнате  за  ширмой,  месяца  три  зимних.  А  в  той  же  избе  у  хозяев  подрастал  пацан- лет  10. Какое несчастье,  весьма  часто  мальчишка  был  дома,  когда  лейтенант  встречался  со  своей    невестой. Так  и  сидели  втроем  тихо  как  мыши.  Мальчишка   за  уроками,  а   влюбленные,  обнявшись, за  ширмой,  боясь   громко  вздохнуть. Да  еще  парнишка,   к   сожаленью,  обнаружил,   что  офицер  может  по  математике  любую  задачку  решить  и  толково  объяснить. И  пользовался  этим   совершенно  бессовестно.  Мария, бывало,   приходит, а  этот  школьник  к  нему  с  задачкой  пристает. И  лейтенант  ни  разу  не  отправил  ребенка  на  хутор  бабочек  ловить.  Потому,  что  совесть  не  позволяла.
Так  что,  поженившись,  они  перебрались  в  комнатку  офицерского  общежития  эмвэдэшной  части.
Свадьба  была  в той  же  комнатке.  Удивительно  скромная. Стоит  стол  из   солдатской  столовой,  изрезанный  сотнями  солдатских  ножей  за  десятки  лет  беспорочной  службы. Еще  один  якобы стол,  это  накрытый  чистой простыней  огромный  фанерный ящик  из-под  папирос «Беломорканал». Несколько  крепких,  как  сама  армия, солдатских  табуреток,  с  прорезью  посередине   для  крепкой  руки  военнослужащего.  Неяркая лампочка  под  потолком,  с   самодельным  абажуром  из  ватманской  бумаги,  разрисованной  акварельными  красками. Окно,  еще вчера закрытое  газетами,  а сегодня  уже  висит   на  проволоке шторка  из  белого  ситчика. Напитки - холодная  водка  из  сугроба для  мужчин  и  сладенькая  наливка  малиновая  для  двух  дам- невесты  лейтенанта   и  одной  приглашенной  свидетельницы-  секретарши  из  спецчасти. Да  еще  трех  офицеров- его  сослуживцев.  Кто-то  из  них  откуда-то  принес  патефон. Песни  пели  под  Русланову.
А  на  следующую  зиму  его  послали  в  оперативную командировку  в  Тавду. Ему  опять  пристроили  на частную  квартиру, в   дом, принадлежащий   кучеру  местной  скорой  помощи  Тихону  Ивановичу. В  доме  уже  проживала  одна из  врачих этой  станции  «Скорой  помощи» с  десятилетним  мальчишкой. На  бричке  ее  возил Тихон  Иваныч оказывать  помощь  местным  жителям,  страдающим  и  недужным.  И  обязательно  надо  было  лейтенанту к  этой  докторше   в  ее  жизнь,  в  ее  жилище  втереться. Ее  муж –Хитров  Петр  Васильевич некогда  славно  набезобразничал  с  законом-  наворовал  в  войну  не  то  что  миллионы,  а  более  того -чемоданы  деньжищ.  И,  главное, возникли  серьезные  подозрения  недавно,  что  у  него  и  не только  уголовные  делишки  за  плечами, но и, по  58  статье. Диверсии,  например,  а  чего  нет.  Выяснилось, никакой  он  не  крестьянский  сын, а  купеческий. Из  очень  серьезных  богатеев. Из  промышленников. И  с  Советской  властью  у  них  давние трения. Сидел  он  тут  в  Сарьянке,  но  вот  бежал. А  врачиха-то  Хитрова,  его  жена  законная. Предполагалось,  что  к  ней  он  обязательно  на  пару  часов  а  заглянет. Из  законного  любопытства,  где  она  укрыла  его  капиталы.  Укрыла  же,  ведь  очень  скромно  жили  они  с  сыном. На  одну  ее  зарплату,  весьма  небольшую. Да  еще  недавно  ей  присудили  полгода  принудработ,   это  20 %   платить  из заработка за  то,  что  больничный  лист мужу  подружки  выписала.  На  три  дня. А  мнимый  больной  попался.   
Лейтенанта подселили к  ней.  Будто  он  племянник  Тихона  Иваныча,  ее  квартирного  хозяина  со  службы из  Германии  домой  вернулся. Не  на  улице  же  ему  жить  и  не  на  вокзале.
Как  уговорили  ее потесниться, бог  весть, но  разрешила. Тем  более,  что  вел  он  себя  скромно и  тихо,  а  то  она  заявила,  что   съедет  с  квартиры,  если  он  будет  пить- шуметь или  приставать, хотя  уж  очень  это  ей  не  нужно.  Тихоныч    жил  поблизости,   через  дом,  в  стайке  держал  корову  да  и  лошадку  тоже,    бричку  во  дворе.  С   задранными  на  стайку     оглоблями.  И  случалось  Галине  Ивановне, а  когда  и  сыну тоже услугами  этого  такси  пользоваться- она на  работу, мальчишка  попутно  или  просто  катался. В  Тавде  тогда  автобусов  не  было. Троллейбусов,  трамваев,  метро  соответственно.  Так  что  Галине  Ивановне  даже  завидовали  ее  сослуживицы-подружки. Барыня,   смотри  ты,  на  бричке  восседает.
По  причине  тесноты  у  самого  Тихона  Ивановича, с  ним  в  другом его  доме  жило  несколько  его  потомков-  детей  и  внуков, молодому  инвалиду  места  не  нашлось. Только  поселить  его сюда -  к  врачихе. Но  ширму  ему  поставили.  Остальное,  как  у  всех  в те  годы  в  той  местности. Удобства  даже  не  в  сенях,  с  первых  холодов удобства  на  дворе, потому  что  заледенеют  продукты  жизнедеятельности  в  шайке  на  веранде, что  потом  делать. Отпаривать?     А  до осени здесь  стояла  деревянная поганая  шайка с  фанерной  крышкой.  Стояла  у  самой  лестницы. Споткнись, запнись - и  всю  дерюжку  перед  дверью  загадишь.   Но  свет  был  проведен  в  сенцы. Все  видать. Не  спотыкались,  не  запинались.
Кадушка  с  холодной  водой  из  соседского  колодца  в  кухне, а кухня. деревянной  дощатой перегородкой  отделена  от  жилой  комнаты.   Умывальник  тоже  в    кухне,  рядом  с  печью. С  каменкой. А  изрядную  часть  горницы   занимала  русская  печь. Любил  офицер валяться   тут  с  мальчишкой  на  теплых  ее кирпичах  с  накиданными  шубенками,  старыми,  тряпками,  рассказывал  истории  из  Шерлока  Холмса- пляшущие  человечки  ребенку  нравились  особенно.  Все   очень  были  довольны. На  печи  милое  дело. Задержался  он  тут  до  лета. Хитров  обманул  их  ожидания,  не  приходил.
Зима  и март-апрель  ничего  не  дали. Он,    ссылаясь  на  инвалидность- ожоги  давали  ему  все  основания  для  тихой  мирной  жизни  дома,  почти  никуда  не  выходил. Его  начальники  все  рассчитывали,  что  Хитров  сюда  все-таки  заявится.  Когда? А  это  одному  богу  известно. А  в  последних  числах  апреля  Галина  Ивановна  заметно  переменилась,  повеселела. С  ним  стала  приветливой. И,  кажется,  позвала  гостей  на  праздник.  Сходила  к  своей  матери,  а  потом  на  рынок,  нарубила  тяпкой мяса в  корытце,   для  беляшей- сказала. Испекла.  Удивительно  сочные  и  вкусные.  Юрий  Николаевич  это  точно  может  утверждать,  потому  что  она  его  угостила  одним. На  стол  1-го  мая  она  поставила  бутылку  водки  и  что-то  для  женщин. .
А  намедни вечером Галина  Ивановна  попросила   его,  если  можно  появиться  в  праздничный  день  часов  в  8-10  вечера, потому  что  она  позвала  гостей – сестру  с  мужем  и  кое-кого  еще.  Она  слегка  зарделась. Человек  5. сразу  после  демонстрации. Он  не  возражал. Только  прикидывал,  где  же  ему  поблизости  надо  будет  побыть,  чтобы  ничего  и  никого  не  упустить.
-Вы  же, наверное, без  труда сможете где-то  провести  эти  несколько  часов имеете, у  каких-то знакомых. Только  прошу  не  обижаться. Мне  это  очень нужно.
-Конечно, перекантуюсь. Не  трудно.
А  получилось  все  не  так  как  планировалось Галиной  Ивановной. К  Юрке  зашли  мимоходом  мальчишки-  его  друзья-товарищи. Чтобы позвать  в  парк  имени  Кирова,  где  они  всю  зиму  лазили  в  кинобудку,  валялись  там  на  пыльных жестких полках  и  травили  байки  и  анекдоты,  а  после  прыгали  в  снег  -сальто  крутили  с  высоченных  ворот  -метров  пять  или  шесть от  земли. А  то  с  крыш сараев  близлежащих  домов.  Зашли  за  корешем.
Роскошный    по  их  мнению стол накрыт посреди  комнаты,  но  все  прикрыто  газетками,  чистой марлей,   от  беляшей еще  духмяным теплом  несет,  картошечка  давленая  в  сметане, пирог  с треской,  корочка  сухая, а  в  пироге  такая  вкуснятина- и  без  косточек.
  Вот  бы отведать. А  еще рыжики  жареные  -на  сковородке  с  лучком. Брусничный  морс в графине, мать  из  вокзального буфета принесла.  Водка.  Красненькое. Ну  это  детей  не  интересовало.
Как  случилось,  Юрка  не  знает, но  он не  смог  ребятам  отказать  в  просьбе  попробовать  чуть-чуть. А  сам побежал  в  стайку  к  лошади,  сенца  ей  кинуть,  да  ячменя  отсыпать-  Тихон  Иваныч  попросил  животное не  забыть.  Сам  где-то  пропадал  в  это  время.  Так  не  получилось у  них чуть-чуть. Эти  пацаны  были  еще,  пожалуй,  победней  Юрки. Его  мать  все же  была  врачихой. А  что  Тольки  Логинова  мать  могла  своим  троим  детям  дать  одна  без  отца,  погибшего  под  городом  Берлином. Гошка  Кузнецов не  богаче  со  своим калекой-  отчимом.  Одноногий  Никита Удалов, правда, мастер  был  на  все    руки. Лыжи  из  березовых запаренных досок  зимой гнул, да  коньки  ладил  из  деревянного  бруска,    стальные пластины  прилаживал  понизу  подобие  полозьев санных и  еще  веревочки да  палочки  на  обувку. Получались  коньки. Гоняли  по  Тавдинским  заснеженным  укатанным  дорогам чуть  потише,   чем  по лежневке,  санные  поезда  с  лесом.
А  как  они  питались,  эти  ребятишки, что  видели  кроме  картошки,  грибов  и   ягод, снятого синего  молока история  умалчивает.  От  скромности. Сам  Юрка  в  первый  раз   попробовал  мяса уже  лет  в  девять.  Током  лошадь  убило, наступила  на  оборванный провод. Одевались,  обувались  тоже  смешно  сказать,  было  тогда  в  той  местности  слово  -ремки.  Вот  в  ремки  и  одевались. В  рванье  то  есть.  Без  формы, без  содержания. И  Юрка  не  сумел  им  запретить –только чуть-чуть  попробовать - сказал. Куда  там  чуть-чуть. Они  все  умудрились слопать.  И  никто  не  подавился. Не захлебнулся - ситро  тоже  выпили. Закрыли    все,  что  было  на  тарелках  опять  газетками,  марлей –и  даже  спасибо  не  сказали. От  застенчивости. Юрка  не  стал  интересоваться,  что  от  угощенья  осталось. Он   боялся,  что  его  засмеют,  что  будут  презирать  за  жадность,  насмехаться, одним  словом,  он не пикнул. Они  пошли  все  гурьбой  в  парк.
А домой  к  Галине  Ивановне   днем пришли  гости. Сцена  была  немая.  Они  немножко  молча  потолкались  и  ушли,  уведя  с  собой  и  хозяйку. До  вечера.
Юрий  Николаевич  пришел  домой,  как  и  договаривались,  уже  после  девяти.  Он  тоже  скоротал  время  на  мягком  сене  на  сеновале  у  соседей,  оттуда  можно  было  хорошо  видеть  все  пути  отхода  предполагаемого  гостя  из  тайги. Мальчишки  еще  не  было. А  врачиха  была  явно  не  в  себе. Как упала  на  кровать, так  и  не  вставала. Кажется,  так  она  валялась  часа  два-три.  Со  стола  объедки   она  так  и  не убирала.  Не было  сил.
Но  вот  скрипнула  калитка, и  Галина  Ивановна  как  могла  стремительно выскочила  в  сени,  и, без  промедления   потащила  мальчишку  в  огород.  За  ухо.   Юрий  Николаевич  из  кухни,  где  он  скромно  ужинал,  видел  в  окно,  как  она  его  охаживает  гибким  рукавом  от  бормашины. Молоденький  лейтенант  не   раз  видел  этот  предмет  у  стоматологов  и  давно  знал,  что  внутри  его  за  тканевой  оплеткой  металлическая  спиральная  пружина. И  этим  рукавом  мать  избивала  свое  дитя. Он  выбежал  к  ним, вырвал  этот  предмет  из  рук  женщины. Она была  вне  себя.  Будто  и  не  соображала, что  делала. 
Мальчишку  он  повел  гулять  по  Тавде. Вернулись  поздно. На  прогулке  мальчик  рассказал  ему, за  что  мать его  побила. В  общем -то  за  дело. И  еще  он  сказал,  что  какого-то  дядю  Вову  она  ждала. Ухажера. И  вот  не  получилось.  Ушли  гости. И  дядя  Вова  ушел. А  она  его  так  ждала…
Вот  такие  воспоминания  пришли  на  ум генерал-лейтенанту  Данилову. Из  его  молодости. Беглец  так  и  не  появился  в  Тавде.  Он  какими-то  другими  дорогами,  минуя  эту  станцию,  железную  дорогу   пробрался  в     Свердловск и  далее-  в  центр  России.  Ловили  и  поймали  его  другие  люди. И  вышел  он  только   в  63-году. Отсидев  больше 15  годков.
Но  сейчас  генерал  думал  не  о нем-  Неужели  этот  Юрка  тот  самый  пацан,  сосед  по  квартире. Надо  бы  на  него  посмотреть,  что  хоть  за  человек  из  него  получился. Но,  кажется,  нормальный  советский  человек, раз  такие  письма  Андропову  пишет. Ишь  ты -пошлите  его  за  границу. Разведчиком.  А  жизнь-то  его, кажется,  и  впрямь закалила. Что  ж  проверим,  в  психобольнице  создадим   для  этого  все  условия.  Чтобы  жизнь  медом  не  казалась.

продолжение
                                                             Глава №3

В  ординаторской.
   

Сверху,  наверное, с  высокого  черного неба где-то  на  юге,  видимо,  в  Гималаях-  вздымаются кругом  обледенелые  сверкающие  горные вершины,  все  острогранные,  небо  же  сама  чернота, оттуда  с  горних  пределов, тысячелетиями  осуждая людей  за  их  убожества  и  несовершенства,  смотрел глаз  бога.  Он  все  видел. Их  гнусные  помыслы и  ужасные  деяния,  всякие  прегрешения   этих  людей в  этой  ординаторской, даже  и  преступления их были  ему  ведомы.
Нарисовал  на  потолке  масляными  красками  его,  этот  глаз,  лет  пять  назад порядком сумасшедший  художник  Щукин.  Частый  обитатель  этой  юдоли  скорби.  Потому,  что пил  по  неделям. Потому что он - в  печали. За  все  человечество сразу.
Фрагмент  одной  из,  наверное, в  чем-то  проникновенных  и  гениальных  своих картин   он  и  перенес  на  потолок в  ординаторской. Кстати,  в  этом  сюжете  Щукин  был  вовсе  не  оригинален. Таких  много  в  мире. Другое  дело-  исполнение… 
Некоторых  особо  впечатлительных созерцателей  эта  картина-  Рериховских,  холодно сияющих  льдом гималайских  вершин с  иссиня-черным  небом и  этим  проникающим  в  печенки  взглядом ихнего  тибетского  бога, подавляла  настолько, что  они  не  сразу  даже  могли  вспомнить, как  их  зовут  и  как  фамилия,  когда  врачи  спрашивали, читая  все  это  в  истории   болезни.  Но  предшественник  Марьи  Ивановны,  доктор  Гурес,  тоже, разумеется,  еврей,  разрешил это  изобразить  на  потолке Щукину.  Во-первых,  лестно,  что  такой  ординаторской  больше  ни  у  кого  нет, а,  во-вторых,  доктора-психиатры сразу  заметили  могучее  психическое  воздействие  этого  шедевра  на  их  пациентов. Причем,  здоровые  люди  на  монументальное  полотно  гения  Щукина не  реагировали. Только  у  психов  что-то  сшибалось  в  сознании, когда они  видели  этот  глаз. Глаз  судии.  Глаз  вседержителя,  глаз  искупившего  за  весь  греховный  человеческий  род, отца  небесного, святого  духа. Какой  он  сам  был  веры Щукин,  непонятно. Но,  главное, труд  его прошибал  до  печенок.
Должно  отметить,  что  евреем  был,  по-видимому,  и  сам  Иисус  Христос. Если  задуматься,   тоже  психиатр  не  из  последних.  Возможно, с  него  и началась  эта  наука  психиатрия. А  кто  же  он,  если  так  понимал  помыслы  человеческие,  как  гадкие,  так  и  благие?   Не  он  ли  объявил  своим  ученикам,  что  не  успеет  петух  прокукарекать  двенадцать  раз,  как  его  кто-то  предаст. И  ведь  просчитал,  кто.  То-то  в  ходу  осталось  выражение -  Поцелуй  Иуды. Но  точно  психиатр,  да  еще  и  успешнее,   чем  австрийский  еврей,  психиатр,  помешавшийся  на  сексуальной  почве  -Зигмунд  Фрейд  с  его  теорией  «Либидо».
Кстати,  Роза  Петровна  много  раз  разъясняла  тоже  психиатру  Златокрасову   Фиме,   разумеется,  тоже  еврею,  сидевшему  прежде  за  соседним  столом,  почему  она  лично  направила  свои  стопы  в  мединститут –Да  потому,  что  математики  не  надо  сдавать. Где  уж  мне с  биномами  бороться,  с  уравнениями. Но  не  в  пед  же  идти,  к  сопливым  ребятишкам  потом,  нет-  только  мед  или  торговый.  Но  торговля –это  как-то  не  для  меня-  быстро  посадят.  Я  слабохарактерная.  Что-нибудь  украду. Страшно. И  психиатрию  выбрал,  потому  что  не  резать  людей,  терапию,  никого  на  тот  свет  не  отправлю  из-за  глупости  или  халатности  и  ночами  всегда  буду  дома  спать,  и  очень  короткий  рабочий  день  и  очень  длинный  отпуск.  Слушать  разные  глупости  дураков,  мысленно  посмеиваясь  над  их  бредом,   даже  и  не  скучно. Позевывать  не  будешь. И  какие  люди   попадаются  среди  больных.   У  меня академик  был,  писателей  несколько,  поэты. И  со  всеми  ими  у  меня  были  умные  беседы.  Иногда  даже  интересные. А  что   бедный  хирург  у  академика  видит?-  аденому  окровавленную или  мочевой  пузырь,  а  терапевт -  астму  или  эмфизему.  Инфекционист-  диарею.  По  простому- понос.  Не  то  у  нас.  Разрешено  лезть  в  душу,  это    оплачивается.     
Фима  перевелся  в  Комсомольское  к  хроникам. Там  вообще  уже  соображать  ничего  не  надо. Пациенты  уже  после  нескольких  экспертиз-  официальные  идиоты,  как  Швейк  говорил.  Из  всех  функций  человеческих  сохранены  только  две- жрать  и  с…А  зарплату  платят  за  эту  работу  одной  левой. Ногой. Но  с  Фимой  у  них  сохранились  дружеские  и  деловые  отношения.  Он  кое-когда  подкидывал  нелегальную   работу. Цимес. Пальчики  оближешь. Например, пару  лет  назад  привел  одного  штурмана  дальнего  плавания  из  водного  института.
Фима  был  очень  неплохой  юморист. Это  он  догадался  устроить   фотоколлаж.  Гурес  украсил  потолок,  Златокрасов – оставшуюся  площадь.
Его  фотоколлаж окончательно  добивал  психику  слабодушным  больным. В  простенке  между  окнами  пристроено  было  фотоизображение великолепного  богатыря- моремана. В  капитанской  фуражке  с  крабом, лихо  сдвинутой  на  затылок  и  немножко  набок,  с  широченными  плечами,  грудь  колесом, на  груди    ордена, наверное,  звенят. А вот под фуражкой печальное,  даже  горестное  малюсенькое  сморщенное  личико  девяностолетней  старухи.  Контраст убивал.  Все  падали.  Нормальные  люди.  Психи  рыдали.
И самого  психиатра  Гуреса  не  миновала  чаша  сия. Разумеется,  никто  не  приляпал  ему  статью  4 «а» или  «б»  в  военном  билете,   но  и  без  экспертизы  можно  было  с  уверенностью  заявить,  что  этот  индивидуум  хорошенько  сдвинут  по  фазе.  Ну,  если  в  суровую зиму 78  года  он  болтался  по  городу  в  оранжевой  или  желтой   кожаной  кепчонке,  скорее  похожей  на  увядшие  кленовые  листы, упавшие  ему  на  лысину  еще  поздней  осенью,  и  ему  недосуг  их  стянуть  и  кинуть  в  мусорный  контейнер.  Что  на  нем  было  из  одежды?  -Что-то  весьма  непонятное,  ни  покроем,  ни  точностью  подгонки  по  фигуре не  определялось -  мешок  надели  с  дырками. Где  он  нашел  эти  ботинки? В  каком  ломбарде? В  каком  театральном  реквизите?
Но  это  мелочи…Главное –он  всех  людей  считал  сумасшедшими, особенно, с  коэффициентом  интеллекта  большим  нормы. Его  оригинальность  и  индивидуальность  настолько  как –то  поразили  министерскую  комиссию,  что  его  на  другой  день  главврач  - муж  Марьи  Ивановны  спровадил  в  отделение  в  Комсомольское.  Так  что  там  теперь пользовали  больных два  еврея.  К  тем  больным,  шибанутым  со  смещением  до  фундамента,   комиссии  почти  не  совались. Да  к  тому  же  там  фельдшер  был  голубой,  от  него  все  мужчины  прятались  под  вечер.  Один  инспектор  из  Центра  ночью  из  его  компании  убежал  на  пост  к  женщинам –медсестрам и  санитаркам.  Они  так  смеялись.  Одолел  вас  наш  Трофимыч? Понятно-понятно. Боитесь  потерять  свою  невинность? Похвально,  похвально.
Ординаторскую  в  Пятом  отделении  после  доктора Гуреса  стали звать  Розарием, Розалией. Когда  как. Потому  что  там  благоухала  Роза  Петровна  Депсамес. Почему  Петровна- бог  весть?  Что-то  среди  евреев  Петр  ныне  не самое  распространенное  имя.  Гурес  так  когда-то  тоже  удивился,  почему  Петровна? Было  бы  естественно, Моисеевна,  Ароновна, в конце  концов, Ефимовна, Борисовна, Наумовна, Аркадьевна. Но  она  была  Петровна.  Ну  что  ж, исключения  только  подтверждают  правило.. И  поутру,  и  на  вечерних  дежурствах   Роза  Петровна   благоухала  в  Розарии -  в  ординаторской,  у  главврача на  конференции  в  четверг, в  туалете. Ароматы были разными.  Психи  не  сговаривались,  что  ей  дарить.    Имя  ей  было  очень  кстати-  красное  широкое  лицо,  она  его  безуспешно  пыталась  отбелить  пудрой,  носик, о  котором  поется –восемь  курочек  уселись, а  девятый  петушок,  круглая  малюсенькая с  ладошку  шляпка  из  красного  велюра  и  несколько  зеленых  перьев  неизвестной  птицы,  - ну  чем  не  Роза?  А  дополнял  ее  ансамбль малиновый ридикюль.  Всегда  усмешка  на  лице. Роза  Петровна  полагала,  что  тонкая  усмешка.
Сейчас  она  вытащила  истории  болезни  из   сейфа,   положила  перед  собой    те,   что описывали  больных,  поступивших  со  вчерашнего  вечера.
    -Опять  мне  одних  алкашей  отдали. Или  негодящих. Никчемушних. Нет,  чтобы  секретаря  райкома,  доцента  из  института,  завотделом  в  мебельном  магазине, в  конце  концов,  хорошего  кровельщика.  У  меня  на  даче  крыша  потекла. А  починить  некому. Ну  что  вот  этот  бактериолог из   Кулебак  Юрий  Григорьевич  Титенков  мне  может шатровую  крышу  покрыть  железом? Да  никогда. Его  мне  и  подсунули. Эх,  Марья  Ивановна,  вы, наверное, антисемитка.
   Полная  высокая   женщина  со  следами  былой  русской  красоты,  только  приятно улыбнулась
    -Нет, Роза  Петровна,  я   тебе  такой  дала  экземпляр.  Пальчики  оближешь.
     -Ему?   Не  буду.  Я  брезгливая.
     -КГБ  заурядных  больных  нам  на  экспертизу  не  присылает. И  с  этим,  поверь моему  чутью,  ты  не  соскучишься. Оригинальный  случай.  Оригинальный.  Сопроводиловку-то  просмотри. Трендюк  написал  такое. Сама  не  сойди  с  ума.- Все,  работаем.  Я  на  телефоне.  Не  мешайте. -Марья  Ивановна  по  внутренней  связи  соединилась  с  главным  врачом  психбольницы,  своим  мужем.
    -Так  тебе,  говоришь,  надо  сантехника?  Хорошего  к  тому  же… Лучше  бы  доцента-экономиста. Есть  у  меня  такой. Наверное, хороший.  А  вот  слесаря- сантехника… Причем  хорошего,  и  не  сумасшедшего  в  сумасшедшем  доме…Такое  возможно?  Экономист не  подойдет, кстати, тоже  еврей, Роза  Петровна,  и, утверждает,  что  он  не  сумасшедший. .Вдруг, правда? Но  тогда  на  Западе  не  стали  бы  такую  волну  поднимать  из-за  этого  доцента. Это  почти  наверняка  подтверждает,  что  у  него  не  все  дома. Она  была  в  этом  твердо  убеждена. Из  своего  клинического  опыта. Все  эти  диссиденты-  ненормальные. –Последний  чего  стоит  адвокатишка  жалкий  из  Шаранги.  В  Америку  ему,   видите ли, захотелось.  Другие  в  Шаранге  живут,  работают,  женятся,  детей  родят,  потом  стареют,  умирают –все  по  законам  Адама  и  Евы.  А  этому  надо  в  Калифорнию.  А  я  читала,  что  там  гремучие   змеи  ужасно  ядовитые,   может  он  не  знает, сказать  ему  это- и  вся  охота  пропадет.  А  особенно,  если  добавить  что-то  про  черных скорпионов. Бр-р-р. Я  полагаю,  что  они  и  в  самом  деле  психи  ненормальные. Даже  и  не  по  науке.   Помолчала. Что-то  увидела  в  бумажке  с  фамилиями  вновь  поступивших.
   -  Ну  хорошо- будет  сантехник. -Почесала  затылок  карандашом. Повторила то, кого  у  нее  запрашивал  муж- Трех  грузчиков  и  еще  в  баню  кого-нибудь. Запоминаю,  мне  не  надо  записывать. Этих  мы  найдем. А  вот  сантехника  хорошего.  Ну  у  нас  здесь  плохих  не  бывает. Привезли  нам  такого  слесаря.  Уже  лежит.
   Марья  Ивановна  поделилась  с  коллегами новостями. Оказывается,  случилось несчастье  в  спецотделении, где  содержат  больных,  подозреваемых  в  особо  тяжких  преступлениях, где  охраняют  не  санитары,  а  вооруженные милиционеры, куда  вход  запрещен  даже  и  ей. Без  особого  разрешения.
     Собственно,  ничего  особенного,  из  батарей  отопления  вытекла  вода. Лопнула  секция  ли  труба ли,  стояк  ли,  да  так  неудачно,  что  ни  заварить,  ни  подлатать. Не  подлезешь. Ничего  не  сделать. А  тут  как  назло  тридцатиградусные  морозы,  чего  давно  не  помнят старожилы.  Нужен  отменный  специалист. А  пока  будем  поселять  больных  и  милиционеров  в  палату №6.
  На  некоторое  время. Главврач  уже  распорядился.
Светочка,   молоденькая  врач- ординатор   возмутилась. –
     -Я  нашего-то   Вовика  боюсь  до  ужаса. А  тут  если  убийц  поместят… Я  с ума  сойду. Надеюсь  их  сюда  в  ординаторскую  приводить  не  будут.
      Марья  Ивановна  разъяснила,  что   нет.  И  к  ним  они  отношения  иметь  никакого  не  будут, кто  там  работал,  в  двадцатом  отделении,  те  и  впредь  станут  заниматься с  убийцами. Что  радует,   потому  как от  некоторых  из  их  больных  пахнет совсем  не  розами,  а  фекалиями.
     Молодые  доктора  -Света  и  Соловьев  не  поняли. Переглянулись.  Мария  Ивановна специально  для  непонятливых  разъяснила.- Да -да, едят  некоторые  свои  испражнения,  возможно,  чтобы  в  симуляции  их  не  подозревали.
     -Да  Светик,  это  тебе  не  наш  бесчерепной.  Отнесли  его  на  толчок,  подмыли.  И  до  следующего  утра  он  чистенький. Которые   даже  для  некоторых,  вроде  профессора Синицына,  предмет  вожделения.
-Каждый  день звонит-, Включилась  в  разговор Роза  Петровна- Интересуется,  как  его  здоровье,  бесчерепного  этого.  Очень  надеется,  что  два  препарата  получит.  Голову  и  пенис. До  его  собственной  кончины. Он  уже  очень  старый,  помните, еще  я  у него  училась. 
Еще  поболтали  о  каких-то  кофточках,  трусиках,  довольно  бесстыдно,  кстати  говоря, будто  здесь  нет  доктора  Соловьева,  прикидывали,  как  будет  на  них  смотреться  этот  предмет нижнего  белья, вообще-то,   трусы  же  не  носят  на  верхней  одежде,  хотя  бы  и  они  были  очень  нежны  и  умопомрачительно  сексапильны. Роза  Петровна  вначале  придирчиво  осмотрела  их  на вытянутых  руках,  затем  встала  и  уже  посреди  комнаты  разместилась,  передвинула  чуть-чуть  Светочкин  стол, освобождая  для  себя  пространство  перед  зеркалом,  прикладывала  трусики  и  к  животу, и  к  одному  боку  и  к  другому,  изогнулась,  чтобы  видеть  это  и  на  ее  обширных  и  округлых  ягодицах. А  потом,  навертевшись  вдоволь, отказалась  их  взять.  Принесла  все  это  какая-то  цыганка. Правда, Соловьев  один  анекдот  предварительно  рассказал  из еврейской  жизни.
- Уезжает  на  курорт  Сара, Абрам  муж   ее  просит. –Сара,  ты  красивая женщина.  Всем  это  видно. Естественно,  к  тебе  будут приставать  мужчины. Я  не  могу  тебе  препятствовать  немножко  флиртовать.  Но  умоляю-  не  допускай  их  руки  выше  подвязок.
А  тут  заходит  к  нему  его  приятель  Мойша.  С  курорта. Абрам  его  забрасывает  вопросами. Как,  что?
Мойша  отвечает-  так-то  то-то. Твоя  Сара  фурор  наделала. Все  только  о  ней  и  говорят.
-Что  такое? –Абраму  интересно. –
-У  нее  одной только  подвязки  на  шее. Упасть - не  встать.     
  Начали  работать.     
    К  Розе   Петровне  привели этого  Юрия,  это  который  был  по  направлению  КГБ. Врач, бактериолог, но  образование  у  него  было  университетское. Закончил  биофак. И  вот  почему-то  привлек  внимание  органов,   хотя с чего  бы  это? Совершенно  непримечательная  личность. Ни  рожи,  ни  кожи,  как  говорится. Даже чуточку  более  того. Не совсем  пропорционально  сложен. Коротконогий. Зато  шея  длинная. Ну-с  будем  знакомиться. Роза  Петровна  еще  раз  почитала  короткую  сопроводиловку, состряпанную  районным  психиатром  Трендюком. Усмехнулась. Если  что-то  тут  выдумано  по  настойчивой  просьбе органов, то  самого  Анатолия  Дмитриевича  надо  бы  сюда. И  прямо  на  лечение. Сразу  видно, наш  человек. Ишь,  фантаст. Больной  Титенков  Юрий  Григорьевич  позавчера  такого-то  числа  такого-то  месяца устроил  дебош  в  магазине  №  9 г.  Кулебаки. Разбил  камнем  витринное  стекло  с  улицы,  ворвался  в  помещение  магазина,  подрался  с  грузчиком  и  двумя  посетителями, - Наверное, все  же  покупателями- подумала  Роза  Петровна, какие   посетители. Ну  у  Трендюка  и  лексикон. Тридцать  слов. Далее  она  узнала, что  больной  Титенков заявил  работникам  милиции,   которых  вызвали  на  скандал,  что  он  то  ли  Ленин, то  ли  его  прямой  потомок, в общем,  гений. И  ему  положены  соответствующие почести.  Это  при  жизни. А  далее - место  для   захоронения  на   Красной  площади. Еще  коротенькая  приписочка - направлен  райотделом  КГБ  СССР  г. Выксы  Корчагиным П.С. На  военно - врачебную экспертизу.
    -Да,  Юрий  Григорьевич, тут  про  вас  совсем  немножко  написано, но  столь   ярко, что  вас  можно  уже   сейчас  оформлять  на  пенсию  по  инвалидности,  жена  имеет  законные   основания  с  вами  разойтись.  Что  же  вы  там  такое  натворили?
    -Ничего  я  не  натворил.
    -Ну  как  не  натворили.  Донимаете  наши  органы, чтобы  вас  приняли  на  службу. А  в  органах  этого  не  любят. Тех,  кто  им  надоедает. Может  вы  из  больных. Что  это  вам  в  голову  приходит?
    Юра  возразил,  что  это  не   он  так  решил,  что  подходит  для  органов,  а  капитан-летчик.
    -Что  за  капитан? - Роза  Петровна  была  вся  внимание. –Почему  решил?
     -Да  в  феврале  я  пролечил  одного  летчика -истребителя  из  гарнизона  Мачулищи - это  рядом с  Минском   от  гонорреи. У  нас  в  Саваслеке  переучивался,  где-то в  Муроме  ли  в  Выксе  ли  наварил. Он  бутылку коньяку мне  за  успешную  работу  выставил, потом  еще  одну. Как  раз хорошо  вместо пирогенала  для   провокации. Словом, мы хорошенько  выпили. И  все  тут.  И  отблагодарил, во  первых,  и  во-вторых, если  не долечился,  то  завтра- послезавтра  у  него  потечет. Следовательно, брак  в  моей работе. А  по  пьяни  он  стал  хвастать  своим  героизмом. Как  в  ночное  время  либо  в  молочный туман,  в  густую  дымку   сажает  свою  тяжелую  машину на полосу.  Вертикальная  скорость- десять  метров  в  секунду. И  ничего  же  не  видно.  Только  по  приборам. Да,  извините, по  заднице.  Летчики  задницей  чувствуют  проваливание,  вот  у  них  самый  лучший  прибор,  они  так  говорят. Если жопа  ощущает  полет,  летать  может,  если  нет- то - не  годен  в  авиацию.  Так  они  все  говорили. Смелые  люди.  Конечно,  из  машины  выбираются  на  подрагивающих  ногах  и  белье  сырое,  можно  выжимать. Говорят,  что  за  летный  день-это  несколько    полетов  они  сбрасывают  несколько  килограмм  веса. Снимаю  шляпу,  смелые  люди.  И  этот  тоже  такой.  Такой  поджарый  брюнет, лицо  очень   приятное. Наверное,  очень  нравится  женщинам.  И  этак  вот  холодно   он  мне  заявляет,-  Если  ты  плохо  меня  лечил,  не  долечил  или  что…То  я  тебя  по  стеночке  размажу…
  Я  возбудился  тогда,    возражаю  ему: если  только  сможешь. Он - как  это?  А  так  вот - если  сможешь.
    И  я  вспомнил,  тоже  рассказал,  как  сам я поездил  на  крышах  поездов  скорых,   да  тоже  ночью,  да  под  контактной  сетью,  под  мостами  опять  же. И  это  много  тысяч  километров. Он  не  верит.
Тогда  гляди.- говорю. –Сиди  здесь. Выхожу  на  улицу. А  дом  у  меня  двухэтажный,  кирпичный,  неоштукатуренный. Моя  квартира  на  втором  этаже. И  вот  я  уже  стою  перед  ним  в  сырых  носках, слегка  припорошенных  снежком, он  удивляется- ты  где  был? 
-На  улице -отвечаю- вот залез по  вертикальной  стене,  разувался,  конечно, в  ботинках  стену не  почувствуешь  пальцами  ног, добрался  так  до  форточки,  толкнул  ее,  открыл, из  форточки  руки  еле-еле, но  достают  до  подоконника, уперся  в  доску, перевернулся  на  живот  прямо  в  форточке,  немножко съехал  с  подоконника,  и  упираясь  все-таки  в  него,  рывком  спрыгнул  на  пол. Чем  не  трюк?
Он  спустился  со  мной  на  улицу, осмотреть  стену, окна  на  первом  этаже  под  моей квартирой,  неровности  в  стене,  пожал  мне  руку,  но  не  сказал  ничего. Я  его  в   чем-то  убедил, он  со  мной  стал  разговаривать  совсем  уважительно. Да  я  ему  как  вот  с  вами  поделился  о  своих  передвиженьях  по  стране  на  попутном  железнодорожном  транспорте. Ночью в  одиночестве, на  бешеных  скоростях,  на  грохочущем  чудовище. Еще  раз  повторю –совершенно  один. За  сотни  километров  от  дома. Если  что  случится, свалишься  или  попадешь  под  колеса, даже  хоронить  свои  не  будут.       
-Страшно? -  Роза  Петровна  передернула  плечами...
- Если  бы  было  страшно, я   бы  это  не  сделал. А  позвоночник  сломать  при  этом  проще  простого, руку, ногу. Это  понятно. Высота уже  позволяет, да  телом  переворачиваешься  в  форточке.
-Я  не  об  этом. Я  о  поездах…
- Напряжение  определенное  испытываешь.  Конечно.  Всю  дорогу. Не  расслабишься. Да вы  представьте,   ночь,  скользкая  из-за  дождя  железная  круглая  крыша,  знайте, не  у  каждого  вагона  открыта  лестница.-
   -А  что  их  закрывают? –
   -Закрывают  иногда,  на  замок. Чтоб,  такие  как  я,  не  лазили. И  вот  сел  я  в начале   поезда,  а  для  комфорта  большего  надо  перейти  на  одиннадцатый.-
-А  почему  на  одиннадцатый?  А  я  знаю  по  опыту,  что  дальше  на  следующей  станции   будет  вокзал  с  другой  стороны,  не  по  ходу  поезда.  При  царях  станции  закладывали,  а  вторые  пути  уже  при  нас,  и  вокзалы   и  перрон,  куда  поезд  подойдет, переносить  никто  не  станет. И  милиционеры  на  перроне будут  меня  поджидать  уже с другой  стороны.  Значит,  я  должен  перейти  в  конец  состава,  на  крышу  одиннадцатого  вагона,  там  лестница  на  нужную противоположную  сторону  выходит.  И  вот  под  контактным  проводом   по  крышам,  пригнувшись,  бегу    в  конец.  А  над  головой  в  тридцати-сорока  сантиметрах  смерть  висит. Несколько  тысяч  вольт  напряжение. А  провод  то  вверх уходит,  то  вниз,  то  вправо -то  бежит , то влево.  Так  подвешивают  электромонтажники.  Я  бегу  по  крышам,  и  искоса вверх  поглядываю,  чтобы  пониже  этого  гуляющего провода  была  голова. А как  я  спускаюсь  с  крыши  последнего  вагона  по  трубке, к  стене   приделана  трубка,  в  ней  уложены  провода  для  габаритных  красных  огней  вагона. Вот  я  за  трубку цепляюсь,  сползаю  вниз  на  половинку  переходной  площадки этого  последнего  вагона  и,  удерживаясь  за  прутики   решетки  окна,  начинаю  уговаривать  девушку –старшего  кондуктора. Уговаривать,  чтобы  к  себе  пустила  погреться. Там  так  холодно,  что  временами   не  хочется  ехать,  не  хочется  жить.  Эх,  броситься  с  откоса, разбиться - и  кончено. Все  мученья  окончены.  Но  любовь  к  жизни  оказывается  все  же  сильнее  этой  слабости. Вместо  этого  встаю  на  буфер  вагона в  тесном  промежутке  между  ними,  меж  двух  вагонов,  одной  рукой  держусь  опять  же  за  ступеньку  или  другой  предмет и  делаю  упражнения- приседания.  Один  раз. Другой. Третий.  Сотый. Потом  и  считать  перестанешь. Лишь  бы  не  околеть. А  держишься   опять  же  за  это ледяное  железо. Один  перегон. Километров 50-60. Останавливается  поезд, спрыгну  на  землю,  да  с  оглядкой,  с  оглядкой,  чтобы  стрелку  ВОХРа  не  попасться,  между  путями,  между  поездами,  болтаюсь на  этой  стоянке.. Скажем,  в  Богдановиче,  в  Кунгуре  ли. Поэтому  самое  лучшее - это  упросить  девушку- старшего  кондуктора,  чтобы  к  себе  в  тамбур пустила.  Но  на  это  уходит  километров  150. Часа  два  или  больше. Иногда  вовсе  не  получится.     
    _-А  что  еще  там  за  девушка  сидит  в  вагоне?- Роза  Петровна  не  знала  этого.
      -Не  в  вагоне,  а  в  последнем  тамбуре  поезда, она  с  проводниками  поезда  никакой  связи  не  имеет. Изолирована. -  Сопровождает  поезд от  Перми  до  Свердловска,  от  Свердловска  до  Тюмени,  от  Тюмени  до  Ишима  и  так  далее  кусочками  по  триста- триста  пятьдесят  километров.  Маршрут   поездов  от  начальной  станции  и  до  конечной поделен  на  участки.  И  каждый  участок   сопровождает  определенный  старший  кондуктор. Как  правило, молодая  женщина,  девушка  ли.  Ее  обязанность  простая- каждый  разъезд   от  входной  стрелки  и  до  выходной  стрелки  открывать  боковую  дверь и   показывать  зеленый  флажок  днем,  а  зеленый  фонарик  ночью.  Это  означает,  что  с  ее  маршрутом  все  в  порядке. Но  это  если такого  пассажира  нет  как  я. Ей  надо  дверь  открывать  боковую  на  улицу, а  я  тут  рядом  мотаюсь.  Она  же  боится  до  смерти.  Ну  кто  может  ездить  таким  образом?  Бандит. Уголовник.
И  она  пропускает  один  -два –три  разъезда.   На  разъездах стрелочники могут  передать,  что  кондуктора  нет  в  вагоне. Раз  она  не  машет  зеленым  фонарем.  Ее   с  работы   погонят.
  Вообразите  коллизию.  Я  тут  как  колбаска  качаюсь,  мотаюсь  у  ее  правой  двери. За  стеклом.  Показываю  ей  студенческий  билет. Она  светит  фонариком.  Прочитала.  Более  или  менее  успокоится,  и  в  конце  концов  пустит  к  себе  в  тамбур.
  Я  так  со  многими  подружился.  Мог  жениться  на  одной.  Да.  В  цирк  меня  водила  одна кондуктор  Валя  Малышева.  Я  у  нее  в  гостях  побывал  в  общежитии. Салатик  вкусный  кушал. Но  вот  не  женился. На  Вале.
    Но  не  всегда  такая  лафа  бывает. Ездил на   поезде с  лесом, очень  удобно.   Между  стенкой  полувагона  и  круглым  лесом  улягусь,  бывало.  Начало  апреля  в  Сибири  еще  не  самое теплое  время. От  холода  уснуть  невозможно.  Но  зато милиционеры  не  беспокоят. Даже  и  не  догадываются,  что  рядом  безбилетник  особо  злостный. И  этак  вот  я  наездил   много  тысяч  километров.
   -Зачем? –спросила  Роза  Петровна.  Пуская  дым,  и  щуря  глаза.  Она  курила.
   -И  правда, как  будто  бы  незачем. Объяснить  это  трудно. Когда  -то  помнится  было зачем.  За  хлебом  в  Харьков  из  деревни.  Мешок  хлеба  привозил. В  Беспаловку. На  всю  неделю.  Ездил  на  пригородном  поезде  Лихачево-  Харьков,  или  Лозовая - Харьков.  И  если  брать  билет,  будет  накладно.  Вот  мы  и  ездили  без  билета.
-  Вы? – Почему  мы?
  -Да  мы,  Нас  было  много.  Из  деревни  Охочи  каждый  день  мотался  кто-то  в  Харьков. По  степи,  бывало,  растянется  народ  на  целый  километр.  До  деревни-то  больше  12  верст  было.
-А  что  еще летчик  вам  рассказал?
-А  что  много     ребят   написали  заявление, изъявили желание воевать  во  Вьетнаме. Помните, в  феврале  Китай  напал  на  Вьетнам.  И  очень  много  наших  военных  собрались   Вьетнаме  защищать. И  этот  капитан  тоже. Он  мне  сказал,  что  никогда   не  забывает  девочку,  босиком  бегущую по  пыльной деревенской  дороге.  Худенькую голенькую.  А  на  ее  теле ошметки  горящего  американского  напалма.
Но  тогда  капитана  еще  за  границу  не  могли пустить.   Опыта  боевого не  было.
Я  так  же  всей  душой  был  на  стороне  вьетнамцев.  Но  меня  бы  туда  не  послали.
    - Надо  полагать, да. А  еще  что  мог  ты  ему  рассказать  про  себя  занимательного?
    - Хвастал   ему,  как  лазил  по  трубам  водосточным  на  пятый  этаж,  да  в форточку  в  туалет  на  третьем  этаже  в  общежитии, да  с  пятого  на  четвертый  по  связанным   пододеяльникам,  да  про  случай  с  овчаркой.  Девушка  моя  желала,  чтобы  я  униженно  попросил  ее  вывести  меня  из  дома,  по  двору  бегала  огромная  немецкая  овчарка  из  питомника.
   А  я  решил - не  дождешься. Вспомнил, что в  сенках  у  нее   метла.  Вышел.  Схватил  метлу.  Сунул  веником  себе  под  мышку,  а  черен  березовый  толстый  собаке  оставил -  кусай,  если  нравится.
И  задом- задом, от  собаки  этим  череном  заслоняюсь, в  зубы  ей  сую,  на  кусай-кусай,  так  допятился  до  калитки. А  уже  сантиметров  20  у  черена,  гляжу,  нету.  Левой  рукой,  вывернул  руку сзади,   поднял защелку,  толкнул  спиной   калитку и прянул быстро  назад, а  собака  кинулась грудью  на  дверь.  Тяжелая  и  быстрая  собака, все  же зверь, крайней  доской  перчатку  защемила.  Пальчик  у  моей  перчатки  оторвала. Оторвала  пальчик  у  перчатки. –Юрий передохнул  в  рассказе. Да  мне  можно  такого  вспоминать  три  вечера. Язык  устанет. Дрался  довольно  успешно  и  решительно.  Тоже  было. Летчик  тогда  слушал- слушал  и  говорит, а  чего  ты, Юрка  работаешь  в  больнице.
   -А  что? –спрашиваю. -А  где  мне  работать?
    -А  в  КГБ - говорит.- Время  сейчас  неспокойное.  Китайцы  вон  на  Вьетнам лезут. Недавно  на  Даманском  пришлось  их  из  огнеметов  пожечь. А  ты  в  больнице  с  пробирками.  А  парень-то  ты  хоть  куда. Тем  более,  такой,  вроде,  и  невзрачный.  Не  подумаешь.  Пиши  завтра заявление. И  сказал,  как  примерно  составить  заявление.  Прямо  Андропову,  на  его  имя. Да  посылать  не  из  Кулебак,  а  прямо  из  Москвы  с  кем-то  надежным,  чтобы  в  Кулебаках  слухов  не  было  глупых. А  этот  Трендюк  все в  направлении выдумал. Я  же  ему  не  докладывал,  что  пишу.  Кому  пишу. А  три  раза  обращался  к  Андропову,  через  людей  в  Москву  конверты посылал  там  отправить,  а  не  из  Выксы,  чтоб  наши  и  не  догадывались,  потому  что  думал,  не  отвечают,  может,  не  доходит  по почте письмо. И  вот  уже  сейчас  через  7  месяцев  ко  мне  явились.  Забрали  из  дома.  привезли  в  милицию.  Из  кабинета  начальника  милиции  самого  хозяина  выпроводили  очень  вежливо, под  диктовку  попросили  меня  очень  глупую  бумагу- заявление  написать.  Очень  глупую.  Но  я  написал,  раз  просят.   Поговорили,  ремень  вытащили,  шнурки, чтобы  не  мог  повеситься  в  этой  морозилке, с  ведром воды  для  параши  оставили  ночевать  в  холодной  одиночке  и  утром  милиционеры  меня  сюда  привезли.
      Роза  Петровна  об  этом  услышанном   очень  коротко  записала. –Я  думаю, с  вами  я  скучать  и  вправду  не  буду.  И  рука  устанет  описывать книгу  вашей  жизни. 
     -Да  что  с  вашей  рукой?
      -А  что  с  моей  рукой? –
     -С  пальчиком? Где  левый мизинец? Тоже, наверное, какая-то  история  будет?
     -Будет.
     -Ну я  слушаю, -Роза  Петровна  положила  ручку.
     Юра  хотел  поведать  ей,  как  в  тот  вечер,  когда  Галька  предоставила  ему  счастливую  возможность  пообщаться  с  ее  собакой,  он  от  обиды  так  до  утра  и  не  заснул. Постепенно  ему  стало  ясно,  что  из-за  какой-то  дуры  он  будет  так  всегда  не  находить  себе  места.  Его  это  совершенно  вывело  из  себя.  Выходит,  я  еще и собою  не  владею.  Ну  нет…  Юрка  вспомнил  один  роман  Амур-батюшка, кажется,  там  какой-то  купец,  проигравшись  в  карты,  для  зарока, чтобы  всегда  помнить  и  остановиться,  отрубил  себе  мизинчик.  Через  пять  минут  сделал  Юрка  тоже  самое. Жалкий  кусочек-две  фаланги  выбросил  в  очко  туалета. Приложил  тряпочку. И  утром  поспешил  к  хирургу. В  самом  деле,  это  помогло.  Незаметно,  как, но  Галька  была,  если  можно  так  сказать,  укрощена. 
Но  тут  до  Юрки  дошло, что  в  этом  виде  историю  Розе  Петровне  сообщать  никак  нельзя. Запишет  и  его  в  шизофреники. И  он  тут  же  ей коротко  наврал,  что  попал  пальчик  в  станок между  шестернями  в гитаре- есть  такой  узел  в  токарном  станке.
  Роза  Петровна не  спешила  записывать, закурила, помолчала и  сказала, что  не  верит в эту  сказку.   
  Ты  ее  только что  состряпал. Чего- то ты  боишься. Валяй  другой  вариант. Мне  уже  стало  интересно.
А теперь  расскажи, что  там  у  тебя  бывало  с  женщинами. Страшно  интересно.
-Роза  Петровна, отношения с женщинами  -это  настолько  деликатная  тема,  что,  я  полагаю, слушать  меня  вам  будет  неинтересно.  Лучше  я  вам  сейчас  принесу  тетрадь,  там  я  описал  это в  приемлемой  форме.  Клянусь,  там  все  -правда.  Если  будут  ко  мне  вопросы,  я  вам  на  них  отвечу.
-Вообще-то  так  не положено. У нас  же  есть  стереотипы  опросов,  все  только  в  устной  форме. Но  ведь  и  вы –случай  совершенно  особенный,  направлены  КГБ  для  решения  вашей  судьбы,  как  я  понимаю,  поэтому,  пожалуй,  это хорошая  форма  знакомства  с  вашим  душевным  состоянием. Пожалуй,  даже  лучшая,  если  вы  не  будете  врать.
-Обещаю  не  врать. Да  я  вообще  я, к сожаленью,  этого  почти  не  умею. Только  то,  что  было,  то  и  излагаю. Роза  Петровна дала  ему  листов  20  бумаги  и  два-три  дня  срока.
А потом  она  пошла  в  кухню  откушать. Там  услышала очень  интересную  сплетню  об  общей  знакомой  медсестре  Люсе  Никишковой.  С  нижнего  этажа.  Очень  хорошей, но  простодушной  женщине. Положили  ее  в  женское  отделение.  С  реактивным  психозом. Виноват  был,  как  водится,  мужчина. Никишкова  не  была  красавицей.  Толстая.  Неудачного  оттенка  блондинка.  Собственно,  будто  мукой  всю  обсыпали. Флегматичная. И  вот  к  ней  пристал  какой-то  грузин  ослепительный1.- Не  могу  без  вас, - говорит. Люся  ему  даже  нахамила,  чтобы  отлип. А  он  все  продолжает. Гнет  свое.  Люблю. Ей  мать,  сестра,  зять-начальник  Угро  -все  в  один  голос  твердят-  врет  он  все.  А  она  уже  ему  верит.  Вся   под  воздействием каких-то  его  чар.  Своих  не  слушает.  С  ними  вовсе   расплевалась. И  с  обольстителем  идут   на  пассажирский  теплоход.  Только  сначала  она  дом  в  Сахарном  долу  продала.  Деньги - ему.  Чтобы  сохранял.  И  поехали  по  Волге-матушке.  Вниз  до  Астрахани. Свадебное   путешествие.  Медовый  месяц. Но  на  ее счастье  его  арестовали  в  Чебоксарах. Брачный  аферист  он.   Убийца. И,  видимо,  теперь его  держат   на  экспертизе  в том  страшном  отделении. Где  и   всех  таких. Поженились, называется.
Роза  Петровна  не  имела  обычая  доводить  до  сведения  домашних,  кто  у  нее  лежит  из  больных,  какой  у    них  бред,  зачастую  очень  забавный. Но  об  этом  Титенкове  она  все  же  рассказала  мужу.  Не  все,  разумеется, и  вне  всякой  системы, но  все  же  не  утерпела.  Уж  больно  необычным  был  ее  пациент.  Не  каждый  год  такие  встречаются. А  если  точно,  то  такой  случился  всего  один  раз. Хотя  ведь  есть  пословица,  всяк  сходит  с  ума  по-своему. То  есть  все  сумасшедшие  неповторимо  оригинальны.
Моня  надолго  остановил  взгляд  на  углу  кухни, долго  молчал.- Ну  вот  оказывается, и  среди   русских  встречаются  умные  люди. Тем  хуже  для  них. Этому  парнишке  плохо  придется.  Уж  больно  он  умный  этот  парнишка. Попомни, Роза  это  тебе  я  говорю.  Твой  Моня. Он  плохо  кончит.  Вернее, для  него  все  плохо  кончится. Попомни,  Роза.- и  пошел  мыть  руки  после  рыбы-  фиш. Они  дома  кушали  кошерную  пищу.  Но  вовсе  не  обязательно кошерную.
Медсестры  писали  в  журнале  наблюдений- пишет  все. Однажды  подрался  из-за  этих  листиков  со  студентом,  который  пришел  к  нему  в  палату  и  со  словами- Не  сходи  с  ума.  Брось. Лучше  мне  отдай  бумажки.  Я  их  во  как  изорву. И  пытался  вырвать  листы.  Но  это  у  студента  не  получилось. Титенков  разбил  ему  нос  в  кровь. Студент  ушел  в  умывальную  замываться.
Юрка не  раз  пытался  понять, почему  простые  уголовники  почти  всегда  помогают  друг  другу  в  драке, а  вот  интеллигенты-  почти  никогда.  Вряд ли  из-за  одной  трусости. Взять   хотя  бы  его  самого. Разве  не  ходил  в  полный  рост  над  пропастью в  горах  Узбекистана(или  Таджикистана?). Шли  они  тогда с  теодолитом   по  горам –где  шли,  знал  один  лишь  Родин  Геннадий  Степанович. Их  начальник. У  него  и  карта  была. И  маршрутный  лист. И  реперные  точки, широта, долгота. Высота  относительно  уровня  моря  в  Лениграде. Относительно  реперной  точки  базисной  для  привязки. А  они  что? Носильщики.  И  он-  Юрка,  и  Толька – любитель  гашиша. И  повар- Герой  Советского  Союза. Тот, что  на  заднице  переползал  по  бревну, смелости  у  Героя-то  и  не  хватило. Да  мало  ли  Юрка  за  собой  героического  мог  бы  вспомнить. Долго  считать. А  вот  в  драки, когда  шла она  у  друга  не  ввязывался. Неужто  стеснялся?
Вообще  Алик  здесь вел  себя  странно. Он  сторонился  Юрия. Не  заходил в  палату. Никогда  не  подойдет, не  поговорит. Странно.
А  объяснение было   очень  простым. Каленов  просто  боялся, что  его  обвинят  в  создании  антисоветской  группировки. Одно  дело  он  один  бухтел  что-то  про  коммунистов.  Совсем  другое,  когда  будут  еще  и  другие  персонажи. Обвинение  будет  суровее. Срок  будет  больше.  Поэтому  он Марье  Ивановне( она его  вела  лично) на  ее  вопрос,  знаком  ли  он с  Титенковым, ответил  неопределенно.- Встречались  в  коридорах.  Я  микробиолог, он- биофизик.  У нас  все  разное. Узнаю,  конечно, на улице.  Но  и  только.

                         Глава №

                       Ищут  хирурга- гинеколога.

   « Жигуленок»  Александра Ивановича  опять почувствовал твердую руку хозяина. Сюда в Ляхи машину привел сосед-механик автоцеха, хороший  его знакомый. Он  делал   вид, что ничего не  знает- куда  приехал,  какие тут по  заснеженным аллеям мельтешат  растерянные люди в  мятых    пижамах  без  пуговиц   с синими заплатами,  в   фуфайках  совершенно  неопределенного  цвета,  почему-то  в  дырах,  откуда  лезет  серо-желтая  вата.
Жене его доверили взять солдата на  выходные. Марья  Ивановна  при  этом немножко волновалась.  Выглядела  слегка  растерянной.  Парень-то  военный,   солдат.   Не  свободный  человек,  а  государственный. Случись  с  ним  что,   и – беда.  Не  отмоешься.   Сама    подполковник  медицинской  службы. Член областной военно- экспертизной  комиссии. Понимала,  что  она  нарушает. Тем  более,  солдат  не  совсем  здоровый. Не  шизофреник, конечно, но  психически точно  не  здоров. Расплачется  этот  богатырь где-нибудь  на  людях. Стыда не  оберешься. А от  него этого  всегда  ждать можно. Психастения. Психическая  слабость-  в переводе  на  русский. Но  ведь она  нарушала  не  совсем  бескорыстно.  В  сейфе у  нее находился  какой-то  пакет. Там  было  что-то  тяжелое.  Наверное, и  ценное.
Правда, она  им  тоже  помогала,  чем  могла. Вот  письмо,  еще  неотправленное,  Марье  Ивановне  урки  выкрали    из  его  тумбочки. Так она  его  дала почитать  жене  Александра  Ивановича.  Да  как  дала.  Почитать  на  досуге  в  Заволжье. Пускай  узнают, с  кем  связываются. Совсем  непростой  этот  солдатик.  Ох,  непростой. Но  это  им  решать,  что  с  ним  дальше  делать.   
Она удивлялась  человеческой натуре.  Уже  на грани ясного  ума, не  в  твердой  памяти  человек,  этот  Александр  Иванович,  а  какую  комбинацию  проворачивает- дочку   замуж  пристраивает  за  дефективного солдата.  Зачем им  это  надо, догадывались  все,  кто  знал  об  этом. Такого Марья  Ивановна  еще  не  видывала. Ну  гигант мысли  папаша.
-Куда  ехать? Подсказывай, -велел  Александр  Иванович жене, когда  они  выехали  из  распахнутых  настежь  ворот психушки.
Спустя  полчаса в Канавине за  мостом остановились  перед  каким-то невзрачным каменным  зданием с  табличкой  -Поликлиника МСЧ завода имени. Дальше  краска отлупилась. Прочесть  чьего  имени не  удавалось.
Жена  оставила   машину минут  на  15. Пришла. Лицо  ее  было  красное. Ее  немножко  мотало  как  пьяную.  Она  почему-то вспотела, распахнула  пальто, сняла  шапку. Александр  Иванович  ее  предостерег  -не  простудись. Она  отвернулась,  потому  что  ей  очень  хотелось,  чтобы  Александр  Иванович  сейчас  не смотрел  на  нее.   Она  боялась,  что  не  сможет  сдержаться,  все  ему  расскажет,  и  ее  богатырь Саша  разобьет  хирургу  голову.  К  счастью,  Саша   и  не   приставал  с  вопросами.
Иначе  ей  бы  трудно  было  бы удержаться.  Хирург,  этот  мастер  штопать  порванное,  сделал  ей  недвусмысленное  предложение.   Сулил  не  брать  платы  за  свою  работу. Ей  было  любопытно,  и  она  спросила  все  же,  почему  он  домогается  ее,  но  не   дочери. Молоденькой  красавицы.
Он  ответил-  Ну  что хорошего у  молодых  может  быть,  кроме  триппера? Извините,  даже  удовольствия  они не  ощущают. Так  в  этом  случае  и  партнер ничего  хорошего  не  почувствует. Зрелость   предпочтительнее. Тем  более,  что  вы  отнюдь  не  старуха. Вам  же  лишь  слегка за  тридцать.
-Ну  уж  не  слегка -мне  тридцать   семь.
-Но,  очевидно,  я  вас  не  возбуждаю.  Не  Ален  Делон,  конечно. Она утвердительно покачала  головой.  Сказать ничего  не  могла. Язык  ей  не  повиновался.-
- Тогда  извольте, отдайте  мною  назначенную  сумму. Деньги  вперед.  Не  в  театре.
Она  вышла  из  кабинета.
-Договорились?- поинтересовался Александр  Иванович. –Она утвердительно  покачала   головой –Сколько?- Спросил  муж.
-410.
Александр  Иванович потерял  дар  речи. Сколько-  сколько? За  что? Ты  за  это  два  месяца  трудишься  в  своей  поликлинике.  410, скажите.       
-А ты  знаешь  другого? Он  монополист.  Такой  специфический  мастер… –криво  улыбнулась  жена.- А  за что?!  Он  во  столько  оценивает  свою  порядочность.  Не  так  уж  и  дорого.
-Во  сколько точно  он  ее  оценивает? –спросил   муж.- Свою  порядочность.
-В  двести  сотни.  Совсем  и  недорого  за порядочность.  Хотя, кажется,    он  давно  без  нее  обходится.  Как-то  живет человек.  -она  усмехалась. 
-А  еще  двести  десять?
-А  еще   двести берет  за  режим  молчания,  чтобы  никогда  не  выдал  имя  пациентки.   Даже  на  Страшном  суде. Так  он  утверждает. Клянется,   божится.
-Ну  а  десять сверху   тогда  за  что? Налог  на  добавленную  стоимость?
-Нет. Это  уже  за  мастерство, за  потраченные  им  на  это  десять  минут  личного  времени. И  по  моему  его  калькуляция  совершенно  справедлива. Выверена   многолетней  практикой специалиста. Сам  подумай,  какое  тут  мастерство. Не  операция  же  на  сердце,  как  в  пятой  больнице  у  Королева…Драный  носок  на  лампочке  заштопать   посложнее  будет.  Потому  что  прикидывать  надо  по  всем  трем  осям шитье. 
-Конечно,  носок  штопать  сложнее. Вот сей  Эскулап  и  оценивает  его  в  жалкую десятку. Не  дороже.
-Носок сложнее? 
- Да.  Сложнее. Все -  таки   мастерство требуется. 
Механик  сидел,  молчал,  ему их разговор был  совершенно  непонятен.
-Как  его  хоть  звать?
-И  этого  тебе  знать  тоже  не  следует. Для  меня  будет  спокойнее.
На  скамейку  перед поликлиникой сел  человек. Хоть  и  без  халата, но  Александр  Иванович угадал,  что  тот  самый  хирург. Жена  подтвердила  его  догадку. 
Совершенно непримечательной  внешности.  Жирненький. Лицо  круглое.  Толстогубый.  Губы  мокрые. Белобрысый.  Безбровый.  Глазки  поросячьи. Ресницы  поросячьи. Белесые  короткие точки.
У  которого  порядочность  стоит  ровно двести   рублей.
Солдат   тем  более ничего  не  заподозрил.  Кстати, сейчас  держался  молодцом,  не  пролил  ни  слезинки. И  вообще   вне больницы его  плачущим  никогда  не  видели. Как  и  прежде  до  армии. Именно  поэтому  его  подозревали  в  симуляции. очень  тонкой и,  как  водится, своеобразной.
  В  Заволжье у  Александра  Ивановича  были  прекрасные  жилищные условия. Собственный  каменный  дом. Хороший сад. сейчас  заснеженный. Дорожки  нерасчищенные.  Потому  что хозяин  отсутствует.
Солдату   сразу  выделили  комнатку. Очень удачно. Чтобы  его  всегда  можно  было  видеть. А  вот мама  с дочкой   сейчас уединились.  Он  вели  приватный  и  очень  непростой  разговор.
Мама  велела дочери  раздеться. Как  та  ни  упрямилась, сделать  это  пришлось. Мама  с  удовлетворением  отметила, что  еще животик  пока  не   выдает, что   доча   в  интересном  положении. Только с  регистрацией  придется  поспешить.
Когда  до  - Олимпиады   дошло (некогда  Александр  Иванович  был очень  неплохим спортсменом -хоккеистом  команды  класса А, поэтому  он  настоял на  этом  оригинальном  имени для  новорожденной  дочери-  Олимпия). когда  ей  окончательно стала  понятна  абсолютная  необходимость  выйти  замуж  за  этого  тамбовского  крестьянина, который  даже  служить  во внутренних  войсках  непригоден,  девица приуныла.  Это  во-первых,  а  во-вторых  ей  все  стало  безразлично.  Пусть  с  ней  делают  все,  что  хотят. И маме  запросто  объяснила  дочери,  что  еще  и  к  хирургу  обязательно  придется обратиться  для  маленького  хирургического  вмешательства.  Так ничего  серьезного.  Для коррекции.  Чуть- чуть  подшить.  И  только.
Потому что у солдата  могут  быть  отец  с  матерью  люди  старых  взглядов.  И  им  будет  нестерпима  мысль,  что  невестка  порченая.  А  потом  нестерпимою   жизнь  станет  уже для  тебя. Дочка  согласилась. Взгляды  могут  быть  у  людей  действительно  отсталые. Совершенно неприемлемые    для нынешней  молодежи.  Девственность  хранить  до  свадьбы.  Какие  глупости,  право.
Со  слабым  любопытством она  поинтересовалась   у  мамы, было  ли  что-то  подобное  в  ее  собственной  интимной  жизни.  Девственность,   верность…
Мама  фыркнула, махнула  рукой. –Только  это  и  было, Липа.  У  отца  тоже.  Никаких  амуров  на  стороне. Монашеская  жизнь. Высоконравственная, и  по  церковному  бедная.  Как у  церковной мыши. 
В  моей  жизни  в  твои  годы  имущества у   нас   своего была   одна  тяжелая солдатская табуретка   с  прорезью  поперек   сиденья. Ему старшина  армейский  принес, потому  что  видел  талант  хоккеиста  у  папы,  и  видел,  что  еще  ничего  пока  нет. Я  тоже  только  начала  учиться  в  меде. А  стипендия  -  двадцать  два  рубля  у  меня  была. Даже  не  повышенная.  Еще    подарили нам  стул  венский,    поди,  бракованный  -у  него  спинка,  помню,  была  плохо  закреплена.
Старый  стол казенный,   комнатку  фотолаборатории   нам кто-то  из  его  комсомольского  начальства разрешил  заселить временно.  Пришлось  там  жить  с  тобой. Пеленки  твои сушились  вместе  с  какими-то негативами  или  позитивами,  я  так  и  не  поняла  процесса. И  красный  свет,  когда печатают  или  проявляют. Говорю,  я  не  разбираюсь  в  этом.   А ты  родилась  строго  в положенное  время. Так  и  жили  довольно  трудно. Отец  всегда  куда-то  еще  ездил  на  сборы, на игры. Слава  богу,  скоро  стал  пожинать  лавры.   Зажили.  Я  бы  сказала  в  достатке.   И  никаких  тебе  шашней,   шуры-муры   на  стороне.  Мы  были  не  такие. Вы вот  развинтились.
- Ты  изменяла  папе?
Ответа  она  не  услышала. Поняла,  что  это  тоже  было.
…Олимпиада сдалась  не  сразу.  Ее  тряс  озноб.  Ей  было нестерпимо думать, что  какой-то тип ( наверняка,  жирный и противный- тут  она  и  не  ошиблась)  будет  копаться   в  ней  голой, лежащей  на  спине на  холодной  пластиковой  поверхности  гинекологического  стола. Тонкая  простынка  не  очень  ее   согреет.  Бр-р-р. Ей  становилось  дурно. Она  чуть  не  теряла  сознание.
Мать  понимала  ее.  Но  была  настойчива и довольно   бесцеремонна.  Продолжала.  -А как  ты в  августе   каким-то  похотливым негодяям позволила  владеть  собою. Уж  не  на  картофельном  ли  поле?  На    глубокой   борозде    ли на  куче   ботвы. Так   что,  тебе  не  пристало  стонать.
-Как  тебе, мама  не  стыдно,  так  говорить?!
-Как  тебе  не  стыдно  так   жить. Ты  ведь  даже  в  этом  ничего  не  понимаешь.  И  нескоро  в  тебе  все  это  природное  проснется.
Она  велела  ей  надеть  все  чистое- белье  и  собираться  к  хирургу. Как  договаривались  на  вечер.
Мать   направилась  к  отцу  читать  солдатское  письмо  на  родину  в  тамбовский  колхоз  родителям.  Вернее,  только  его  отцу.  Письмо  было  крайне  интересным. Как  оказалось,  солдатика  они  напрасно  посчитали  недотепой   и убогим.  Он  все  давно понял. Все.  И  что  Липа  беременна,  очевидно,  и  его  пытаются  одурачить в  этом  именно  направлении  -ее  якобы  чистоте  и  невинности,  ничего  по  существу  для  него  не  было  загадкой.   Но  их замыслы, их  игра  с  ним  его  полностью  его  устраивали.
Мало  того, юноша  заглядывал  на  несколько  лет  вперед. Вот   он   пропишется  в  огромном чужом городе. Осмотрится.  Чтобы  поступить в   институт. И  совершенно  не  технический, и   не  трепологический, не гуманитарный.  Нет, пищевой,  народного  хозяйства имени  Плеханова,  либо мясо-молочной специальности. Что-то  в  этом  роде.   Кем  он  потом  в  Горьком  будет  работать? И  где?  В  пищевой  промышленности. На огромном горьковском   холодильнике,  есть  такой  на  улице  Ленина.  На  мясокомбинате  тут    возле  силикатного  завода  на  горе. Огромный  мясокомбинат.  На   овощной  базе № 6 и,  конечно, работать не  грузчиком. Отнюдь. Как  минимум  товароведом. Заведующим. Короче,  человеком.  Причем,  довольно  честно. Он  как  охранник лагеря  МВД   видел,  что ждет  воров-расхитителей  социалистической  собственности.  А  особенно выдающихся  даже  исключительная  мера.  Их  пока  что  расстреливают.  Нет,  так  глупо  он  работать  не  будет. Как-то  кто-то из  великих, он от  кого-то  слышал, - Кромвель заявил -  самое  выгодное  быть  честным. Ему не  пришлось  узнать,  кто  такой  Кромвель,   но  с  его  утверждением  он  был  согласен. 
И  все  это  будет  с  использованием  и  благодаря  связям Александра  Ивановича.  Он  знал  о будущем  тесте  гораздо  больше,  чем  они  думали. 
Ай  да  рядовой, браво. Жезл  не  жезл,  а волшебную  палочку  в  своем  солдатском вещмешке  он  точно  носил. Как  хорошо, что  Марья  Ивановна  позволила  им  ознакомиться  с  этим  его  письмецом на  деревню  дедушке. Макару  Ивановичу.
Родителей  одолели  самые  разные  чувства. -Нет,  каков  фрукт- удивительный  подлец –оценивала  его мама. Папа  был  с  нею  в  основном  согласен,  но допускал  мысль, что  эта  деревенщина  с  соломой   в  его пышной  рыжей  шевелюре ( именно  таков он  был  на  гражданке) будет хорошо в  ежовых  рукавицах держать  Олимпиаду, а  ее  только  так  и  требуется  держать.  Мать  уже  раздумала  было  везти  дочь   к  хирургу,  но  Александр  Иванович, прозорливо  отметил, что  это  сейчас  не  является  существенным,  но  когда-то  таким  вдруг  встанет. Ссоры  разные  пойдут, упреки,  да  я  тебя  взял  не девушкой,  что  ей  говорить  в  ответ. А  вот  тебе  доказательство.   А  преждевременные  роды-  ну  что же это  бывает-  недоношенный  ребенок. Тебе  лучше  знать.
Но  не  на три  же  с  половиной  месяца –сомневалась  мать. А  эти   мелочи-месяц,  ну  полтора, ну два  можно  как-то  и  замылить.- Мама  с  сомнением  согласилась.- Поедем.
Далее  все  пошло  как  по  маслу. Съездили.  Сделали. Стали  выпивать. Только  солдатика  поили.  Папе-  Александру  Ивановичу  нельзя.  Страшно-  что  еще  с  ним  дальше  может  быть, кто  знает.  Может  свое  имя  забудет.  Липочке  нельзя-  она  в  интересном положении. Ее  и  без  алкоголя  тошнит. Токсикоз  первой  трети  беременности. Остается мама.  Вот  они  водку  и  пили. Вдвоем. И  ее  почему-то не  брало. Как  воду  хлестала.
Потом  девушка  сумела  пробраться  в  свою комнату, где  устроили  Аркашку, пересиливая  стыд,  забралась  к  себе  в  постель. Иначе  он  бы  этого  не  сообразил  сейчас,  как  овладеть  девушкой- все  же  изрядно  налакался. Остальное  природа  сама   сделала. Инстинкты. А  утром  сговорились  как  сочетаться.
Марью  Ивановну во  вторник ждал еще  один  дорогой   подарок  с пожеланием –комиссовать  мальчика. По  какой-нибудь  невредной  статье. Чтобы  несильно  мешала  ему  жить  на  гражданке.

продолжение
                                                  Глава №  5а

 
                                   Розе  Петровне  не  все  еще  понятно.

За  окном  уже было  давно темно,  лишь  огромные  старые  тополя ярко  освещенные  светильниками  на  аллеях,  неслышно  шевелили  толстыми  ветвями, но Юрий  Григорьевич никакого  прихода  ночи  не  замечал.  Убрав  все  с  ближайшей  тумбочки,  брал  с  койки  лист  за  листом  и  писал. На  него  никто  из  соседей  по  палате  не  обращал  внимания. Привыкли,  что  тут  живет  человек  пишущий. Для Розы  Петровны. Она  его попросила,  как  можно  подробнее  осветить свое  детство, семейные  отношения,  если  они  были, и  как  можно  честнее  и  понятнее. Потому  что  его  положение  сейчас довольно  неопределенное.  Может  статься  с ее   слов ,  что  когда-то  он дослужится  до  высоких  чинов  в  органах,  а  может  и  так  повернуться,  что  его без  сожаления  покинет  жена,  а с ней  потом  о  нем  забудут  обе девочки,  его  дочери, забудут  дорогу  в  дом   друзья,  равнодушно попросят  с  работы,  в  больнице  не  нужны  шизофреники.  Конечно,  придут в  новой  жизни  и  плюсы- не  надо  думать  о  зарплате,  крохотная пенсия  уже  обеспечена. А  еще  никто  не  будет  призывать  голосовать идти  на  избирательный  участок,  даже  можно  будет  на  площади  болтать  разные  глупости хоть  о  Ленине, хоть  о  Брежневе, пока  не  увезут. Да  хоть  о  чем, хоть  о  ком. Есть  выбор.  Поэтому  теперь  надо  стараться –писать,  писать, писать. А  сама  Роза  Петровна  это  потом  будет  еще  и  переписывать.  Поэтому  с  почерком  надо тоже  постараться. Конечно, дело  вовсе не  в  почерке. Ей  трудно  будет  понять  психологию мальчика,  в  избушке его  не  было  электрического   света.  Как  не  было  и  водопровода,  два  ведра и  коромысло  - система  их  водоснабжения. Большая  русская  печь. Накиданы  на  ее  верх много  чего-  мягко,  тепло. Бабушка к  вечеру запалит  керосиновую лампу,   чтобы  осветить  темные  углы. И  главное –стол. На  столе- пряжа. Близко  прялка. Бабушка  бесконечно  долго  сучит  толстую  нить.
Поэтому  когда  он  в  Тавде в   тетиной  квартире  увидел  электрическую  лампочку  даже  без  абажура,  то  под  нее  подвинул  стол, на  стол  установил  табуретку, залез  под  потолок, вывернул  лампочку  Ильича  и  сунул  палец  в  патрон,  очнулся  на  полу. Удивительно,  что  без  повреждений.  Как  врачу  Депсамес  понять  человека,   который за  всю войну  за  все  свои  военные  годы  вплоть до  45 съел лишь  2 красненьких  и  2  голубеньких  горошинки, очень твердых  и   крошечных, это  случилось  в  больнице,  когда  бабушка  его  с  собой  привела навестить  свою  тоже  старую  подружку, а у больной  тетки  на  бумажке  лежало  с  десятка  два  конфет  «горошек».
Далее были  несколько  лет   их  с  матерью  проживания  в  Узбекистане- в  Уйчи,  в  Маргилане, в  Кассан-Сае, Ленинске. Нелегкие   это  были  годы. В особенности  в  Маргилане,  когда  его  мама  поместила  в  круглосуточный  детский  сад- забирала  домой  по  субботам  и  до  понедельника. Он  два  раза устроил за  это  ей  божью  кару –на  всю  ее  получку, что  стащил  из  маминого  ридикюля кормил  фруктами  с  Зеленного  рынка, он  был  напротив всех  детишек,  кто  подходил  отведать сладкого. Пока  воспитательницы не  смекнули,  что  здесь  что-то  не  так.  И  они  спросили  маму  в  субботу,  откуда  у  мальчишки  деньги? Оказалось-  из  ее  редикюля. Трудно  поверить,  сколько  пришлось  его  заднице  отведать  вицы-  прута. Но  больше  Юра  никогда  в  жизни  ничего  не  взял.
А  фруктов  ему  теперь  очень  много  приносила  в  инфекционную  больницу  сама  мама- огромными  портфелями сладчайший  виноград. Средь  бела  дня  Юра  потерял  сознание, температура  сорок,  озноб,  мама  позвонили  в  больницу.  Она  прибежала  и  на  руках  понесла  его  в  инфекцию, где  лечили  малярию. Успела  принести,  он  месяца  через  два  выписался. А  виноград  съедали  детдомовские  мальчишки  из  одной  с  ним  палаты. Они  ему  откровенно  завидовали  и  говорили  это, не  стесняясь. Он  жаловался,  как  она  его  лупит  вицей, они  смеялись-  меня  бы  так.  Я  бы  только  радовался. Из  Маргилана  они  уехали,  какой-то мужчина  по  фамилии  Иванов  мать  преследовал  ухаживаниями, очевидно, уж  очень  был  привязчив. Мама  его  была  на  редкость  красивая  женщина. Юрка  это  видел,  если  идут  по  улице,  мужчины  шеи, бывало,  свернут, преследуя  ее  взглядом. А  то  и  забудет  иной,  куда  шел,  пойдет  за  ними, пока  не  поймет,  что  это  его  ошибка-  куда  это  он  идет? В Кассан-Сае  квартира  -одна  комнатка  в  кибитке, напротив  вторая  комнатка. Там  ютились  татарка  Фатима  с  больным сыном. У  него  был  туберкулез  кости, выходили  из  ранки   отломки-секвестры. Мать  с  Юркой  все  же  были  побогаче  санитарки  Фатимы. Хотя  бы  фруктов  ели  вдоволь. Но  никаких  конфет,  пряников, белого  пышного  хлеба. Благородная  бедность.
Трудно  теперь понять,  как  можно  было  за  несколько  лет жизни  в  кишлаке,  где  полно  блеющих  курдючных задастых  баранов,  пару  раз только  отведать  мясного- один  раз  печень  лошади,  наступила  на  оборванный  провод. Чалый мерин  был  служебный,  их  знакомого  начальника  пожарной  команды  Юнусова, с   его  детьми  Юрка   дружил,  все  они  очень  жалели  чалого,  бывало,  пасли  лошадь в  парке,  поили  теплой  водой, сыпали  ему  овса  в  ящик,  или  в  мешок перед  мордой.  На  мерине  катались  даже  без  седла,  он  был  очень  спокойный.   а дружила  с  тетей Розой, женой  начальника  Юнусова.  Они  часто ходили  к  ним  в  гости,  Юрке  было хорошо  с  Тамаркой  и  Алимджоном, их  старшим  сыном. Наверное, зря  они  отведали  печени  чалого  мерина. Их  всех  несколько  дней  мучили  ужасные  боли,  мутило,  тошнило. Еле-еле  отошли. С  непривычки  кушать  мясное. За много  лет  желудки  отвыкли ее переваривать.
Второй  раз  они поели  через  год жареной  крови  коровы,  в  хлопковом  поле  укушенной  гюрзой.. В  жаркий  полдень, когда  по  бороздам  с  бурлением текла  вода,  где-то застаивалась,   и там  было в  изобилии лягушек.
Как корову  туда запустил  мальчонка? Отвлекся, наверное, либо  залез  на  стоящую  рядом  корявую грушу.
  Как  Розе  Петровне  понять,  что  ее  коллега-  врач райбольницы  бегала  вдогонку  за мальчишкой. Оба  босые,  она в  грязном  и  драном  халате, вздымали пыль  до  колена, неслись  по  узкой  улочке  кишлака. Мама  еще  могла  его  догнать.  Ему 7  лет,  ей  27.  В  руке   у  мамы  была вица.  Тонкий длинный  прут, очень  хорошо  знакомый его спине,  да  и  другим  частям. Мимо важно  шествовали   верблюды  с  тюками на  горбатых  спинах. Их  широкие  раздвоенные мягкие лапы  вздымали  паль  выше  дувалов. Втапывали   свежий еще  зеленый  коровяк  в  пушистую  нежную  пыль. Утром  здесь  собирали коров в  стадо
Представьте  себе  это - врач  гонялась за  сыном.  Ну  не  ежедневно, но  довольно  часто. Всегда,  когда  Юрка  пытался  удрать  от  возмездия. А  он  частенько  зарабатывал,  То  мало  попас  своего барана в  парке  на  клеверище,  то недостаточно  нарвал  травы  на том  самом  хлопковом  поле,  где  кусалась  гюрза. Уж  больно  там  на  старой груше были  сладкие  плоды. На  этом  дереве  ему, очевидно, и  пришло  в   голову  послать  в  газету «Правда» огромное  стихотворение,  на  всю  школьную  тетрадь,  как  он  сильно  протестует  против  атомной  бомбы, которую  американцы  желают  сбросить  на  советские  города  и  кишлаки. Пришел  короткий  ответ-  милый  мальчик,  окончи  школу,  хорошо  выучи  русский  язык,  и  поучись  правильно  сочинять  стихи,  потом  присылай  для  обсуждения. Мама  им  вообще-то  гордилась, он  такой  у  нее  умный, но  тем  не  менее иногда  бегала  с  сыночком  наперегонки, с  вицей  в  правой   руке. Потом  она  долго  плакала,  умоляла  попросить  прощения. И  ни  разу  не  дождалась  этого. Мальчик  был  стойким, как  партизан. Потом  на  ночь  она  ему  мыла  ноги,  очень  болезненно  было.  Цыпки житья  не  давали.  Потом  он  с  нею  спал.  Это  было  для  него  очень  сладко. Спать  с  мамой. Хотя  и  такой безжалостной. Мамой  с  вицей  под  койкой.
Если  все  вспоминать  честно,  то  придется  признать  немалую  мамину  правоту и  насущную  необходимость  в  простом  педагогическом  инструменте-гибкой  упругой  ветке,  порка  балы  для  Юрия  безусловно  необходима. То  директору  школы  приходится  встречаться  с  его  мамой  жаловаться, что  второклассник  Юра  приносит  в школу  сетками  целыми  папиросы «Пушка», «Ракета»,  сигареты «Памир» . Много- на  всех  хватает. Они  были  реквизированы  у Бадмы  Эдуардовича  Шарманжирова, начальника  по  строительству.  Он  хотел  на  маме  жениться, но она  пока  что  на  это  не  шла. Бадма  все  приходил  пьяный,  сетку  с  куревом  как  правило  забывал,  а Юрка  и  не  думал  ему  ее  возвращать.  Нес  в  школу.  Там  уже  давно  многие  курили,  особенно  пацаны  из  детского  дома.  Все  друзья  Юркины. Так  что  сигареты и  папиросы  быстро  расходились  по  карманам  Тольки  Лопатина, Винокурова  Сашки,  Ахромеева  Жеки и прочих  второклассников. Мама  не  лупила  за  кражу  курева, он  ничего  не  крал.  Он  курил  как  паровоз. Но  это  было  его  самое  малое  прегрешение. Другие  были  посерьезней. Придет  в  школу Юрик  в  чистеньком  вязаном  самой  мамой  теплом верблюжьем  свитере. Месяц  мама  глаза  портила, спицами  работала с  мотком  пряжи. И  что- вечером свитер уже  с  оторванным  рукавом,  в  грязи  и  пыли- им,  наверное, на  улице  пыль  собирали. Конечно, никакой  пыли  не  собирали.  Просто мальчишки  лазили  по  кручам над Саем- речкой,  самым  увлекательным  было  залезть  на  могучий  тутовник,  рос  на  самой  верхней  точке  кручи, и  с  очень  большим  наклоном  на  шумевшую  метрах  в  пятидесяти  внизу речку. Поскольку дерево  нависало  над  потоком,  естественно, требовалось  немало  смелости  забраться на  его  косую  вершину  и,  цепляясь  левой  рукой  за  толстую  ветвь, махать  правой  с  зажатой  в  ней  тряпкой, этой  тряпкой  и  был  новый  свитер, ужас  высоты,  над  горным  потоком,  шумевшим   в  каменном  ложе. Хорошо, что  из  больницы  мама  этого  видеть  не  могла.  Уж  как  бы  она  в этом  случае  бежала  к  Саю  и  тутовому  дереву,  чтобы  согнать  оттуда  своего  сорванца.
Все  равно  вечером  он  получал  свое  на  орехи. Даже  спустя  30  лет  непросто  забыть  тот  осенний  полдень. На  большой,  так  называемой  американской  сковородке  мама  жарила  лук. На  керогазе.  Его,  как  и всегда ставила  на  невысокую, но  устойчивую  табуретку. Шипело  раскаленное  хлопковое  масло,  приятно    пахло. Чтобы  не  подгорало,  мама  помешивала  лук  длинным  ножом. У  этой кибитки,  где  они  проживали, был  подвал с  глинобитным  без  ступенек   спуском  для кур,  барана,  другой  живности. И  высокое широкое крыльцо, на  котором обе  хозяйки-  и  Галина  Ивановна, и  Фатима  могли  что-то  приготовить. Хватало  места. В  этот  день  на  крыльце  разместилась  только  Галина  Ивановна. Да  еще вертелся  Юрка.  Мама  ему  вчера  сшила пальто  из  какой-то  перелицованной  немецкой шинели. Довольно  долго вечерами  старалась  на  выпрошенной  у  какой-то знакомой  больной  машинке «Зингер».Подбила ватином, была и  подкладка.  Пальто  удалось. Мальчик  радовался, Играл  на крылечке. Как  играл? Говорят, шилом  дыры  вертел  в одном  месте. И  вот  доигрался. Как  он  залетел   спиной  в  широченную  сковородку,   одному  богу  или  скорее  черту   известно. Но  залетел. Сковородка  упала  с  крыльца. И  Юрка  тоже. Потому  что  мама  его  стукнула  в  горячке  по  голове   рукой,  в  которой  был  этот  длинный  нож.
Пришел  в  себя  мальчишка спустя  определенное  время - на  кровати, раздетый, стриженный,  вымазанный  йодом  и  основательно перевязанный. На  кровати  рядом  сидела  мать  и  не  переставая безутешно рыдала. Держала  его  руку  в  своей. Закрыла  глаза,  качалась  и  рыдала. Юрка  принялся  ее  успокаивать.- Я  же  не  убился. Ты  что  плачешь? Надо  радоваться. Я  не  убился.
Он  не  таил  зла  на  маму. Никогда  ее  не  упрекнул  за  это - что  она  его  скинула  с  лестницы  в  подвал.
Другое  он  не  мог  ей  простить. Она  все  же  вышла  замуж  за  Шарманжирова. Теперь у него был  папа. Который  мог  показывать Москву. Пропала сапожная  щетка. Шарманжиров  ходил  в  хромовых  сапогах. Тщательно,  чтобы можно  было  глядеться  в  них чистил  их  и  полировал. И  вот  куда-то  щетка  запропастилась. Бадма Эдуардович  сверлил  взглядом  мальчишку, потом  затащил  в  подвал, и  больно  цепляясь за  уши,  приподнял   под  грязный потолок, приговаривая- Москву  видишь? Видишь  Москву? А  еще Ленинград  покажу, если не  сознаешься. Где  щетка?
Поскольку  Юрка и  вправду  не  знал,  куда  подевался  этот  инвентарь, то Бадма  не  мог  не  восхититься  стойкостью  пасынка. Но  прямо  этого  не  высказал. А мальчишка  не  рассказал  об  экзекуции  маме. Но  зло  затаил.
Пришло  время, он  расплатился  сполна. В  мамин  отпуск она  уехала  дней  на  10  на  Урал, на  родину. Привезла  шубу. И  тут  же  уехала от  Шарманжирова. Потому  что  мальчик  все  рассказал,  как  отчим  в  ее  отсутствие шлялся  по  разным пивнушкам  и,  главное, приводил  домой молоденькую заведующую клубом. Что  он  думал  при  этом,  непонятно. Что  мальчонка  еще  маленький - не  сообразит, что  тут  делает  эта  тетя. Сообразит, но  не  скажет. Недаром,  он  каждый  вечер  приносил и  мороженое,  и  конфетки  Юрке. Не   так  вышло. Все  поведал,  мама  безо  всякого  скандала  уехала с  одним  чемоданом  и  сыночком в  Фергану  к  сестре,  тете  Дусе. В  Кассан - Сай  они  больше   не  вернулись. С  Шарманжировым  она  сошлась, но  с  условием, что  куда-то  переедут. Ей  было  стыдно. Они  перебрались  в  город  Ленинск Андижанской  области. Этого  калмыка там  назначили  начальником  ремстройконторы.
Он  стал  сразу  очень  большая  шишка. Правда  ненадолго. Но  об  этом  будет  сказано  ниже. Тоже  интересно.             

                                          Глава  № 5.

                                          Юркины  друзья  и  знакомые

                 Алик  Каленов, обычно такой  уверенный  в  себе,  благополучный,  несколько  первых дней  пребывания  в   больнице, совершенно  потерялся. Лежал на  своей  койке   безвылазно,  разве что  только в туалет  заглядывал покурить  или  по  нужде. К нему  никто не приходил.
  В  далеком  прошлом    Юрка  помог  Алику  познакомиться  с  его  первой женой  -Тоней.  Это  случилось  первого  мая  часов  в  11  вечера. В  автобусе  № 4.  Юрий  в  то  утро   начал  пить  еще  в  комнате  у  физиков-суворовцев. 4  парнишки  из  Калининского  училища   направили  свои  стопы  не  в  Военные  училища,  а  на  физфак  в     университет. Очень  умные  ребята. Учились  прекрасно, но…Выпивали. Вот  каков  был  у  них  строгий  церемониал.  Стоят  вокруг  пустого  стола,  стулья    составлены  в  дальнем  углу,  на  чистую  протертую  до  блеска столешницу  насыпано  сухих хлебных крошек   грамм  200. Водки  вдоволь  куплено,  чтобы  не  бегать  еще, не  сбивать  с  ритма  процедуру.   Опрокинули по   стакану.  Поплевали  на  указательный палец,  в крошку  его.  Закусили.  Поморщились. Покраснели. Следующий  стакан  долго  ждать  не  может.- водка  стынет,-  говорят.- Продолжают. Пока  у  кого-то  из  них  ноги  не  ослабеют. Его  выводят  из  этого  увлекательного  занятия.   На  койку  его  бережно  положат. Отдыхай,  устал.
Когда  они  занимались  этой  в  высшей  степени   полезной  расслабухой,   к  себе  никого  не  пускали. Юра  прошел  по  недоразумению,  отлучился  на  минуту  из  комнаты  один  из  них-  Славка. Поэтому  дверь  ровно столько   была  открыта.
А  Славке Юрий  возвращал  учебник  по  тензорному  исчислению,  до  4-х  утра  сидел  в  одной  комнатке  на  4-ом  этаже,  превращенной  в  круглосуточную  избу-читальню с  большим  трудом  разбирался  в  премудростях  многомерного  пространства.  Вникал,  что  такое  принцип  инвариантности в  разных  системах  координат.
   Он  считался  странным  студентом. Не  ходит,  не  ходит  на  лекции,  а  потом  явится  да  с  таким  глубоким   вопросом,  что  доцент  Нестерова,   весьма  озадаченная,  скажет  ему,  покидая  большую  аудиторию. Нимало  не  смущаясь. -  Я  к  следующей  лекции  смогу  ответить  на  ваш  вопрос,  пороюсь  в  журналах «Успехи  современной  биофизики»,   в  других  источниках,  а  сейчас  в  свою  очередь  спрошу  вас,  а    почему  вы  отсутствовали  на  первой  половине  моей лекции? Странно,  задаетесь  такими  глубокими  вопросами,  а  прогуливаете  просто  нахально.
Ну  не  мог  же  он  доценту  сказать,  что  до утра  задержался  на  том  берегу  Оки  у  одной  блондинки  из  пединститута,  обжимался  у  ее  забора и  калитки  последнего  здесь  частного  дома  за  большой  общественной баней,  потом  бежал  пару  километров   по  ул.Чкалова  и  новому  мосту к  себе  в  общагу.  Когда  лез  к  себе   по  пожарной  лестнице  и  в  близкую  от  нее   открытую  форточку  туалета  на  третьем  этаже,   уже  глаза  его  смыкались,  открыл  английский замок  монетой,  падал  в  постель.   
Так что  к  половине  десятого  не  проснулся,  лишь    успел  на  вторую  часть.  И  то,  чтобы  специально  задать  ей  этот  вопрос  по  переносу   энергии  в  митохондриях,  еще  что-то  об  экситонах- положительной  дырке,  паре  блуждающего  электрона. Его  через  пару  лет, говоря  кстати,   из-за  таких  вопросов  и  чисто  умозрительных  гипотез  по  этому  вопросу   пригласили  на  работу  в  НИИ агрохимии Ленинградского  Университета  к выдающемуся  ученому профессору Н. Только вот  зарплату  предложили  в  полтора  раза  меньше,  чем  в  Кулебакской   СЭС  и  квартиры  в  Ленинграде  обещать  не  могли,  а  него  с  женой  уже  намечался  ребенок.  О  науке  пришлось  не  помышлять. Но  это  было  потом…
   Чтобы  читать  биофизические  труды,  надо  было  знать  некоторые  физические   разделы  науки,  а  физические  изучают,  пользуясь  могучим      аппаратом  математической   физики,  математическими  науками-  в  том  числе  методами   векторной  алгебры,    тензорного  исчисления. Вот  он  иногда  и  шастал к  физикам,  чтобы кое-что  прояснить. Славки  в ту  минуту  дома не  было, но  законы  гостеприимства  здесь  были  святы.. Зашедшего  спросили-  Пить  будешь?  Только  на  наших  принципах.
-На  ваших?   Это  без  закуски  что  ли  стоять? А  что  попробую. Тут  есть  своя  логика. Приучает  соразмерять  свои  силы. –Но  он  не  наглел. Всего  стакан  здесь  и  пропустил.
Далее  направился  в  общагу  к  медикам. С  ними  он  налопался  по  настоящему. Подобные  пьяные  похождения  колоритно  описал    Ярослав  Гашек  в   эпопее  про  бравого  солдата  Швейка. Конечно, до  этого  горьковским  студентам  было  далеко. Но  они  старались,  пытались тянуться  за  классическими  примерами,  коим  несть  числа  в  пражских пивных  «У  чаши»,   помнится  одна  из  них. Все 18 не  перечислить,  в  которые  бравый  солдат  умудрялся  заглянуть  хоть  на  стаканчик  сливянки  или  бокал  пльзеньского  пива. Так  и  Юрка  с  двумя  студентами  из  меда,  его  собутыльниками,  не  смог  бы  припомнить,  где  же  он  был,  что  пил  и  сколько.       
. Водочка  тогда  стоила  2 рубля  87  копеек  бутылка. На  следующий  день  он  прикидывал,  сколько  же  высосал. Исходил  из  того,  что  на закуску  пошло  треть  расходов, а  потрачено  всего  было поболее,  чем   треть  стипендии. Окончательно  досчитывать  он  не  стал, уж  больно  страшной  была  цифра. Смертельное  количество  алкоголя. Смутные  были  и  впечатления. Да  их  просто  не  было. Один  из  приятелей  помнил  чуть  больше,  он   рассказал, что  на  автовокзале  на  Лядовой   Юра  кадрил  какую-то  красивую   приезжую девушку. Договаривались  встречаться. Но  вот  объявили  посадку  на  Воротынец.  Девушка  встала  и  скрип  ее  протеза   на всю  площадь  вызвал  у  некоторых  спазм  в  горле.  Но  не  у  Юрия. Он  ничего   не  замечал, ни  протеза,  ни  скрипа. Потом  еще  что-то  где-то  было. Кажется,  в шашлычной  на  Маяковке  или  же  в  пельменной  там  неподалеку.
  Где  его  сотоварищи  растерялись  по  дороге, он  не  знал.  Но   вот   вечер  его   застал  на   остановке  площадь  Минина. И  тут  он  встретил  их- и своего  сокурсника  Алика, и  ее, такую  нежную,  чистенькую. В  четвертый  номер  автобуса сели  вместе. Мест, разумеется, не  было. И  он,  сам   пораженный  в  самое  сердце, этой  Тоней,  вмиг  сообразил,   что  на  нее  даже  дышать  не  посмеет.  Представил,  каков его аромат…  Мерзкий.  Зато  крайне  развязно  и  очень  ловко  познакомил  ее  с  Альбертом.  Тот  был  в   тот  теплый  майский  вечер таким  чистеньким,  свежим  тоже. В  белой  рубашечке  с  коротким  рукавом,  в  темных  брючках Фигура  его  и  атлетическая,  и  стройная.  Очень  мускулистые  рельефно  очерченные  руки. По  крайней  мере  Тоне  было  бы  не  стыдно  с  этим  парнем  идти  по  родной  улице  Моховой. Вот  он  их  и  свел.  Алику   отдал  без  боя  девушку.
Утром, покидая  гостеприимное общежитие  №1 на  Арзамасском  шоссе, он  спускался  с  пятого  этажа, едва  удерживаясь  на    ногах. Колени  дрожали. Едва  не  подгибались.
В  этот  второй  день  праздника  он  не  выпил  даже  бокала  пива.  Возможно, напрасно.  Отправился   на  финляндчике  на Моховые  горы. Загорать,  в  Волге  купаться. И  в  шесть  вечера  у  него  стало  останавливаться  сердце. Тукнет –и  замрет.  Тукнет- и  замрет. Он  порядком  испугался. Наконец,  вернулся  к  себе  домой   на   Бекетовку. Третьего  мая  уже  трезвый  анализировал  всеэто. Решил,  хватит. Так  больше  пить  нельзя.  А  то  мотор  остановится  и  не  заведется  после  одной  такой  остановки.
Алик  с  Тоней  жили  до  ближайшей осени. И  никогда  Алик не  говорил  о ней  ничего  плохого. Разошлись,   потому  что  он  очень  уж  нахально  кобелировал. Даже  молоденькой  восемнадцатилетней     ей   надоело и  плакать,  и ругаться  из-за  его  бесконечных  похождений.  А  его  родителям,  папа  был в  университете  фигурой,  зав  кафедрой гражданской  обороны,  давно  надоели  его  требования  давать  ему  денег  -расплачиваться  за  аборты   некоторым  его  приятельницам. Горбатого  могила  исправит. Тоня  ли  ушла, она  ли  его  выгнала,  но они  расстались.
А  у  Юрки  были   потом  срывы,  но  уже  несерьезные.
Еще  можно    сообщить  о  его экономических  проблемах в  то  время. После  того,  как  две  стипендии летних  он  благополучно   прокутил  дней  за  десять  августа,  недельку  побродяжничал  по  центральной  России,   истратив  на  этот  анабазис  всего  пятнадцать  копеек,   вернулся  к  себе  в  общежитие,  у  него  наступила полоса  невезения, ни  тебе  баржи  с  овощами,  рано  еще,  ни  баржи  с досками, на мясокомбинат  не  зовут,  на  кондитерскую  фабрику  на   разгрузку  вагонов  с  сахарным  песком,  на  масложиркомбинат- никуда.  Очевидно,  потому  что  все  начальники  по  снабжению  думают,  что  все  студенты  разъехались. Собственно,  так  это  и  было. В  пустых  комнатах  с  открытыми  дверями  было  скучно,  голо,  на  столах  валялись  сухие корки  заплесневелого  хлеба,  он  вырезал   пятна  плесени,  и  бежал  на  чердак  ловить  голубей. Закрывал  слуховые  окна  и  ловил  глупых,  бьющихся  в  стекла  птиц   одними руками.  Крепко  хватал  пернатую.  Выдирал  пальцами  мясистый  киль,  остальное  после  лежало  там  же  на  пыльном  чердаке.
Долго  варил  в  чьей -нибудь  кастрюльке,  и  вот мясом с  этими  черствыми  хлебобулочными  изделиями,  найденными  в  пустых  комнатах,  сытно питался. Конечно, однообразно.     Это  составляло  его  обед,  ужин   и  завтрак.
Угостили  пару  раз  абитуриентки  с  четвертого этажа. Девчонки  вышли  легкомысленно  к  подружкам,  а  дверь  сама на  автоматический  замок  закрылась. Девушки  бегали  по  комнатам  парней,    пытаясь  найти  смельчаков,  согласных  спуститься  из  окна  пятого  этажа  в  их  окно  четвертого,  чтобы  они  вернулись  к  себе- они  уже  опаздывали  на  экзамен. Никто  из  молоденьких парней не  согласился  рисковать. Девушкам  повезло,   встретили в  коридоре  Юрия. Остановили.  Объяснили  ситуацию. Он  согласился   им  помочь.   
Ему  принесли  три  пикейных  прочных покрывала,  он  связал их,  прикрепил   одним  концом к  батарее, попросил ему    помочь – ухватились  все  за  свободный конец,  он  тоже.   И- потянули  это   подобие  веревки  в  коридор. Заделка  у  батареи  выдержала,  не  вырвало,  узлы   не  распустились. И  он  спустился  на этаж  ниже. А  узел,  лежащий  на  подоконнике  плыл,  но  Юрка  успел  впрыгнуть  в  комнату  девчонок. Короче,  когда  девчонки  вошли  к  себе, он  лопал  их  печенье,  из  пакета  доставал  как  свое  заслуженное. И  пил  их  лимонад.
Одна  из  них   и  в  последующем баловала  его  печеньем  и  конфетами  и  -вообще  у  них  было  мимолетное   увлечение. Несильное,  но  приятное,  хотя  бы  потому,  она  сама  убедилась,  что  он  никакая   не  собака. Как  она   его  поначалу  назвала – именно собакой.  Может  быть  оттого так  плохо  выразилась, что  пошевелиться   не  могла,   когда  ее  сидящую  вообще- то  за  полночь на  подоконнике  ее  4-го  этажа,  он  вздумал  обнимать  и  целовать.  С  подоконника,  хотя  он  и  широкий не  убежишь.  К  себе  в  Арзамас.  Пришлось  целоваться с  собакой  здесь.
Ненадолго   он  после  съездил в  этот  милый  городок.  Но  у  него  не  было  времени  и  денег  на  автобус  поехать  туда  еще  раз.
А  вот  на  картошку  время  нашлось. Копал  он  ее,  когда  в  Новинках  выросла  уже   с  кулак,  мешок  он отвозил  на  Средной  рынок,  а  там  Юрка  Климов  продавал,  пока  ему  еще  Юрка  Титенков  доверял –потом  сам  начал   торговать.  Юрка  нагло  его  обсчитывал. Как  маленького. Юрка  возмутился.  Если  что,  то  именно  ему,  Титенкову  дадут  три  года,  а  вовсе  не  Климову. А  кто  корячится,  с  поля тащит  мешок  на  автобус, а  здесь  по   горду  на  рынок  к  Юркиным  весам? И  еще  его  обсчитывать? Я  и  сам  продам,  решил  он. И  воровал  на  поле  в  Новинках  до  того  дня,  пока  на  него  облаву  не  устроили  четыре  работника   учхоза  с  двух  комбайнов  сняли  велосипеды  и  устроили  охоту  на  студента.  Чудом  убежал,  но  видимо,  кому-то  из  них  сломал  руку  железным  прутом,  орудием  копки,  Этим  он  спасся  от  задержания,  привода  в  милицию  и  трех  лет  колонии  за  хищенье  сельхоз  продукции- только  что  этот  закон  приняли.
Вот  вкратце  и  были самые  существенные  моменты  его  биографии. –Что
  неясно,  можно  спросить у  автора,  написана  для  аналитиков  КГБ, чтобы  могли  принять  соответствующее  решение,  годен  он  или  нет для  работы  в этих  уважаемых  органах. 
Конечно,  его  исповедь  не  была  уж абсолютно  точной. В   частности, он  совершенно  не показал, что  в  глубине  души  он  все-таки  явный  антисемит. Это качество  его  развилось  не  сразу,  не  родился  он  евреененавистником.  Мало  того, одна из  его  первых  подружек  была  еврейская  девочка Софочка. Это  было  в  годы  войны  в  поселке  Карьер  в глухих  уральских лесах. Сюда   эвакуировали  немало  евреев  из  оккупированной Белоруссии, Софочкину  маму  тоже. Ее  подселили  к  тетке  и  бабушке и  к  годовалому  Юрке,    Сара- эвакуированная  еврейка устроилась  в  столовую  при  лагпункте  Карьер  был - таки  маленький  на  человек  пятьсот  лагерь. Судомойкой поначалу. Но  была  она  очень  умной,  поэтому ее  карьера  стала  стремительной. Тем  более, что  ее  наставлял  некий  еврейчик-  экономист,  он  был  бесконвойным,  захаживал  и  в  гости  к  ней  домой, вернее в  дом  Михайловых. На  квартиру  к  Саре. Как-то  случилось,  что эти  визиты  его  привели  к  рождению  Софочки. В  1943 году. Но  вот  жениться  еврейчик  на  своей  единоверке  не  стал. Говорят,   что  у  них  это  не  принято.  Но вот –факт. Да  прочтите  рассказ  Куприна  «Господин  из Сан-Франциско»  или  «Гобсек» Бальзака. Случается  и  у  евреев аморалка. Сара Яковлевна Вайнер  не  пропала. Калугина  Лидия  Федоровна,   ее  квартирная  хозяйка  прежде  нянчилась  с  одним- своим  внуком Юркой,  стала  нянчиться  с  двумя. А  Сарочка  продолжала  трудиться  на  ниве  общественного   питания  для  зэков, но  уже  не  как  мойщица  грязных  мисок, а  как  директор.  Дети  очень  сдружились, русский  мальчишка  и еврейская  девочка, когда  Сара  Яковлевна, а  ее  уже  стали  звать  только  так,  потому  что  она  уже  в  Свердловске  стала  директором  ресторана, потолстела невероятно,  а  чтобы  худеть  немножко, не  выпускала  изо  рта  Беломор- Канал. Солидная  стала  Сара  Яковлевна. Позднее  Юрка  сто  раз  останавливался  у  них  в  квартире, укладывали  его  под  большим круглым  столом. Все  место  в  коммунальной квартире -это  одна  комната - было  занято  дорогой  мебелью и  огромным  роялем известной  австрийской  фирмы. Так  что  где  же  ему  спать-то  было. Софочка  подавала  очень  большие надежды –все, кто  что-то  понимал в  музыке  предрекали  ей  славу  пианистки- исполнительницы. Папа  уже  лез  к  Саре Яковлевне  с  предложениями  забыть  все  былое.  Но  она  ему  больше  не  верила  и,  наверное,  презирала. Софочка-тоже.
Конечно,  не  это знакомство  делало из  Юрия  антисемита. Это  напротив  рисовало  евреек  хорошем  свете. Как,  например,  его  любовь  с  Людой  Бронниковой  в  поселке  Белый  Яр  -  это,  где  лагерь  для  заключенных  на  берегах  Тавды. Ее  папа –майор, Бронников  Вячеслав  Григорьевич там  был  немалым начальником. Начальником  оперчасти.  Мужиком страшным  в общем - то  для  двух- трех  местных  хулиганишек. Но  только  не  для  Юрия. Он  весьма серьезно   закрутил с  его  красавицей  дочерью. А мать  у  нее  была польская еврейка  из  Львова. И  родила  майору  двух  деток. Мальчик  еще  был. Большой  негодяй. Как-то  на  остров  посреди  реки  Тавды  завез  сестрицу  и  изнасиловал  ее. И  что  было  с  ним  делать? Застрелить  его? Но  Бронников  его  любил этого  ублюдка. Решили,  при  случае  отправить  Люду  в  Киев. К  Новому  году. Но  тут  на  ее  пути  попался  в  клубе  в  кино  этот  самый  Юрий.
Билетов  продала   кассирша  несколько  больше, чем  было  мест  в  зальчике  клуба. И  когда  майор с  дочкой  зашли  в  зал, там  мест  свободных  уже  не  было. Майор  оглядел  зал,  направился  к  переднему  ряду  и  там   велел  одному  молодому  мужчине  освободить  ему  место. То  воспротивился,  майор, очень  сильный  мужчина,  рванул  того  за  обшлага  пальто,   Разные  другие  лица  еврейской  национальности.
Поздним  вечером  студенты на  тротуарах Похвалинского съезда   тащились семеро  студентов. Они  разгрузили  350-тонную самоходную баржу  с  луком. Работали  с  утра  ударно, самоходку  не  задержали, завбазой  почти  не  обманул  сдатчика,  поэтому  на радостях  самарский колхозник разрешил  им  взять  этого  добра,  кто  сколько  унесет. Ребята  всегда  на  Сибирскую  пристань   ходили  со  своей  тарой, с  крепкими   объемистыми  рюкзаками,  и  в  этот  раз-  тоже.  Ну  и затарились. По  два  пуда.
Еле  ноги  волочат.  И  порядком  обескураженные. Что  с  этим  добром  теперь  делать? Ей-богу  не  знают. А  тут  навстречу  женщина  спускается. Старая  еврейка. По  шнобелю  можно  определить безошибочно.  И  Юрку  озаряет. Еврейка  же. Она,  может  быть, сообразит,   что  ей  делать с луком…И  он  ее  спрашивает- тетя, вы  у  нас  лук  не  купите.
-Она -а  почем  вы  продадите?
Юрка  напряженно  кумекает. Арбузы  стоят  30  копеек  за  кило, потому  что  они  сладкие. Лук  горький. Значит, надо  просить  вдвое  дешевле. И  просит -по  пятнадцати  копеек.
Тетя купила  почти  весь  лук. Больше двух  центнеров. Она  тихо  ковыляла  впереди  цепочки  парней  и  всех  их  убеждала,  что  она  их  очень  жалеет,  и  хочет  поэтому  помочь,  чтобы  у  них  голова  не  болела,  где  эту  массу  овоща  разместить  в  общаге.  Где  это  их  общага- а  на  Арзамасском  шоссе.  И  какой  номер?  А Пятый.  Это  же  прямо  над  берегом  Оки.  Не   страшно? Дом   не  съедет?  А   номер комнаты? –Я  верю  во  власть  цифры. А  93.  Ну  это  не  страшно.  Хуже  было  бы, если  66  или  того  хуже  666.  А  93-  это  очень  безопасный  номер  комнаты. Ее  дом стоял  тоже  под  безопасным  номером-23.     куда они   ей  доставили  все  в  на  ул. Воробьева. Она  принесла  мешки  из  мешковины, их  у  нее  очевидно  было  полно,  ребята  все  пересыпали  в  ее  тару. И  оставили  в  углу  на пыльной веранде,   заставленной  всяким  добром. Только  швейных  машин  Подольского  завода  там  нашлось три  штуки. Три  стиральных  машины «Ока». Два  телевизора «Рекорд». Еврейка,  очевидно,  все свое  свободное  время  из  сочувствия  занятым людям,  кому  недосуг  стоять  в  очередях,  старалась  помочь.  Покупала,  скорее всего,  по  блату, чтобы  потом перепродать. 
Ушли  довольнехоньки. Один  студент  армянской  национальности  от  них  отмежевался,  не  стал  продавать,  сказал,  что  зимой  будет  на  этом  луке  мясные  блюда  готовить. Лук  неплохой,  пойдет. В действительности  на  другой  день  он  лук  продал  на  рынке  по  60  копеек. Так  ведь  он- армянин. Тысячи  лет  его  предки  учились  торговле. А  ему  это  умение  досталось  от  предков  по  наследству. У  Юрки  предки  были  рудознатцами,  землепашцами  и  пастухами. Это  из  другой  оперы,  чем  торговля.   
Спустя  пару недель  Юрка  в  магазине  на  углу  Арзамасской  улицы  увидел  в  овощном  отделе  этот  овощ. Такая  дрянь.  Мягкий,  некрупный, и  вспомнил,  что  они  предложили  еврейке? -Какой  ядреный,  какой янтарный  товар. И  это   вот недоразумение  в  этом  магазине.  А  его  здесь  продавали, следовательно,  и покупали  по  45  копеек.
-Ну и  дурак  же  я – жаловался  он  в  общаге своим  ребятам,  соседям  по  этажу- Игитову  и   Захарченко.  А  к  ним  пришел  с  бутылкой  Юрка  Климов. Он  согласился  с  тем,  что Юрка- дурак. Умные  люди  так  не  делают- заявил  он. И  стал  расспрашивать, где  живет  эта  еврейка   на  Гребешке,  как  ее  звать.  – Ну зачем  нам  было  спрашивать  у  нее, как  ее  зовут. Не  нужна  она  мне. Как   звать,  не  знаю.  И  все  равно  мы  с  ней  скандалить   не  станем. 
-Юрка  думал  иначе.  Он  детально  выспросил,  что  за  дом,  как  он   стоит на  Воробьевке,  чем  отличается  от  других. Внимательно  выслушал.
И спустя  две  недели,  когда  Юрка  пришел  к  себе  на  третий  этаж, был  неприятно  удивлен появлением  возле  его  двери  милиционера  и  той  самой  старой  еврейки. Она  ругалась  на  чем  свет  стоит. Оказывается,  кто-то,  наверняка  это  был  Юрка  Климов,  этой жидовке  продал несколько  мешков  гальки, прикрытой  сверху луком. Конечно, не  по  45  копеек, но  хотя  бы  по  30. 10  мешков.  Нет  он  продал  по  40  копеек.  И хорошо  заработал. Все,  кто  узнал  это,  ахнули. Ну  и  жук.  Жуку все  сошло  с  рук- еврейка  не  могла  найти  обидчика. Милиционер  не  помог. Студены  не  заложили  Климова.
Очевидно, она  была  совсем  не  дура.  Смогла  сообразить,  кто это  и  как  их  найти.
А  у  Титенкова  как  раз  было  алиби.  Он  разгружал  вместе  со  всеми  баржу  с  арбузами. И  она  ушла  с  милиционером,  кстати,  очень  смешливым,  не  солоно  хлебавши. Только  разозлила  студента.     
И свою  злость он сорвал  на  других. Ему  на  неделе  его  ватага  грузчиков предложила  реализовать  арбузов полгрузовика  во  дворе  на  Пушной  набережной, и  к  нему  подошли  молодые супруги  евреи,  он  отказался  им  отпускать. Еврейчик  обиженно  спрашивал,  ну  почему  вы  не  продаете  нам? –Юрка  перекосил  рожу  и  со  злостью  сказал-  мой  товар, вот  и  не  продаю.  Конечно, народ  все  понял  правильно.
Этот  случай  антисемитского  воспитания  бытового  был  не  единственным.
Все  они  только  закрепляли  к   ним  неприязнь.                 
А  про  Алика  можно  было  бы  еще  и  кое - что  другое  сообщить,  но  он  не  стал  пачкать  его. Зачем?  И  на  солнце  есть  пятна. Самое  большое  и  грязное пряталось  у  него  в  нижнем  белье. Бабник  он  был  первостатейный. Если  и  была  у  него  настоящая  любовь,  то  всего,  наверное, одна.  Это когда  Юрка  познакомил  его  с  Таней  с  Моховой  улицы.  Хотя  тот Юрий  и  сам-то  ее  минуту  как  назад  увидел  в  4-ом  автобусе. Сели  вместе  на  Фигнера. Но  бойкости  его  и  наглости  хватило  представить  друг  другу рядом  стоящих  Таню  и  Альберта. И у  них  были  чувства  аж  четыре  месяца. До  осени.
А  до  того  Алик  путался  с  одной  весьма  ушлой  девицей. Только,   когда  она  потребовала  у  него  денег   на  аборт,  он  понял,  с  кем  связался. Цецилия  примерно  так  рассчитала, что  сын  завкафедрой  в  университете – весьма  перспективная  пара. Красивый, сам  биолог, очень  умный.  Наверняка  скоро  пойдет  по  успешной  карьерной  лестнице. Ну  нельзя   же  такого  упускать. Сказала, что  беременна. Думала – ускорить  развитие  отношений.  Все  получилось  совершенно  иначе. Во-первых, он  был  неродной  сын  этого  ученого,  родной была  дочка,  сестра  Алика.  Он  только  на  то  и  согласился,  что  оплатил  аборт. Кстати,  раз  не  было   никакой  беременности,  не   было  и  аборта. Просто  ей  очень  пригодились  эти  совершенно  незначительные  средства.  Платье  пошить. Шифоновое. С букетиками  голубых  незабудок. Давно  мечтала, но  денег  не  было. А  тут  это… С  паршивой  овцы  хоть  шерсти  клок. Алик  так  и  не  понял,  с  какой практичной  мадмуазелью  он  связался.  Хотя  их  у  него  было  сотни  три, но  разбираться  в  женщинах  он  так  и  не  научился. Потому  что  все  у  него  происходило  невероятно  быстро. По  принципу- как  легла,  так  и  дала. А  потом,  встретившись  на  Свердловке,  они  с  трудом  могли  узнать  друг  друга.
  И  вот  теперь  он  навестил   друга  Юрку   в  Ляхах. Рядом на  стуле,  здесь  их  было  немного,   сидел  молодой  человек  с  перевязанной одной  кистью  и  измазанной  йодом  и  какой-то  вонючей мазью  левой  рукой. Юноша  всем  доказывал. что  он  герой – жег  себе  руки  напоказ. За  такую  нескромность его  и  забрали  лечиться. А  он  никак  не  мог  взять  в  толк,  чем  же  он  так  необычен,  что  его  повезли  без  всякого   разрешения  в  Ляхи. К  ним  подошел  еще  один   псих из  Выксы.  Жаловаться  на  жену,  такая  негодница – только  он  за  порог,  а  она  уже  бежит  на  рынок  отдаваться  армянам. Конечно, он  не  мог  это  терпеть - и  тоже  сюда  забрали.  Что  теперь  его  жена  делает? –Армяне,  наверное, дома  прямо  шашлыки  жарят. На  его балконе. 
Его  некоторые  больные  дразнили, что  это  армяне  его  запихали  в  Ляхи,  чтобы  не  путался,  не  мешал  навещать  его  ловкую  супругу. Он  свирепел, но  что  мог  поделать,  когда  так  болтали  несколько  человек. Им  было  на  радость  изводить  дурака.  А  другие  добавляли- что  тебе  плохих  сигарет  прислали.  Народ  торговый - могли  бы  и  «БТ»  прислать,    не  «Приму».
Пришлось  отойти  подальше  от  этих  двух  липких  больных  в  другой  угол. Зашел  к   Алику. Наконец, тот  немножко  отошел и  стал  рассказывать о  его  конфликте с  Герасимовым.

продолжение
Глава  № 72 «б»

   Фатима  вспомнила то,  что  было  30 лет  назад.                                         

Из Наманганского Управления КГБ СССР в большое  здание на  площади  Дзержинского в  Москве пришел небольшой  пакет  с несколькими  листочками, исписанными, по  всей  вероятности, женщиной  более  привычной  к швабре,  лентяйке,  половой   тряпке, лопате и  прочим  подобным  инструментам,   чем  к авторучке, пишущей  машинке  и  мелованной  бумаге. Довольно  малограмотной, мало  того  нерусской. Поэтому после короткого  вступления капитана Усмонходжаева К.З., в котором  сообщалось, что  он  взял объяснение Керимовой Ф.Д., проживающей  по  адресу (указан) –с 1944 года, крымской  татарки, работала в Кассан-Сайской районной  больнице  в  поликлинике санитаркой с   1947  года.
Объяснение.
  Мени с  сыном  Искендером  и врачем  Хитровой  Галиной Ивановной  и  ее сыном Юрой поместили жить  в  колхозе имени  Карла  Маркса по  соседуству. Мы  крымские.  Мы  -татары.  Галина  сама  Касан приехала.  Жила  до  того  райцентр  Уй-Чи.   У  них  был  одна  комната, у  нас  был  одна  комната. Дверь  с  лестница со  двора общий. Могу сказать  о  них,  мальчик  был  немножко  непослушный. Приходил  ночью  домой.  Курил,   воровал  папирос отечима( наверное,отчима) Шарманжиров Бадма. Начальник  ремстройконторы он   работал. Пьяниц. Бапник( очевидно) бабник. Юрик  и  отчим  не  дружили. Шарманжиров и  Хитрова  женились  в  48  году.
Юрик часто  шалил. Всегда.  Домой  приходил  ночью.  Где  был?   Говорил  у  Вовки  Юнусова  и  его  матери  Раи,  они  крепко  дружили. Хитрова  Галина Ивановна  громко слышно плакала,  била  мальчишку,  в  угол  на  мягкий пол глиняный ложила доску,  на  доску  сыпала  горох,  мальчишку  на  колени роняла на  горох,  на  две  руки  вверху   над головой  положила  кирпич. И  говорит- стой  так, негодяй,   пусть  стоит,  пока  прощенья  не  просит,  надо  извиниться. Плачет  громко мама,  сынок  и  не  просит  прощенья  и  не  плачет. Все  же  мать  отпустит  с  гороха. А  я  за  дверями стояла  долго-долго, все  жалко  мени,  а  не  зайду  к  ней,  к  Галине,  боюсь. Я санитарка,   мы  татары  крымские. Сослали  нас. Как  я  скажу  ей- не  надо  бить. Он  маленький  еще. А  Галина  добрая  женщина.  Искендер  болел  сильно. Туберкулез  кости. Из  руки  вылезали  отломки. Называют  секвестры. Она  врач.  Помогала - перевязки  делала. Привезла  ей  сестра  Дуся  пряников. Дуся  ферганская  и  ее  дочка  к  Галине  приехали,  гостили. Галя  пряников  дала  пять  Искендеру. Ток  убил  лошадь  в  колхозе. Им  дали  печени,  председатель  дал  за  лечение  зубов. Она  нам  дала,  Искендеру  печень  полезная. А  мы  все  болели. От  печени. Искендер  не  болел.  А  мы  трое- Галя,  Юрий,  я чуть  не  померли.  Нам  нельзя  было  печень  кушать. Мы  большие  с   Галей  отвыкли  от  мясной  пищи,  Юрик  еще  и  не  пробовал  мяса.  Валялись. Тошнит. Рывет. Искендеру  ничего. Галя  посылала  кукурузы  кастрюлю наломать к  бригадиру.  Тоже  у  бригадира  щека  была  кривая.  Зуб  болел. Ну  он  дал  кукурузу.
Мальчик хорошо  ей  помогал.  Пол  помоет, компот  сварит. А потом  она  вышла  за  Шарманжирова.  Они  купили  баран.  Баран  пас  Юра. Кормил  на  клевере,  на поле  хлопковом  кормил  Лебеды  много  рвал,  мешок  приносил. А  все  равно  хулиганил. Гала   часто  плакала. Биет  и  ревет. А  потом  лягут  вместе-  кровать  был  один,  пока  она  за  Шарманжирова  не  вышла  замужу. Я  всегда  за  дверями  стояла  и  тоже  плакала.  Жалко  ребенка. А  мальчик  болел  тоже.  Малярией. И  Гала,  А   когда  не  болел,  такой  шустрый  ребенок. Плохого  не  могу  сказать. Шарманжиров  негодяй.  Путался  с  училкой  Юрика.  Гала  его  стукнула  по  башке  табуреткой.  Они  уехали.  К  Дусе  в  Фергану,  а  после  сошлась  он с  Борисом,  уехали  в  Ленинск.  И я  больше  ничего  не  знаю. 
-Было  несколько  фраз,  написанных  самим капитаном Усманходжаевым.
На  мои  несколько  уточняющих  вопросов о  ребенке  Фатима  ответила- Он  плакал  три  раза  я  знаю. –А  почему  вы  знаете?  Я  его  со  двора  к  себе  забрала. Он  у  нас  ночевал. Искендеру  жаловался  Юра, что  Шарманжиров- отчим  ругал  его  долго  и  не  один  раз,  что  пропал  один  рубль со  стола,  это  один  раз.  Второй  раз-  исчезла  сапожная  щетка.  Опять  Юра  украл.  Так  Шарманжиров  решил.И  барана  украли  из  подвала.  –Тоже  украл  мальчик? –спросил  я шутливо._-Нет,  не  устерег. Плохо  смотрел. И,  чтобы  хорошо  смотрел,  Шарманжиров  ему  показывал  Москву. -Как это? За  ухи  поднимал  на вытянутые  руки. Шарманжиров  очень  сильный  был  мужчина. Он  был  калмык. Степняк. Лицо  красное  круглое.- А  вы  говорили,  что  мальчик  не  плакал. -Не  плакал  от  колотушки. Плакал  от  обиды. Он  не  украл  рубль,  щетку  не  украл. И  когда  барана  увели,  он  в  школе  был. А  подвал наш  на  гвоздик  закрывается.
-Они  дружили  с  вашим  сыном? –Дружили.  Галю  вызовут  в  Наманган по  работе, она  ко мне  мальчика  приведет,  мы  спали  втроем на  полу,   у  меня  кровати  не  было. -  Так  что  же  мальчик такой  честный  был  всегда? Вы  же  говорили- он  много  сигарет  украл  у  отчима,  папирос. –Да  говорила,  он  еще  когда  в  детсад  ходил  в  городе Маргилане  круглосуточный, он  три  раза зарплату украл. Воспитательницы  сказали,  что  он  всех  детишек  угощал  фруктами.  Напротив  садика  был  зеленый(зеленной)  рынок.  А  Галина  не  подозревала,  думала,  что  потеряла. Говорит- чуть  с  ума  не  сошла. Сорок  шестой  год,  голодный.  Чтобы  шестилетний ребенок  съел  мамалыгу- каша  кукурузная,  она  била  его  палкой.  Ей  повезло,  что  Юру  в  садик  приняли. А  когда  табак  он  воровал,  ему  не  было  стыдно, он  знал,  что  Шарманжиров  ворует. Шарманжирова  потом  через  два  года  все  равно  посадили,   украл  вагон  пиломатериалов, у  такого  не  стыдно  украсть.  А  потом  он  не  для  себя-  ребятам  в  детский  дом. Хотя  он  тоже  курил. Предлагал  Искендеру  табак.  Сколько  хочешь.  Только  мой  мальчик  не  курил.  Он  и  так  больной туберкулезом. –А  этот  воришка  чем  болел? –Малярией. Еле  выжил.  Мать  его  в  Фергане  на  руках  несла  в  больницу  сорок  минут  несколько километров. Он  без  памяти  свалился. И  после  каждый  год  у него  возобновлялись  приступы. Его  трясло,  от  хины  был  совсем  желтый,  волосы  почему-то  вылезали  клочьями. Когда  здоровый,  бегал  за  колесом  по  всему  кишлаку  за  ободом  бочки  с  проволокой  гнутой, а  когда  болел,  лежал  под  одеялами  в  жаркий  день  и трясся  от  озноба. Хорошо,  что  к моему  сыну  не  приставала  малярия. И  ко  мне. Как  бы  мы  выжили. Тогда  в  Узбекистане множество  людей  умирали
-Так  прямо  какой-то  благородный  воришка  этот  Юра,   выходит. –Неправда. Мой  Искендер  дружил с его  сестрой  двоюродной Тамарой. Он  все  говорил  Дусе-матери  девчонки. Мы  обижались. Раз  мы  крымские  татары,  значит  плохие  люди? Да? Плохие? Искендер  ему  жизнь  спас .Кто-то  из  старших  ему  сказал,  что  если  прыгнешь  с  моста  в  бурный  поток-  в  Сай,  то  поток,    раз  уж  он  бурный,  сильный,  понесет-понесет,   как  щепку-  и  не  утонешь. Мальчик  прыгнул  с  мостика,  но  стал  тонуть.  Утонул  совсем.  Только  какой-то  узбек  его  спас,  вытащил  на  берег,  и  отошел.  Не  знает,  что  делать.  А  мы  на  море   жили,  сто  раз  видели,  как  откачивают.  Искендер  его  положил  на  колено,  воду  вылил,  а  потом  стал  массаж  делать,  воздух  вдыхать  через  майку-рот  в  рот.  Пришел  мальчик  домой. -И  что  больше  не  купался? –Нет  на  другой  день  пошел  на  Сай,  а  осени  научился  плавать.  А  Шарманжирову  он  отмстил все  же.Галина  уехала  в   Фергану  к  сестре  Дусе,  на  десять  дней,  а этот  дурак  привел  бабу,  училку из   Юриковой  школы. И  как  мать  приехала, ей  все  сразу  доложил. Галина  собрала  кое-какие  вещи  и  опять  к  сестре в  Фергану. Она  была   бой-баба,  как-то   Шарманжиров такой  был  кабан  валяется  в  коридоре. Интересно,  чего  с  ним  случилось? Галина   табуретку  на  голову  опустила. Ничего- выжил. 
   
 
Число.  Подпись.                       

Глава № 8

Профессор  Синицын.

      В   полдень  в  отделении  появился  старичок- сухонький, бараньего  веса, наверное  без  халата   прозрачный.  Но  в  таком  парадном  одеянии в  крахмальном  белоснежном  для  VIP-персон,   ему  такой  выдала сестра –хозяйка,  он производил   впечатление очень  важной  персоны. Смазывал  впечатление фотоаппарат,  « Зоркий»  у него  на  груди.  Ни  дать  ни  взять  корреспондент  маленькой  районной  газеты. На  шаг  сзади  выступал   уголовник  Вова. И  выглядел при  этом  более авторитетно.  Прибилась  к  профессору  было  толпа  этой  шантрапы,   Вова  всех  отогнал.  В  том числе  целую  толпу  зевак,  которым нужно  было  вот  так  в живую  увидеть  настоящего  профессора.  Вовка  только  недобро  зыркнул,  братва   тут  же  слиняла,  а  следом  и  прочие  дураки. –
   -Вам  нужно  сфотографировать  этого  урода?
    -Да- пояснил  профессор, -общий  вид,  разумеется,  простынь  откинут,  пускай, затем  голову  заснять  и  пенис, член  то - есть.  Я  уезжаю  на  конференцию патанатомов  через  недельку в  Москву.. Готовлю  экспонаты.  Какие  есть,    уж  этих препаратов,  видно,  никогда  не  получу.  Я  уже  старый  человек.  Он  меня   переживет. А  ведь  мечтал  приобрести его. Какая  жалость.
   -Надеяться  надо. -  обнадежил Вова.- сегодня  живы,  а  завтра,  как  говорится,  бог  прибрал… 
Синицын  молча  согласился.  Сегодня  он  живой  профессор,  ходит  тут,  а  завтра  хладный  труп. Набор  препаратов для  анатомки.
   Еще  профессор  попросил  как-то  приспособить рядом  со  членом на матрац мерную  линейку. Ее  он  заранее  прихватил  с  кафедры.  Вова  тут  же  кликнул  из  коридора  какую-то  шестерку,  дал  ему  линейку  и  поручил  приложить  ее  рядом  к  органу. Шестерка  хотел  было  отказаться. Брезговал  очевидно.  Вова пообещал в  другой  раз  мерить  уже  у  этой  шестерки  то  же  самое. Приблатненный немедленно  повиновался. Профессор  наклонился,  отсчитал  цифры,  довольно  хмыкнул.
   -Какое  богатство- поразился  уголовник  -и  кому  досталось.  Ну  нет  на  свете  справедливости. Нет. Мне  бы  такой,  и шариков  не  потребовалось  бы  вколачивать  -он,  будучи  на  зоне, ввел  несколько  инородных  тел  себе  в  пенис. Шариков  стальных.
   Остальное  Вова  тоже  проделал  очень  неплохо. Сфотографировал. Профессор  так  этого  и  не  научился  к  своим  75  годам.   Вернее, его  катаракта  ему  мешала  наводить  резкость.  Но  ему  Вова  с  удовольствием помогал.
Все удовольствие испортила  дежурный  врач  Роза  Петровна Депсамес. Профессор  нарочно  явился  под  вечер,  когда  все    начальство  уже  умотали  домой. Но  дежурства  никто  же   не  отменял.    Когда  все  уснули, Вова  прошел  в  комнату,  где  лежал  бесчерепной. Хотел  ему  раскрыть  рот  ложкой,  но  этого  не  потребовалось –урод  храпел. Вова  положил  ему  в   пасть  шоколадную  конфетку  «Горьковскую», затем  двумя  пальцами  зажал  сопливый нос. Шоколадная  конфета  перекрыла  дыхательное  горло. Спазм – конец.
Вова  тихо  убрался  из  палаты. Никто  ничего  не  слышал.  Не  видел.
Вопросы,  конечно,  были. Какому  дураку  потребовалась  подсластить  этому  бесчерепному,   этому трухлявому бревну  жизнь. Доброта  эта  оказалась  убийственной. А что  здесь  было  преступление, никому  не  могло  прийти  в  голову. Кому  это могло  быть  нужно?
Нужно  было  Вовке. Его  в  жизни  столько  раз  оскорбляли  и  обижали, что  он  посчитал  проявлением  высшего  милосердия    смерть. Даже  в  первый  раз  ему  припаяли  статью  и  посадили  в  общем-то  за  чепуху.
Без  билета  его  схватили  в  троллейбусе две  каких-то  крупных толстых тетки. Вцепились  в  его  новехонький  шерстной пуловер,  а  он  как  раз  его  надел  по  существу  из  пижонства. День  был  очень  жаркий. Остановили  троллейбус  напротив  своей  конторы  на  ул.  Свердлова, ведут  по  коридорчику,  потеряв  бдительность  уже  в  пределах  родного  учреждения, отпустили  его  драгоценный  пуловер,  а  Вовик  глядит,  что  тут,  как  тут. Окно  настежь  открыто  по  случаю  жары,  перед  окном  стоит  табуретка,  на  ней  кадка  с  огромным  фикусом, за  окном  под  окном  люди  по  Свердловке  шествуют, Вовик  соображал  очень  хорошо-быстро   по  крайней  мере.В  два  прыжка  доскакал  до  табуретки,  в  третий  уже  шагал  по  улице  Свердлова  среди  прочих. Из  окна  этой троллейбусной  конторки  на  втором  этаже  высунулись  эти  две  тетки,  грозились,  ругались.
А  вечером  его  они  поймали  во  второй  раз, но  тут   ему  не  повезло,  с  ними  был  третий-  мужчина. Ему  пришлось  немножко  подраться.  Ну  вот  и  схлопотал  три  года  за  хулиганство. Второй  срок  уже  на  зоне  получил.  С  ребятами. Стал  в  некотором  роде  фигурой. Теперь  кто-то  другой  брал  на  себя  его  грехи. За  него  сажали  других.  То  за  психа  сойдет. То  за  свидетеля. Только  смерть  у  него  будет  своя. Ее  не  обманешь. 
Он  оборвал  это  существование. Из  жалости.  Пару  дней  назад  он  задал  вопрос  отцу   Савве -  а что у  этого  -он  показал  на  бесчерепного- есть  душа?
Савва поморщился. Они  все  были  в  туалете. И  вопрос  этот  был  точно  не  для  этого  места. –А  вы,  знаете,  я  не  могу  на  этот  вопрос  ответить. Сам  сомневаюсь, если  честно  отвечать.  Но  даже  у  церкви  нет  ответов  на  все  вопросы.  На  этот  тоже. А  лично  я  думаю, что,  наверное, есть.  Бог  любит  юродивых.
-Ну  это  вы  уж  загнули-  любит. Я  думаю,  к  кошки  и  то  душа  есть,  а  уж  у  собак  точно  есть,  а  вот  у  этого ничего  не  найти.  Кроме  этого  предмета.  Как  однако  обидно. Ну  не  заслужил  он  милости  божьей.
-Не  богохульствуй,- разговор  оборвался. – И  нашли  место  о  душе  язык  чесать. Хорошо,  что  я  здесь  не  при  исполнении- как  говорят. Но  зато  откровенно  могу  высказаться,  что  и  как. Не  на  амвоне.
- А  конфетка  эта  была  первой  и  последней  в  жизни  урода.     
Через  два  дня  профессору  Синицыну  позвонили  из  психушки,  вернее  из  ее  морга. Разрешили  забрать  два  препарата- голову  без  трети  положенного  от  природы  и  пенис. –
- И  правда,  сегодня  жив,  а  завтра. –Профессор  спросил  у  прозектора,  отчего  скончался  сей   несчастный. Вроде  ни  на  что  не  жаловался.
  И  не  поверил  ушам. Конфеткой его препарат подавился.  Большой  шоколадной. У  него  рефлексы  ослабленные, ну  вот  он  и  не  проглотил.  Вообще-то  дело  темное,  конечно. Кто  ему  конфетку дал,  как в  рот  засунул  да еще  большенькую. Понятно,  что  сам  он  этого  сделать  не  мог.  Даже  в  магазин  он  не  ходит. К  тому  же  такой  противный,  что вряд  ли кто-то  сжалился  над  несчастным  и  положил  ему  на  язык  эту  сладкую  штучку.  Конечно,  нет  Честно  сказать,  подозревали  санитаров-  им  приходилось  этого  на  толчок  таскать,  и  все  такое  проделывать.  Кое-когда  подмывать.  Но  в  этот  раз  в  эти  часы у всех  санитаров  алиби.  Все  были  у  телевизора.  Шел  фильм  «Белое  солнце  пустыни». Их  от  телика  было  не  оторвать. А  больше  этот  тип  никому  не  мешал.
А  доказать  что-то  нельзя, даже  не  знаем,  на  кого  подумать.   Мы  что  же  конфетку  будем  извлекать? Следователей  звать?  К  нам  в  Ляхи? Нет,  конечно, умер  и  умер. Напишу  двусторонняя  пневмония.  Ураганное  течение.
Санитарам  будет  жить легче. А  вам  теперь  есть образцы.-
-Препараты- поправил  Синицын.
-Какая  разница.  Препараты.  Уникальные,  мы  слышали. Получите.   Синицын  мог  бы  отправить  только  одного  лаборанта  или  кого- то  другого с кафедры.  Но  -нет, сам поехал,  прихватив  препаратора с большим  термоконейнером.     
Сидя  в   ректорской  «Волге»,   переживая,  не расколются  ли  две  трехлитровых  банки  абсолютного  спирта  в  контейнере, Синицын  размышлял.
- Уж  что-то  быстро боженька  исполнил  мое  невысказанное  желание. Прямо  как  в  бюро  добрых  услуг. Это, конечно,  неплохо. Но вдруг  некто  пожелает  из  меня  самого  наделать  препаратов,   может  у  меня  есть  тоже  что-то  привлекательное  и  боженька  откликнется. Как  это  надо  будет  понимать?  Как  плохо   или  как  хорошо? Вопрос  интересный…
В  морге  психушки  его  труп  лежал  не  один.  На  другом  столе ждала  очереди  на  вскрытие   женщина.
-Ну  у  вас  и  смертность.  Прямо  как  на  фронте. С  нею-то  что  произошло?- он  увидел,  что  ее  нижняя  половина  была   будто  бы  сварена. 
-Да  у  нас  в  больнице,  конечно,  не  фронт,  и  мы  не  онкология,  но  все  же… С  дураками  вечно  что-то  случается. Эту  в  кухню  послали  с  другой  дурой  принести  борщ  для  женского  отделения. Ну  они  и  опрокинули  ей  на  живот  огромный  бак. Дней  пять  пожила все  же.. В  хирургический  стационар  нигде  не  приняли. С  нею  же  и  санитаров  надо  отправлять  наших. Сюда  консультанты поездили- поездили, да  что  они  могут. Отошла. И  правильно  сделала. Ни  сама  не  мучилась,  ни  людей  не  мучала. Но  не  думайте, у  нас  иной  месяц  никого  нет.  А  то  и  два  месяца  бывает пусто
-Так  вы  имеете  возможность  где-то  подрабатывать.- мало  ли  где  еще  покойники  нуждаются  в  ваших  пилах  и  ножах.
-Нет,  я  грузчиком  подрабатываю  на  товарной  станции.  Особенно   в  сезон,  когда  фрукты  везут.  Арбузы,  помидоры. Пока  сила  есть-  молодой  доктор  улыбнулся.-
В  холодной кладовке, примыкающей к  зданию  морга, хранилась  его  одежда  для  работы  на  товарной  станции. Чтобы  не  пропахла  всякими  запахами  морга- формалина  еще  чего-то.
  -Сразу  сюда  попали?  По  направлению?
-Конечно,  нет. Нет,  в  Ближнем  Борисове начинал. Участковым.  Но    ошибся  я  пару  раз.   Больше  этого  не  случится… Понимаете?
У профессора самого в молодости   случилось  нечто  подобное. Едва  не  простился  с  медициной. Ушел  к  неживым  препаратам. И  вот  он  стал  профессором,  всемирно   известным  ученым.
Он   не  стал  заходить  в  корпус № 5  к Марье  Ивановне,  послал  своего  работника  с  требованием  на  препарат. Сам  сидел  на  лавочке  возле  административного  корпуса  под  березой. День  был  достаточно  холодный.  Но  Синицын  был  человек  закаленный.                                   
Рядом  болтался  больной  из  экспертизного  отделения  Юра. Они узнали  друг  друга.  Синицын и  Юра.  Некогда  Юра  трудился  на  кафедре  судебной  медицины.  И  Синицын  прекрасно  знал  Колокольцева,  начальника Юрия.
-Что  тут  делаете? –поинтересовался  профессор.
Вообще-то  мы в  баню  направляемся,  но  я  у  санитаров  отпросился на недолго. У  морга соседка  встретилась. Но  она  ушла  с  документами. Я  ее  подожду, может  чем-то  смогу  помочь. Мать  ее  лежит  в  покойницкой. Танкист-истребитель.
  Синицын  заинтересовался, что  еще  за  танкист-истребитель? Существуют  летчики-истребители.  Это  понятно, но  танкисты…
Юрий  рассказал, что  эта  женщина, ее  звали  Тамара,  пару  раз  в  году  полеживает  здесь  в  Ляхах   в  женском  отделении при  обострении  своей  болезни -шизофрении, и  надо  уточнить,   при  этом  она  утверждает,  что  она  не  женщина,  а  мужчина, это  во-первых,  и, во-вторых,  не  сумасшедшая  домохозяйка, а военный  человек, и  по  воинской профессии  она  –танкист-истребитель.
Ей  становится  все  нипочем. Откроет  двери  все  настежь,  не  взирая  на  погоду,  в  ванну  покидает  все  свои шоблы: дорожки,  коврики, подушки  и  прочее- вилки,  ложки,  поварешки,  посуду, тряпки  свои, зальет  водой и мотается  туда- сюда  то  на  улицу,  то в дом.  Как  челнок в  швейной машинке. На  постели  ножи  разложит  и  прочие  колюще- режущие  предметы. Трендюк  посылает  за  ней  милиционеров  и  УАЗик. Чтобы  отвезти  сюда. Она  ругается  и убегает.  Ее  ловят на  улице. Народ  собирается.  Зеваки смотрят.
-А  вы  что  рядом  живете? –спросил  Синицын.
-В  одном  доме пятиквартирном жили. Она  на  первом  этаже.   А  моя  семья  на  втором. Почудила  женщина. Кстати,  была  очень  даже  внешне  красивая. И,  когда  замкнет  накоротко,  мы  всегда  чувствовали. У  нее  тогда  офицериков  было  как в  деревенском  клубе.  Про  эти  временные   свои   помутнения  она  могла так  говорить- Я,  бывало,  всем  давала. Заходи, бери  ее. Помню,  в  первых  числах  у  нее два  старлея  заночевали. И,  хотя  у  нее  в  квартире  был  туалет, одному, очень  разгоряченному,  пришло  на  ум выйти  на  улицу  к  дровяному  сараю.  Возвращается, а  ему  не  открывают. Сначала  он  очень  тихо  стучал, но  ведь  холодно. Около  нуля  ночью. А  у  него  только  китель  на   голое  тело  накинут.  Правда, в  кальсонах  был. Сапоги  надел  на  голую  ногу. Короче,  на  пределе  замерзания. И  он  бегал  вокруг  дома,  и  стучал  кулаками  в  ее  двери. Не  знаю, как  у  второго  офицера  совести   хватило все  это  наблюдать  без  всякой  реакции. Товарищ  ведь. Часов  в  шесть  вышла  соседка   наша  Анна  Ивановна,  уже  на  работу  ей  ехать. И  его  спрашивает  старлея - Ну   как,  еще  приедешь? –Прими  вот. –И  дала  ему  старую  фуфайку  своего  мужа. А  он  то  ли  сцепщик,  то  ли  смазчик  в  железнодорожном  цехе  завода, короче, сочится  мазутом,  образно  говоря. Но  офицерик  даже  обрадовался. Теперь  будет  живой.
А  потом  через  месяц  она  вдруг  становится  танкистом- истребителем. И  ее  везут  сюда.
-Ну  она  такая  не  единственная. Помнится, я был  психиатром  в Востокураллаге  в    Свердловске.  Так  из  лагпункта  Белый  Яр  привезли  одну  бабешку. Вечером  забралась  в  рабочую  зону  на  лесобиржу. Зэков-то увозят  до  утра  к  ним  в  жилую  зону. А  она  где-то   как-то  перекантовалась  до  восьми  и,  наконец,  дождались  И  она,  и  зэки. Восемь  часов  она  испытывала  экстаз. Не  хочу  врать, не  помню  точно, сколько  же  десятков  народа  ее  поимело. Но  она  не  умерла. И  тут  ее  обнаружила   охрана, взяли  ее,  отвезли  ее  в  спецчасть  сначала  в  Тавду,  после  в Свердловск. И  что  интересно- давали  ей  зэки  деньги,  она  не  взяла. А  то  ведь  другие-то  бабешки   выпишут дров, выпишут  лошадку. И  заедут  в  рабочую  зону  тоже.  И  отдаются  за  двадцатку  заключенным. Так  заработают, что  зарплаты  не  надо. Так  что  это  дело  в  психиатрии  не  новое. Сам  одну  медсестру  уволил  с  большим,  кстати,  трудом,  потому  что  так  была  слаба  на  передок,  как  увидит  мужчину  в  какой-либо  уединенной  обстановке  и - ну  его  соблазнять.  Невозможно  работать.               
Мимо  них пробегали  в  баню  психи  из  экспертизы. Алик тоже  был. Хотя для  него  это  было  необязательно. Его  по  пятницам  отпускали  домой. Он  же  был,  кажется,  алкоголиком да  еще  и  блатным. Гравер  липовый. Поинтересовался, скоро пойдет  Юрий  в  баню. А  то  пар  уйдет.
Но  вот  и  Наташка с  каким-то молодым  мужчиной. –Юрий  с подозрением  поглядел  на  него. Уж  не  тот  ли, что  пару-тройку  лет  назад залез  глубокой  ночью  к  танкисту-истребителю с   намерением  дочку  заколоть. Заразила  его  триппером,  а,  может, не  она  вовсе,  но  ее  пожелал  убить. Этаж  первый,  низенько, выставил  стекло, отворил  оконные  створки.  И  проник  вовнутрь.  И  всадил  нож  в  мягкое место.  Да  ведь  не  видно  ничего. Маме  засадил  нож, а  не  дочери. От  ужасного  рева  и  визга   перепугался  сам  до  смерти, едва  ушел.
Но  Тамаре  точно  ничего  не  сделалось. Как-то  удачно для  нее  обошлось.  Потом  с  4-го  этажа  он  выпрыгнула  на  улицу. Сломала  ногу, но  опять- ничего  собственно страшного. И вот –конец.
Наташа  поблагодарила  Юрия, сказала,  что  передаст   привет  дома  от него и  зашла в  мертвецкую.
Баня  больше  напоминала  ледниковую  камеру  в  холодильнике  № 2.Приходилось  там  в  студенчестве  Юрию  разгружать  многие  сотни  тонн сливочного  масла. В  огромных  помещениях  с  высокими  сводами  и  колоннами,  где  ездят  на  электрокарах,  в  полушубках  работают  и  в  валенках постоянные  кадры. В  шапках.  Студентам  полушубков  не  выдавали,  они  приходили  сюда  в  зимних  телогрейках,  и  даже  не  в  валенках,  рассчитывая согреться  интенсивной  работой. И  еще  -мерником,  это  такая  трубка, они  извлекали  изрядную  толику  сливочного  масла  из  многокилограммового  желтого  или  белого  бруса,  съедали, и  ничего-  работали.  А  потом  еще  съедали. На  морозе шло  в  рот  масло  без  хлеба и  никто  не  подавился. Никого  не  стошнило.                 
Баня  в  Ляхах  напоминала  именно  этот  холодильник. Помнится,  там  тоже  в  одном  зале  висели  замороженные  говяжьи  туши  на  крюках.  Голые.  Здесь  тоже  голые. В  помывочной  гуляли  ледяные  вихри.   Если  шел  снег,  то  и  снежинки  кружились. Множество  стекол  было  выбито. И,  очевидно, завхоз  здесь  не  мылся,  как  и  главный  врач, и  прочие  начальство. Иначе,  здесь  безусловно  было  бы  тепло.   Ноги,  казалось,  примерзнут  к  полу,  покрытому  метлахской плиткой,  а  зад  от  скамьи  не  отдерешь. Густой  пар  шел  изо  рта  моющихся. Парная  для  психов  не  полагалась.
4-5 санитаров  водили  больных  из  отделения  в  баню.  И  обратно. Засунут  в  пимы  костлявые ноги,  накинут  на  мокрое  тело телогрейку. И  быстро-быстро  в  отделение.  125  дураков  помыть- это  серьезная задача. И  без  рассуждений.  Всех  надо помыть. И  припадочных  тоже. А  вообще-то  больных  здесь  5 с половиной  тысяч. Слава  богу,  моют  их  не  в один  день.
Старый  фронтовик  Петр  Алексеевич Михайлов , доживший  до  глубокого  маразма тоже, очевидно,  крепко запаршивел.  Его  эти  мелочи  ничуть  не  волновали.  Если  уж   он  мочился  без  малейшего  стеснения лежа  прямо  на  стенку возле  своей  кровати. Поэтому  на ней  не  было  постели. Ни  матраца,  ни  простыни. Ни   на  какие  попреки  медсестер  и  санитаров  он не  обращал  внимания. Будто  это  говорили  вовсе  не  ему.  Впрочем  ему  скоро   никто  ничего  не  говорил. Незачем - бесполезно. Санитарка  лентяйкой  поводит  там  за  койкой  по  полу  и этой  же  тряпкой  по  стене, а,  пожалуй,  больше  по  старому  фронтовику, командиру  гаубичного дивизиона.    Он  ни  с кем  не  разговаривал совершенно. Может  быть, вообще дар  речи  его  оставил. Имущества у  него  никакого  не  было. Только  совершенно  непонятно, как  ему  удавалось сохранить  потрепанную  книжку «Овод», а  в  ней  была пожелтевшая  за  сорок  почти  что  лет фотография,  где  он  сидит  на  венском  стуле, очевидно, у  районного  фотографа. В  шинели грубого  солдатского сукна. На  нем  эта  шинель  сидела  не  мешковато, а  очень  ловко-подогнана  была хорошим  портным.  В  дивизионе  был  такой. Тогда  ему  было всего 34 года,  и  в  мирной  жизни  он  для того, чтобы  выхвалиться,  проносил  подмышками  два  мешка  зерна по  все  своей  уральской  деревне  под  Туринском. Богатырь  был. У военного  врача  на  медосмотре на  призыве  сломал  динамометр, сжал  его  в  кисти, стрелка  ушла  и  больше  не  вернулась. Врач  очень  ругался.  Как  проверять  призывников? Но  и  восхитился  тоже.  Михайлов  не  мог  подобрать  себе  ни  ремешков  для  часов,  ни  браслета,  кисть  была  медвежья.  Только  и  имел  часы  карманные. Их  было  в  семье  десять. Семеро  вот  таких, как  он.  Потомки  сибирской  татарки и  ссыльного  поляка. И  красивы  были мужики, и  ужасно  сильны  и  здоровы. И  вот  сидел  такой  на  венском  стуле  в  фотографии суровый  могучий, ручищи  сложил  на  колени  -и  смотрит  в объектив. Навсегда  его  запечатлели. Победителя. Это  его  в  Выксе  сняли  на  карточку.  Здесь  переучивали  на  гаубицы. Которые  стреляют  за  12  км  и  которые  перемещают  гусеничным трактором,  и  вовсе  не  каждый  день на  позициях. Только хорошо маскируют, себе  много  укрытий  в  тяжелых  почвах заболоченных  отрывали. Чтобы  гости  с  неба не  побили. Он  к  этому  времени  уже  повоевал почти  два  года. И  эта  печать  войны на  веки  сохранилась  на  всем  его  облике  этой  фотокарточки  43  года. Как  раз  ее-то  он  и  хотел  оставить  на память  племяннику   Юрию, но забрал в  последний  момент. А  вот  фото  своего  брата, Юркиного  отца  с  сожалением    все-таки  не  стал  вырывать  из  пухлого  альбома. И  его  книжка «Овод»,  а  в ней  фото  были  его  единственным  богатством  в  этой  юдоли  слез. Хранил  он это  свое  единственное  достояние  под  грязной  подушкой.   
В  Кулебаки  он заехал  случайно – в  гости  к  одному  из  своих  племянников.  Конечно,  выпивал  с  горя. Хотел  прогнать  оскорбительные  для  него  воспоминания,  как  в  Новороссийске  пару  месяцев  назад  его  смертельно  обидел  другой  его  племянник,  обокрал  дядюшку. Посчитал,  что  старик  не  вспомнит, где  это  он  потерял  400 рублей, а  может, и  пропил  уже. И  из  карманчика  пиджака  его, висевшего  на  стуле  вытащил  эти  бумажки.  Воровато  ухмыльнулся, и  на  цыпочках  осторожненько ушел  в  кухню. Перепрятать  денежки. И  Петру  Алексеевичу    пришел  в  голову  бред такого  плана,  что  война  вовсе  не  кончилась,  она продолжается, что  его  захватили  в  рабство  фашисты.  И  этот  молодой человек, у  которого  он  гостил в  сентябре,  ему не племянник. Это- фашист, натянувший  на  свое  поганое эсэсовское  мурло   обманчивую личину  Ромы,  любимого сыночка  его   любимого  брата,  которого  он  схоронил  прямо  воронке  от  немецкой стокилограммовой  бомбы,  их  несколько скинул  «Юнкерс»  на  позицию его  гаубичного  дивизиона. Было  это  поздней  осенью   43  года  на  Волховском  фронте.  Брата  Мишку  и  еще  трех  бойцов,  изрезанных  немецкими осколками,   положили  в воронку,  глядь, летит  рама- двухфюзеляжный  самолет-разведчик. Погода,  как  на  зло,  лучше  и  не  бывает. Видимость  бесконечная. Ну  и,  следовательно,  еще  прилетит  какой-то  черт  еще  раз  бомбить. Точно  прилетел. Едва  успел Михайлов  упасть  на еще  теплый   труп  брата Мишки. И  вот   опять  свистит.  Бомба упала   не  совсем  точно, как  хотелось  немцу, а  рядом. Она  накинула  как  лопатой   земельки  несколько  кубометров  на  воронку  с  покойными бойцами,  и  командир  дивизиона там  был. Завалило основательно.  45 минут  батарейцы  откидывали  холодную  серую  глину с тела  своего  командира  и  других  товарищей. Несколько  кубов  сырой  земли.  Без   признаков  жизни  был,  казалось бы. Но  нет, ожил  старший  лейтенант  Михайлов. И  с  фронта  вернулся. И  дожил  вот  до  78  года  почти  без  особенных  событий. Да  вот  в  прошлом  году  жену   схоронил. И  согласился  старый дурак  поселиться  у сына брата  Мишки.  И ничего  при  этом  не  сказал.  Поехал  в  город  N  к  другому. А  там  у   старика  поднялось  давление. Он  хотел немедленно  покинуть и этот  дом, и этот  город.  Но  его  не  отпустили.  Куда?  А  вызвали  психиатра. И тот  поставил  диагноз.  Соответственный.  А  у   старика  все  сложилось  в  цельную   картину. Война  продолжается.  Его  захватили  в  плен. Этот  фашист  желает  узнать  какие-то  тайны  о  нашей  гаубице, поэтому  его  подселил  к  себе. И  он,  и  его жена- эсэсовка мучают  офицера- артиллериста  разными  способами, а  теперь  вот  затолкали  в  немецкий  госпиталь  для  дураков.  Было  несколько  неувязочек,  но  это  все  мелочи. Ну  как  они,  фашисты,  дошли  до  Волги,  почему  не  стреляют. Что  слышно  о  наших.  Где  фронт? Но  все  это  мелочи… Главное,  вот  оно,  он  в  плену.   Нет,  я  им  не  поддамся,  ни  слова  не   вымолвлю. И  даже  назло  в  туалет  ходить  не  буду  по  маленькому. Прямо  на  стенку  буду  делать. По  большому  он  этого  делать  не  собирался,  в  силу  брезгливости. И  поскольку  он  ничего  вовсе  не  говорил, молоденький  врач  Соловьев  даже  не  мог  поставить  ему  верный  диагноз.
Старик Михайлов  все – таки изрядно  запаршивел. От  него  пахло  как  от  козла.  Давала  себя  знать  его  стариковская  аденома  простаты. Естественно, его  тоже  потащили  в  баню. Соловьев  и  думать  про  него  забыл,  а  в  поведенческом  журнале  никто  из  медсестер  не  отметил, что  дедушка,  очевидно,  загрипповал. Писали свое,   одно  и  тоже   –не  контактен,  равнодушен.
Глава  № 8
                                   
                   Временное  переселение  особоопасного.
           
                 Все-таки  главный врач был хозяином в  своей  больнице и  преодолел сопротивление зав экспертизным  отделением  Марии  Ивановны и  переселил в освобожденную  от  мелких  уголовников палату главную  в   этот  момент в  этих  пенатах  фигуру- Хитрова  Александра  Петровича. Конечно, не  одного, а  с  его  охранниками- вооруженными милиционерами. Они  проверили  прочность   оконного  стекла, не  побоялись  постучать  по нему  кулаками, их  это  испытание  успокоило, и,  когда Мария  Ивановна отказалась  навешивать  здесь  стальные  решетки,  они  не  возражали,  не  стали  настаивать. Оконные  переплеты  были  очень  часто  исполнены, ну  никак  не  пролезть взрослому  мужчине. А  Александр  Петрович  был  мужчина  солидный,  даже  сейчас,  порядком  похудевший  за  полгода  пребывания  в  этом  узилище. Врезали  прочный  замок  мудреной  конструкции, этим  не  удовлетворились.  Еще  один. Разделились. Один  всегда  сидел  в  палате, другой –снаружи  в  коридоре  перед  дверью. Привели  своего  охраняемого. Велели  обживаться  в  пустой  комнате- все  лишние  койки(  семь ) вынесли  отсюда.
Когда   одному  из милиционеров  уж  очень  сильно  надоел какой-то  шпаненок,  подзуживаемый  Вовой  с  Бора, милиционер  не  стал   звать  на  помощь  санитаров, а  заехал  в  зубы наглецу. И  все -больше  никто  сюда  подойти  и  что  либо кричать  не  порывался.  Хуже  было  другое. В  том  отделении  туалет  был  в  пределах  досягаемости-  все  рядом,  все  на   виду.  А  здесь  далеко, в  другом  конце  здания,  за  углом, за  двумя  дверями. Это  в  нарушение установленных правил  охраны  особо опасных преступников.                                                           
                     
                       

                            Глава №9.
             

                     События  развиваются  в  нужном  русле.

Прошло  три  дня после   возвращения  блудного  сына   Женьки- дезертира.  Он  больше  не  выл  по  волчьи  в  своей   уголовной  палате  и  даже,  держась  за  стены,  за  спинки  кроватей  в  коридоре  и  руки  двух  сочувствующих  ему уголовников,  направился  в  туалет  по - большому. Вова  с  Бора  потребовал  убрать  его  утку  из  палаты,   воняет,  а   если  не  уберут,  он  лично будет выливать  все  из  судна  дезертиру  за  шиворот. Женька  со  слезами  на  глазах  отправился  справлять  нужду  естественным  образом. Закусив  губу.  Держась  за  стенку,  по  шажочку. На  лбу  блестели  капельки  пота.  Что  за  укол  ему  всадили? Будто  ногу  сунули  в  тиски  и  раздавливают. За  что?  Что  он  им  сделал? Прошло  уже  три   дня,  а  он  еще  не  мог  кушать,  правда,  санитары  мамочку  с  ее  удивительно  вкусными  продуктами  к  нему   не  пускали  и  Эмму  тоже, и  вообще  никого. Говорят  им  одно -карантин. Солдат  даже   пожелал  откушать  киселя  больничного и  немножко  белого  хлеба. И   ничего.  А   после  поел  и  серых  сопливых  проваренных  макарон. Кажется,   кризис  миновал.  Но  это  только на  первый   взгляд.  Санитар  Олег намекнул  Вове  с  Бора,  что  Женькины  дела  плохи. От  дисбата  ему   не  отвертеться,   а   то  и  от  тюрьмы. И  никакие  доктора  ему   не  помогут.  Не  берутся.  Уж  очень  этот  Женька слаб  характером и глуп-  нельзя  на  него  рассчитывать.   Как  раз  сам  доктор  загремит  под  фанфары.
А  тут появился  новый пациент  в  отделении. Засранец  13  лет. Не  знали,  что  с  ним  делать. Из  школы- интерната из  области привезли  сексуального  маньяка уже  во  второй  раз. Один раз он   десятилетнюю  девочку  изнасиловал, уголовная  ответственность  для  него  еще  была невозможна.  Но  что-то  делать  было  нужно. Сунули его в  Ляхи,  думали,   сам  климат  здесь  для разъяснения  Христовой  заповеди «Не  прелюбодействуй» благотворный своей суровостью.  Отделение  экспертизное.  Жутко  в общем -то.  Ничего  с  ним  не  сделалось.  Остался таким  же  негодяем. Повторилось  все.
Марья  Ивановна  на  сей  раз  решилась  на  совершенно  особенное  предприятие. Она вечером,  когда  все  доктора  ушли,  вызвала   Юру-санитара. Налила ему  стакан  коньяка, себе. Санитару Юре Марья  Ивановна доверяла  всецело, но  уж  больно  тема  была  щепетильной. Выпили, заели чем-то. Она  с  ним  доверительно  пошепталась.  Дала  ему  денег. И  ушла. 
А  Юра  ближе к  полуночи  заскочил  к  братве в  палату, поздоровался  с  Вовой  с  Бора  за  руку,  остальным  небрежно  кивнул. Вова и  не  думал  показывать  характер,  обижаться, вспоминать что  его  недавно  крепко  избили  в  мешке   санитары,  и  особенно  старательно  это  делал Юра. Санитар поставил  бутылку,  потом  еще  две,  сидели  долго. Наливали  однако  не  всем. Что-то  перетерли.
  Санитар рассказал  анекдот  из  армянской  жизни. Даже  два.
-Представьте, -говорит  Юра.- Вот армянская  местность. Жара  не  приведи  господи. Дуб  стоит  корявый  очень  большой  в  диаметре. Вокруг  местные  мужики-армяне  стоят  с  веревками  и  галдят  на  своем  наречии. Горячо  спорят.  А  тут  русский  из  нашей  области  идет  мимо  куда-то. Его останавливают.  Спрашивают.  Как  ты  думаешь, этой  веревочкой  можно  дуб  перевязать?  Мы  дерево  меряем. Русский  говорит.  Так  давайте  мне  веревочку,  я ее  приложу  поперек, сами  увидите.-
-Какой  ти  умный,  говорят. Сразу  видно,  не  из  нашей  деревни.  Мы  бы  не  сообразили. Прикладывай  веревку.
Он  обнял  дерево,  руки  раскинул. Они  его  быстро  этой  веревкой  к  дубу  привязали. И  все  мужики  его  поимели. Разошлись.  А  его, чтобы  не  дрался,  оставили  висеть  на  дубе. Час  висит,  его  солнце  печет.  Два.  Три.  Он  уже  стонет   
-  Ну  хоть  бы  один  хер  подошел. 
-Вдруг  армянин  со  спины  ему  говорит.  Откуда-то  появился-  А  мы  попробуем,  может  мой  подойдет…
Уголовники  подыхали  со  смеху.
-А  еще  я  вам  не  все  рассказал.  Для  ясности  вдогонку  добавлю.
Однако  его  рассказа  выслушать  им  сейчас  не  пришлось. За  ним  прислали. Кто-то  в  холле  раздурился.  Надо  было  унять   буяна.  Но  его  намек  из  анекдота  уголовники  поняли  правильно.     
Как  сумели блатные  несовершеннолетнего негодяя прижучить, начальство  так  и  не  узнало. Насильник  не  заикался об  этом.  Было  стыдно. Его ночью  принесли  сюда  прямо  в  одеяле,  рот  перед  этим  заткнули  его же  вонючим носком,  а  потом совершенно  беспомощного  поимели  все, кто  пожелал.  А  кто  не  пожелал, помочились  на  негодяя. 
И он не  писал  заявлений. Ходил  как  пришибленный. За  общим  столом  уже  ему  не  разрешили  кушать. . Причем,  его  никто  и  не  прогонял  как  будто, сам  ел  после  всех   на  своей  койке. Из  своей  посуды. И  никто  с  ним  больше  не  разговаривал.  Никто  и    ни  о  чем.  Откуда-то   у  бандитов  появилась  тушь? ночью  его  так  же  силой  притащили  к  ним  в   палату,  кинули  на  пол  и  вытатуировали  в  некоторых  местах  его  тела  рисунки, своего  рода  знаки  отвержения. На  ягодице  пчелку. На  другой  кочегара,  закидывающего  лопатой  уголь  в  топку.  Топка  там, где  задний  проход.   Чтобы  все  посвященные  сразу  опознавали  его  и  не  входили  с  ним  в  контакт.  Как  говорили-  западло.  Он  избавился  от  своего  гадкого  порока. Его  будто  отторгли  из  общества.
Утром   одного  холодного  декабрьского   дня  вследствие  двух  каких-то  нестыковок  те  больные –безобидные  и  неумные  хроники,  занятые  обычно  на  сборе  и  перевозке   пищевых  отходов  психобольницы,  были  где-то  задействованы  в  другом  месте и  нашим  самодеятельным  граверам   из  5-го  экспертизного  дали  какие-то  нечистые  засаленные  телогрейки,  валенки универсального  размера,  облезлые  шапки, очевидно, еще  согревавшие  современников  Мельникова-Печерского,  создателя  этой  больницы, их  придали  в  распоряжение  какой-то  мутной  личности. А  потом  они  занялись  сбором  и  твердых  и  жидких  недоеденных  пищевых  отходов-  невкусных  супов, пересоленных  вторых  блюд, недоваренных  чуть-чуть  макарон, пюре  картофельного  с  глазками,  не съеденного  хлеба, огрызков  яблок,  да  собственно  всего,  что  могло  быть  когда-то  вкусной  и  здоровой  пищей,  но  вот умельцы- повара  этого  лечебного  учреждения  как-то  не  так  что-то  исполнили, и  вот  ну  не  едят  это  бывшие  люди, придется  все  отдать  свиньям. Сливали  все  это  в  целлофановые  мешки, довольно  прочные,  далее их-  в  китайские  из-под  муки  или сахара, все  забирали  в  кузов  грузовика  и  к  ночи  это,  оказывается,  развозилось  по  некоторым  хозяевам  в  деревне  Афонино, еще  отвозили  в  парочку  мест. И  там  уже  свиньи самые  натуральные  довольно хрюкали  и  удивленно  крутили  хвостиками- что  это   отказываются  их  хозяева  сами  питаться  столь  столь  вкусной  и  здоровой  пищей. Ей-богу  зажрались.
И  целую  смену  и Альберт Климов  и  Юрий  Григорьевич  провели  в  этом  полезном  труде.  Сливали, таскали, грузили  в  кузов, развозили  по  деревням.
А  в  пятницу  вечером  майор  КГБ  Климов  уже  оформлял  свои  наблюдения  в  связный   доклад, чтобы  он  через  несколько  дней  лег  на  стол  начальников  из  ОБХСС,  полежав  сначала  перед  генералом  Даниловым  в  огромном  светло-коричневом  здании  на  Воробьевке- Управлении  по   Горьковской  области. У  генерала в другой  папочке  ждали  изученья  другие  сообщенья  из  разных  областей,  где  довелось  побыть  хотя  бы  немножко  Юрию  Титенкову. Эти  донесенья  прислали  из  Свердловска,  Перми,  Тюмени,  Оренбурга, Саратовской  области  и  еще  десятка  разных  городов, где  Титенков  некогда  наследил,  из  Казахстана,  пограничного   аула  Кара-Кастек,  где  он  учительствовал,  из  Ульяновска  из  авиаотряда. Читать  было  даже  нескучно. Одна  из  женщин  кондукторского  резерва  Валя Малышева,   когда  к  ней  подошел  оперативник  и  попросил вспомнить события  двадцатилетней  давности, предварительно  показав  ей  свое  удостоверение  и  фотографию  еще  молоденького  Юрия, ничуть  не  удивилась  тому,  что  этим  мужчиной  интересуются  органы.
 
-Про  кого  другого  я  бы  не  подумала,  а  этот… Сваливается  ночью  с  крыши  к  вашему  окну, -представьте- она  поежилась.
-К  вашему  окну  в  вагоне.- поправил ее  офицер.
-Да  к  моему  окну. –Темнота, я  одна-одинешенька, от поездной  бригады  отрезана. Проводник  в  противоположном  конце   вагоны  дрыхнет. А  этот,   видать, лихой…Смеется,  показывает  студенческий  билет.  А  может,  он  его  только  что  у  кого-то  отнял.  Нет,  вы  не  можете  это  представить  мои  страхи. Ну  как-то  я  ему  поверила,  за  час-полтора,  пока  он  за  вагоном  мотался. Пустила.  Оказался  таким  обаятельным  мальчиком.  Я  же  с  ним  думала  погулять. Он  у  меня  в   гостях  был,  чистенький,  юный,  стеснительный. Но  в  целом-то  я  помнила,  как  мы  познакомились.  Он  непростой  мальчик.  Непростой. Хотя  ничего  я  про  него  другого  не  знаю. А  жизнь  с  ним  связать  нельзя,  у   него  еще  молоко  тогда  на  губах  не  обсохло. Но.  как  я  понимаю,  этот  парнишка  еще  тот, серьезней  вырастет  волчара.  Вы  же  им  почему-то  интересуетесь.
     Из  Тюменского  линейного  отдела  милиции пришел  ответ, заверенный подполковником Антроповым, из  которого  следовало, что  в  1959  году в  июле  на  товарной  станции на  путях  в  первом  часу  ночи  задержали  человека, явно  ожидавшего  оправления  поезда  на Свердловск. В  помещении  милиции  у молодого  человека   по  фамилии  Титенков –был  при  себе  студенческий   билет, обнаружился  за  поясом томик  стихов  М.Ю.Лермонтова.  Капитан Антропов, тогда  он  был  в  этом  звании,  не  стал  заводить  никакого  дела, а  просто  не  отпустил  юношу  из  отделения  до  утра, увлек  его  разговором  о  стихах –Три  пальмы  и  прочие. Сказ  про  купца  Калашникова. И  прочие. Так  юноша  от  мысли  ехать  без  билета  на  товарных  поездах  был  вынужден  отказаться.  Время  было  упущено. Юноша,  тем  не  менее,  производил  благоприятное  впечатление.
Самым  интересным  было  сообщение  из  приграничного  аула  Кара-Кастека,  где  этот  юноша  преподавал  русский  язык  и  литературу в   восьмилетней  школе.       Другие  офицеры  обоих  ведомств  занимались  другой  оперативной  работой.                       

                                                   Глава  №10

Роза  Петровна  все  пишет.

   _-Продолжим  наши  игры-…так  кажется  это  у  Ильфа в  его  «Двенадцати  стульях»  -Роза  Петровна  вытащила  из стола какие-то картинки. Несколько  десятков  и  сначала  произвольно  потасовала их,  а  потом  попросила  сложить,  чтобы  система  обозначилась. Юрий  быстро  понял,  что  к  чему   и  ложки  вилки  присоединил  к  таким  картинка,  которые  изображали  кухонную  утварь.  А  шарфы  и  галстуки  переместил  из  картинок  с  велосипедными  колесами, насосом  и  седло  туда, где  пиджаки, брюки  и  тому  подобное. Лошадок  -к  барашкам, овцам,  коровам.-
   -Роза  Петровна  извинилась.- Не  оскорбляйтесь  за  этот  примитивный  тест. Но  так  положено.- И что-то  написала  на  одном  из  своих  многочисленных  листов. Прошу  Вас  отвечать  на  мои  вопросы. Как  я  поняла, Вас  нельзя  назвать  трусливым. Это  же  очевидно. Поезда. Собака. Что-то  еще. Скажите, каким  вы  были  в  детстве? Забиякой, драчуном?  Бесшабашным?
Юрий  задумался.- Что  ей  сказать? Как  мать  вбивала  ему  кукурузную кашу-мамалыгу,  сдобренную маргогуселином  палкой. Как  ставила  в  угол на  колени и  на  вытянутые  вверх  руки  клала  кирпич. Как  лупила  шнуром  от  бормашины,  а  еще  хуже – рукавом  от  нее.  В  рукаве  в  оплетке  пролегает  металлическая  гибкая  основа. И, бывало, он –десятилетний  мальчишка  терял  сознание от  побоев. Потом  она  выла  навзрыд  сама.- Ну  проси  прощения, гадкий  мальчишка. Проси  прощенья.  Я  же  тебя  забью.
Юрка  молчал.  А собственно, почему  бы  не  попросить  прощения, не  пообещать,  что  больше  не  буду, не  очень-то  у  него  и  большие  были  провинности.  Ну  курил  в  парке  с  пацанами,  ну домой  поздно  пришел,  штаны  порвал,  забыл  освежить  глинобитный  пол водой   с  глиной  и  коровьей лепешкой. Мать в истерике  валилась  на  кровать, а  то  и  прямо  на  пол. Закрывала  голову  руками   и  выла-выла. – Приличный  человек  из-за  тебя замуж  не  берет.
Она  связала  ему  свитер верблюжьей  шерсти,  сама  сшила  пальто  ему. Он  жарила  для  приправы   в  огромной  американской  сковородке  лук  на  хлопковом  масле. На  высоком и  просторном   крылечке.  Уже  отставила  эту  сковородку в  уголок  немного  остыть. Юрка  в  новом  пальто  безмерно радостный  все  утро  вертелся  рядом. Сто  раз  спрыгнет  в на пологий  откос, ведший  в  их  подвал,  то  бегает  по  двору  со  змеем. Ему  этот  бумажный  змей  сладил  Искандер,  татарин  крымский.  Он  с  матерью    Фатимой  проживал  в  соседней  комнате.   Был  прекрасный  осенний день. Солнечный,  не  очень  холодный. Как  он  сумел  ввалиться в  эту  обширную  сковородку… Непонятно.  Но  сумел.  Если  бы  не  толстый слой ватина,  если  бы  не  шерстяной  свитер,  обварил  бы  мальчишка  добрую  половину спины, именно  на  спину  упал  Юрка  в  сковородку. Но  повезло,   не  сварил.  Мать  что-то  еще  резала  ножом. Поднимает  мальчишку  за  ворот,  и  бьет  его  по  темечку  рукой.  В  руке  ее  был  этот  нож.
Спустя  некоторое  время  Юрка  пришел  в  чувство. Лежит  он  на  кровати. Голова  острижена  аккуратно,  ранку  щиплет  йод. На  голове  и  лице  наложенный  мамой бинт. Сидит она  рядом,  держит  его  за  руку. И  совершенно  беззвучно  плачет…       
Теперь  Юрий  Григорьевич  понимал,  что  мать  своими  побоями  воспитала  в  нем  нечеловеческое  упрямство,  но  порядком  добавила трусости. Но  еще  больше  добавил  ему  этих  качеств  ее  новый  муж- калмык. Друг   степей. Репрессированный. Но  начальник  ремстройконторы. Бил  мальчонку  в  подвале, где  они  держали  барана,  кур. Москву  показывал.  Это,  значит,  поднимал  за  уши.  Очень  это болезненно.  Юрка  ни разу  не  пожаловался  матери. Но  никогда  не  плакал,  не  унижался,  не  просил  прощения,  не  обещал,  больше  не  буду.  Хотя  чего  больше  не  буду?  Барана  кто-то  увел  из  их  подвала…Кто-то. но  ведь  не  мальчишка  же. Щетку  сапожную  тоже  не  воровал  Куда  она  делась?  А  Кто  знает? Рубль  не  воровал, ос  тола. Не  было  этого,  а  за  эти  прегрешенья  Юрку  лупил  отчим  Бадма  Эдуардович. Было  и  много  раз  другое.  Придет  этот  Бадма.  Начальник  ремстройконторы  пьяный  в  дым  домой.  Сетку  папирос
«Пушки» приносит. А  утром  спрашивает- Ну  где  я  папиросы  оставил? Нигде  не  оставлял…  Юрка  свистнул  это  богатство  вместе  с  сеткой  и  отнес  в  детдом  друзьям,  которые  с  ним  в  школе  учились.  Вот  их-то  и  курили  пацаны  в  парке. Шарманжиров  так  и  не  поймал  ни  разу  пасынка  на  краже  папирос.  А  вот  денег  даже  рубля  Юрка  не  воровал.
Вот  он  и  не  обещал  матери –больше  не  буду.  Он  о  себе  думал  все же,  что  он  трусоват.  Хотя  можно  было  думать,  что  безумно  храбр. Прыгнул  же  в  Сай  с  моста, когда  его  этом  попросили. Совершенно  не  умея  плавать. В  бешеный  горный  поток.  Но  он  поверил.  Ему  показали  на  большое дерево,  которое  несла  река, кувыркая  и   кидая  по  сторонам,  он  вообразил,  что  и  его  будут  воды  нести  по  своей  поверхности,  кидая  туда-сюда,  крутя,  вращая.  Так  и  вышло-  и  кидала,  и  крутила,  только  он  захлебывался  и  тонул.  Спас  его  какой-то  узбекский  юноша,  прыгнул  в  бурный  поток,  вытащил. Так  был  ли  он  трусом?
Вспомнились  его  субботние  драки  с  Михеем. Как  он  боялся  субботы. А  ведь  на  потеху  двум  классам,  его  четвертому «а» и Михеевскому «б» он  и  этот  пресловутый  Михей  дрались  за  поленницами  еженедельно  сразу  после  четвертого  урока. И  он  шел  домой  с  подбитым   глазом  или  распухшими  губами. Разве  можно  было  этот  ущерб  сравнивать  с  тем, что  наносила  ему  мать? Но  он  же  боялся…А  в  субботу  опять  шел  на  этот  пятачок. Разве  его  туда  вели  под руки? Нет  же. Самым  позорным  было  бы  сдаться, показать,  что  ты  слабак... Этого  он  и  не  допустил.  Никогда. Уже  и  будучи  взрослым. В  19  лет  у  него  чуть  кишки  из  живота  не  выехали,  потому  что  не  сказал  братику  Вите,  что  забрался  на  десятиметровую  вышку  только  посмотреть  на  озеро, что  никогда  не  нырял,  даже  и  с  3-х  метров,  а  тот  старший  спросил - Что  нырнешь?.  Юрка  подтвердил- Да.  Ну  и  нырнул.
Полчаса  лежал  на  плотике. Едва  не  без памяти. Судорожно  волнами  ходил  живот. Ноги  до  колен  были красные,  словно  ошпаренные.  Точно  как  и  низ  живота
-Витька  извинялся- Я  же  не  знал,  что  ты  не  умеешь. Прости  уж.  А  летел  ты  красиво.  Ласточкой. Только  вот ноги  выпрямить не  успел в  полете  до  воды. Вот  все  и  отшиб. Ну  прости.
А  чего  бы  не  сказать,  что  впервые  в  жизни  забрался  на  это  спортивное  сооружение  и  только  в  кинохронике  видел  прекрасные  прыжки  спортсменов. Но  ведь  боялся  же.  Боялся.  Дух  перехватило.  Глаза  расширились,  когда  летел  в  воду. Коротенький  полет  казался  все  же  очень  долгим. Трусоват  я, эх  трусоват. А  в  то  же  время  и   не  запомнить,  сколько  раз  ввязывался  в  драку,  чтобы  кого-то  защитить  от  хулиганов. Но  Розе  Петровне  он  это  рассказывал  выборочно. Как  бы  на  пенсию  не  отправила  по  инвалидности. 
Поскольку, если  вдуматься  хорошенько, то  психическую  статью  ему не  только можно  восстановить,  а  из  армии его  некогда  комиссовали именно  по  такой  статье 7 «б»-психопатия,  но  и  гораздо  сильнее обозначить-4-ой,  например. А  это  полная  недееспособность,  ни  тебе  голосовать  за  кандидатов  блока коммунистов  и  беспартийных,  ни  работать. Разве  что  кирпичи  перетаскивать  на  стройке. Ни  тем  более в   семье  что-то  собою  представлять. Точно  его  Тоня  может  выставить  его  за  дверь без  суда  даже. Недееспособен. Мать  вот  старушка  еще  к  себе  возьмет. Ту  проклятую  статью  и  небольшие ограничения  при  найме  на  работу  он  убрал  в  72  году. Полежал  здесь  же полтора   месяца   по  своему  заявлению в  военкомат,  что  выздоровел,  а  хочется  поработать  на  Северах, а  туда  не  берут  из-за  проклятой  седьмой  статьи. Ну  военком  ходатайствовал,  ну  сняли. А  вот  теперь  могут  дать  обратный  ход. И  поделом. Вспомнить  только,  что  он  вытворял  перед  этой  экспертизой. Страх  берет,  и  стыд.
Как  только летчик  подал  ему  тот  дурацкий  совет  проситься  в  КГБ,  он  написал  туда  в  Москву Андропову заявление, но  мало  этого.
Ему  пришло  в  дурацкую  голову, что  надо  себя  проверить -оперативное соображение,  интуитивное, логическое, быстрое  у  него  сохранилось или как? Некогда  таковое  присутствовало.
30  апреля  1963 года  вечером  он  в  хорошем  крепком  подпитии искал  приключений  на  свою  голову. Ехал  в  троллейбусе к  Сережке  Щербинину  в  общагу  мединститута. На  его  несчастье  тут  рядом  стояла  в  проходе  весьма  симпатичная  девушка. Одна. Сережка  решил  ей  составить  хорошую  пару. Привязался. Наверное, глупо  и  грубо. Его  приставания  успеха  не  имели. Он  проявлял  настойчивость. И тогда  парнишка, тоже  находившийся  рядом,  велел  ему  отвязаться. Юрка  закипел. -Да  я. Да  ты. Ты  знаешь, кто  я? Я  мастер  спорта по  борьбе.  Я  тебя  сейчас…
Ничего  сейчас  он  не  показал. Три  милиционера  в  штатском  поздним  вечером   как  раз  в  поисках таких хулиганов  катались  в  общественном  транспорте,  они  Юрку   приемами  самбо  на  удержание вытащили  из  транспорта,   больно связали  руки,  остановили случайный грузовик,  открыли  кузов,   кинули  на  грязный  пол, двое  уселись  на крепкую спину этого  мастера  спорта,  один  в   кабину и  доставили  его в  Приокский  райотдел  милиции.  Там  весьма  кратко обрисовав  ситуацию  поимки  хулигана,  ушли  продолжать  поиски  таких  же  нарушителей  спокойствия. А  к Юрию  вернулась  трезвость и  полное  понимание  катастрофы  с  его  закреплением  в  этом  славном  городе. У  него  не  было  паспорта  вообще   не  было,  следовательно,  не  только  здешней  прописки, но  и  вообще  как  таковой  прописки. А  город-то  непростой. Иностранцев   вот  вообще  не  пускают. Где  он  здесь  живет? У  Сережки в   общаге? На  каких  правах? На  тех  же,  что  птички   на   чердаке…И если  это  сейчас  выяснится  в  райотделе,  то  в  течение 24  часов  ему  предстоит  из  Горького  податься,  куда  глаза  глядят. В  город Вольск, где ему  положено  получать паспорт  после  армии? Ни   в коем  случае. Там  его  тоже  ждет  милиция  с  вопросом, а  зачем  ему  потребовался  грузовик Газ-51 с  пассажирами и  тремя  овечками –грузотакси,  доставившее из  какой-то  деревни  сельских  жителей и   их  животных на  ярмарку. Он  как  раз  в  тот  апрельский –две  недели  назад  на  свою  беду увидел,  что  в  кабине  грузовика  с  открытой  дверцей  сидит  прекрасная  женщина,  не  смог  пройти  мимо, сел  на  сиденье,  захлопнул  дверцу  и  повез  народ  по  городу. Шофер  брал  деньги   с  колхозников в  кузове  под  брезентовым  тентом. И,  естественно,  ни  о  чем  плохом  не  думал. Пока  машина  не  понеслась из  центра  города  к  Волге.  К  цементному  заводу. Ну, конечно,  народ  начал  в  кабине  орать, стучать  в  окошко сзади, но  Юрка  их  успокаивал. -Едем  же  хорошо, чего  волнуетесь.
Ничего  не  говорила,  кажется,  не  волновалась  и  молодая  беременная  женщина  в  кабине. Она  даже боялась  посмотреть  в  его  сторону. Остановил  его  светофор. На  красный  свет  он  не  поехал.  А  спустя  секунды  дверка  с  его  стороны  открывается, под  ноги  его  за  заводной  ручкой  тянется  шоферская  рука, но  экзекуции  Юрка  избежал. Ногами  сильно толкнул  в  грудь водителя  и  убежал.
Утром  понял, что  его  может  разыскивать  Вольская  милиция. Возможно, это  не  все  было,  чем  ему  за  сутки  пребывания  там  в  дико  пьяном  виде   удалось  отметиться  в  этом  славном  городе. Потому  что  он  не  все  помнил. Именно  поэтому  он  и  весьма оперативно выехал  из  родного  приволжского  города  ан  юге  в  другой  приволжский на  севере. И  теперь  горьковская  милиция  имела  все  основания  его  вернуть  туда – на  юг. А  мало  ли  что  его  там  может  ждать…
Поэтому  пришлось  Юрке  немедленно перевоплотиться в  Шурку  Антропова. Курсанта  Елабужской  школы  милиции,  его  хорошего  друга.  Прибыл сюда  на  праздник  в  самоволку к  друзьям.
Когда  милицейский  старшина  собрался  оформлять  на  него  протокол  задержания, он  потребовал, чтобы  к  нему   сюда  вызвали  дежурного  по  райотделу  офицера. А  тому уже  заявил,  что  протокол  на  него  оформлять  не  следует. Ну  что, в самом  деле? Из-за  какого-то  его  выпендрежа  меня  выкинут  из  школы  милиции. А  я  с  таким  трудом  туда  пробился  из  тайги учиться  на  следака. 
Короче, ему  поверили.  Полчаса  он  еще  сам  наблюдал  за  тем,  как  оформляют  задержание  других  хулиганов,  дебоширов  и  пьяниц  и  выяснял,  как  ему  по  ночному  Горькому  добраться  до  этого  общежития  мединститута. Слава  богу,  это  оказалось  не  очень  сложно,  потому  что  близко. Этой  историей  он  в  феврале  поделился  с  капитаном- летчиком  и  еще  парочкой  -тройкой  в  том  же  духе,  по  его  совету  описал  все  это  в  обширнейшем  послании  к  Юрию  Владимировичу  Андропову, чтобы  оценили  его  сообразительность  в  экстремальных  обстоятельствах. А  вот с Розой  Петровной  он  этим   поделиться  боялся.  Как  бы  чего  не  вышло  неожиданного  и  неприятного  для  него. Висел   над  ним  теперь  дамоклов  меч  инвалидности  по  шизофрении.
Тем  более,  он  не  хвастал,  как влез  в  аферу  с  продажей  украденных Петрушковым,  заведующим   детским  отделением  больницы  дефицитных   лекарств  в  Москве, Питере и  Таллине,  как  подсунул тому  идейку  продавать   на  юге  в  Одессе  и  Николаеве  наркотических  обезболивающих,  фальсифицированных  из  физраствора    и  чего- либо  в том  же  духе,  но  с  хорошо  исполненной   маркировкой   на  ампулах. Для  этого  им  в  шайку  требовался  приличный  гравер- а   как  же  без  него  вывести   на  чем-то надписи- морфин, пантопон, промедол. Петрушков  на  это  купился. Дал  ему  на   довольно  большую  сумму  лекарств и  Юрка  это  все  пытался  реализовать  в  трех  столицах. Не  очень  успешно. Хотя  и  неутомимо  отирался  на  московских  улицах  возле  аптек, больниц.
Но  каким  образом   он  туда  отправился, этого  он  Розе  Петровне  не  расскажет  никогда.  Точно  запичужит  его  на  пару  лет  на  Комсомольский. В этом  поселке в  нескольких  километрах  от  Горького  по  Арзамасскому  шоссе  разместился филиал этой  областной  психбольницы,  где  содержали  самых  неподатливых  на  лечение  больных. Года  по  два  по  три, иных  всю  жизнь. Тех,  кто  безнадежен. И  если  врачу  Депсамес  поведать  всю  без  изъятия  правду  о  жизни  и  подвигах и  авантюрах  Юрки,  точно лет  40  всю оставшуюся  жизнь  он  проведет  в  этом  поселке,  в  этой  юдоли  скорби.
Ей  никогда  не  понять,  зачем  не  какой-то  там  бич (в  те  времена  не  было  слова  бомж, было  слово  бич- бывший  интеллигентный  человек,  сегодня  ночует  на  теплотрассе  в  Братске,  а  через  полгода  ловит  рыбку  на  Сейнере  Сахалинского  колхоза,  деньги  гребет  лопатой,  чтобы  спустить  их  на  берегу  за  месяц  и  опять  поселиться  в  теплотрассе)  выбрал  такой  идиотский  образ  жизни?  Зачем покинул  теплый  дом,  семью-жену  весьма  красивую,  любимую дочку 11 – летнюю –школьницу,  и  теперь  мерзнет  на  ветру  на   скользкой  крыше  вагона скорого поезда  от  Мурома  до  Москвы, а   до  Мурома  от  Навашина  Окский  мост  и  еще  километров 10  проехал  в битом   и  грязнущем  полувагоне  для угольных  перевозок.  Цепляясь  за  скобы,  выпачкал  ладони  так,  что  полчаса  отмывать  надо  будет. Стоял  в  углу,  держась  обоими  руками  за  стальные  стенки,   чтобы  поменьше  шоркаться  спиной  ли  боком  ли,  рукавом  ли  плаща  об  его  стены,  все   в  угольной  пыли. Самое  интересное, что  с  достаточной на  билет    купированном  вагоне суммой  денег, и  на  поездку  в  Таллин к  бабушке,  на  проживание  тоже, с  остродефицитными  лекарствами  на  несколько  тысяч  рублей. Какая  глупость  на  первый  взгляд. Но  это  на  первый. Юрка  должен  был  убедиться, что  он  сможет  все  это  перенести,  перетерпеть теперь  после  12  лет  его  совершенно  благополучной  жизни. Почти  барской  в  холе  и  неге…
  Дорога, которую  он  собирался  выбрать,  обещала  ему  только  такие  серьезные  испытания  и  трудности. Благополучная  еврейка-доктор   вряд  ли  бы  это  поняла.
А врачиха пускала  ему  сигаретный  дым  в  лицо,  щурилась, смотрела  то  в  пол, то в  потолок, что-то  рисовала,  усмехалась,  напряженно думала. Она была  совершенно  убеждена,  что  этот  тип  ненормальный,  на   свой  манер,  непонятно  только,  какую  ему  статью  прилепить. Сложная  была  у  нее  работа- все  сходили  с  ума  по-своему.  А  заболевание  надо  было  присобачить  какое-то  обобщающее  -шизофрения,  например .как  некий  ярлык.  Затем  она  взялась  вписать  заключительную  страницу  в  историю  болезни  узбека. Ему  здесь  было  больше  делать  нечего.
   А  Мария  Ивановна  вызвала  старшую  медсестру  и  велела ей  отпустить  солдата Василия  Бронникова  с   женой Александра  Ивановича  до  понедельника. До  утра.       
-Что  написать  в  журнале? –поинтересовалась  медсестра. -Я  вашего  письменного  указания  жду.
-Ишь  чего  захотела? Письменного? А  вот  я  велю  дознаться,  где исчезают  книжки,  которые  больным  приносят, журнал  «Сельская  молодежь»  с  детективами –целая подшивка   недавно  исчезла  у  больного,  а  куда  ты  пропадаешь  сама  в  ночные  дежурства,  к  кому  ездишь? А  далеко  ездишь? На  улицу  Медицинскую. К  студентику   молоденькому. Не  боишься,  что  застукают. Мужа  не  боишься. -Под  тяжелым  взглядом  Марьи  Ивановны   медсестра присела  без  сил-  обо  всех  ее  похождениях  завотделением  знает. 
-Отпускай  без  письменного  распоряжения. Там  врач  берет  в   семью.  И,  считай, что  на  поруки.

Глава  № -перед пятнадцатой.
                               
                                  Антирелигиозная  пропаганда.

Из  Ляховского морга  забирали  труп  бесчерепного больного, умершего  от  шоколадной  конфетки,  с  пяток психов  стояли у  дверей. И  одному санитар предложил   подержать  распахнутой  дверь, чтобы  они  с  гробом  могли пройти.                                 Павел  Андреевич –секретарь  райкома-  это  он  был  тут-  подержал. Отец  Савва спустился  с  приступка. Перекрестил вдогонку. Они  пошли  гулять  по  холодной аллее. Разговаривали  о  вечном. 
-Не могу понять,  как  это  я  пришел, как  говорят,  к  богу. –исповедовался батюшка  секретарю  райкома- не  было  у  меня  никаких  личных драм,  трагедии  какой-то не  случилось.   И  в  моря  ходить  на  лодке  не  боялся  на  практике. Телесно  здоров. Но  вот  затосковал. Думы  лезут. Ну  хорошо,  сейчас  я  здоров, силен,  молод, а  ведь  все  пройдет. Все  кончится.
-Вы, отец  Савва,  наверное,  слышали, может  быть  читали  легенду  об  индийском  магарадже, который  упрятал  своего  сына  в золотую  башню  без  зеркал,  чтобы  тот  не  видел,  что  он  стариться  будет,  станет  болеть,  поседеет  и  так  далее.
-Знаете,  я  вас  прошу,  обращайтесь  ко  мне    Владимир  Дмитриевич.  Это  мое  имя  отчество  по  паспорту. Так  будет  естественнее.  Вы  же  не  на  исповеди,  совершенно  неверующий.  Так  что  оставим  это-батюшка, отец  Савва и  все  подобное.  Для  вас  я  не  батюшка,  а  просто  человек.  Может  быть, это  я  к  вам  за  умным   словом  иду.
-Ну  что  же.  Соглашаюсь.  Так  индийский  эпос  этот  вам  известен.
-Да,  конечно.
-Так  вот  я  полагаю,  множеству  слабых  духом  людей религия  необходима.  Именно  как  наркотик. Успокоить  перед  лицом  смерти,  болезни,   горя,  потери  близкого  человека. Нужна.  Но  ведь  не  всем  же. Маресьеву  летчику,  Павке  Корчагину  она  не  потребовалась. Да  хотя  бы  вам, Владимир  Дмитриевич.   Молодой  непьющий. Наверное, спортсмен-разрядник. Были  же   спортсмен?
-Да,   конечно, гимнастикой  занимался,  потом  стал  потяжелее- увлекся  железом,  кэмээсом  был  в  тяжелой  атлетике. Да  причин  не  было  для уныния. Правда.
-Так  что  же  погрузились   в этот  омут?
-А  от  дум.  От  мыслей. Кто  я? Кто  мы? Зачем  живем? Почему  на  свете  так  много  несправедливости? Может,   там  в  другом  мире, уже  за  пределами врат  Петра  Архангела  будет  все  не  так.  Все  будет  по  справедливости.
-Интересный  вы сделали вывод.  Помнится, Артур  в  романе «Овод» как  раз  по этим  же  причинам  сделал  противоположный  вывод.  Читали? Помните? Горячо  верующий  был  юноша.  Но  задался  такими  вопросами- почему  каждый  день  от  голода  умирает  40000  ни  в  чем  не   повинных  детей? Почему  ужасные болезни мучают  прекрасных людей. Всякие  там  чахотки, столбняки, гангрены…Да  ведь  болезней одних  только  наименований  сотня  тысяч…  У  меня  в  учхозе  прекрасный  юноша  погиб,  ему  ну  картофелекопалке  руку  с  лопаткой  вместе  вырвало…Этот-то  за  что  наказан  так  жестоко? А  всякая  мразь  живет  и  процветает…Это  разве  не  противно  божественным  установлениям?
Батюшка  молчал  недолго. 
-Если  бы  знать. На  все  воля  божья. Гадать  можно сколько  угодно. Может,  отцы  нагрешили. Или  еще  что.  И  вообще  говорится,  что  хороший человек  богу  самому  нужен.  Вот  и  прибрал. Там  на  небеси  Архангел  Петр  разберется.- Он  перекрестился.- И  всякому  воздастся  по  делам  его.
-Разберется-разберется. Знаем  мы  вас,  боголюбцев. А  я  вам  сейчас  расскажу  историю,  как  там  у  вас  разбираются. Слышали,  как   химеры  появились  на  соборе  Парижской  богоматери. Химеры  знаете,  что  такое?
Отец  Савва  не  знал -  в  православной  религии  об  них  ничего не  говорится.
И  Павел  Андреевич,  извинившись,  что  не  может  так  уж буквально  передать историю  эту в  деталях,  потому  что  давно  читал  или  слышал, не  очень  хорошо  помнит,  но  суть  перескажу,-  пообещал.
В  году  255  до  Новой  эры  дева Параскева любила  делать  физические  упражнения на  берегах  Нила  и  прилегающих  к  нему  рукавов  и  заводей. Одним  словом,  гимнастику.   Тоже  молодая  была,  полная   сил.
И  в  то  лето  в  июле все  рукава и  заводи  пересохли,  обмелели, настолько  обмелели,  что  рыба  или  сдохла,  или  ее  всю  поели  прибрежные  хищники. И  она  видит  как-то, что  молодой  полный  прежде  сил  крокодил плачет. От  бескормицы. –здраво  рассудила  дева  и  тоже  всплакнула. Но  когда от  слез  она  успокоилась,  стала  размышлять,  как  помочь  горю,  то  есть  утолить  голод   крокодила.  Иначе помрет. А  вокруг  ну  ничего  кроме  сучьев,  замазанных  в  глине. Ни  рыбки,  ни  антилопы  какой  хроменькой.  Ничего.  Один  зной. И  она  тут  на  бережку  зарядку  делает. Но  ее  осенило.  Правда,  поначалу  она  содрогнулась  от ужасного  своего  решения. Да  кто  бы  не  содрогнулся?     
Она  вошла  в  воду, дабы  крокодил вкусил  от  ее  плоти,  Павел  Андреевич предположил,  что  умирающего  могли  бы  спасти одна  или  даже  и  обе  ее  пышных ягодицы. Вошла  в  воду,  зажмурилась, закрыла  глаза  ладонями, не  дышит-ждет… 
Но  Нильский  крокодил совершенно   неожиданно   решил  дело.  Он  повалил  ее и  овладел  Параскевой  девой. Как  будто  он  молодой  мужчина. Из  последних,  надо  полагать,  сил.     
Его  подвиг не  остался  без  последствий. Ударил  гром  с  ясного  неба,  насильник  был  покаран громом  небесным.  Спустя  определенное  время она произвела  на  свет  божий  химеру. Существо с  человеческой,  между  прочим  женской  фигурой, но  с  головою  нильского  крокодила.  Это  засвидетельствовали  скульптурные  группы  Парижского  собора  богоматери. Помните,  горбун  Квазимодо  цеплялся  за  них, когда  расплавленным свинцом  и  смолой  поливал штурмующих  его  убежище,  чтобы  спасти  цыганку.
А  поскольку  случилось  это  непротребство  в  пятницу, девушку  именуют  с  тех  пор -  Параскева  Пятница. К  лику   святых  причислили.
-Ну  как  с  вами  впредь  разговаривать… Не  буду. Вы  богохульник. Извращенец.                                         
-И  совершенно  правильно  поступите-  к   разговору присоединился  Юрий  Григорьевич,  он  решил  прогуляться  вместе  с  ними.
-А вы  что  у  морга  позабыли?- спросил  святой  отец. Юдоль  печали  все-таки. Морг.
-Именно  поэтому,  что  морг. Соседку  сейчас  отсюда  будут  забирать  в  Кулебаки. Тамару  Лихачеву. Вон  уже  машину  шофер  сдает  задом  к  дверям. Умерла нелепо, а  еще  танкист- истребитель. Они  остановились  у   машины. Юрий  коротко  сообщил  им, что  Тамара  сильно  ошпарилась в  местной  кухне,  на  нее  как-то  опрокинули  огромный  бак  с  кипятком.  И  вот  три  дня - и все.
Отец  Савва  перекрестил  гроб -  умерла  без   причастия, без  покаяния. 
-Она  была  неверующая- успокоил  его  Юрий.- но  и  совершенно  безгрешная.  Хотя  могут  некоторые  обвинять  ее  в  распутстве. У  нас  там  три  таких  были. Белка, Стрелка  и  Тамара.  Но я полагаю, что  это  так  могут  думать  только  завистницы. Уж  какие  у  них  побывали  в  постелях  гренадеры- усачи,  не  то  что  у  других  путевых  бабешек,  скромных  жен.  Помню -  идет  эта  Белка  ли  Стрелка  ли- я  их  путаю,  по  улице  Войкова,   тащится  домой. А  за  ней  или  за  ними.  Когда  их  двое,  в  отдалении ,  метрах  в  десяти  как  бычки  на  веревочке, двое  офицериков,  сгорают  со  стыда, щеки  аж  алые,  но покорно  следуют  за  этими  профурсетками. А  уж  у  них  ножонки-то,  у  этих  дур,  мускулистые,   будто  канаты  перевитые, в  позорных  морщинистых  чулках. Лица, лица  точно  надо  тряпочкой  закрывать – и  вот  будет  у   них  половое  сношение. Командировочные  офицеры  из  гарнизона.  Летчики.  Далеко  по  Союзу  об  этих  непутных  бабешках  разносится  тихая  слава. А,  когда  они  без такого  почетного эскорта   идут,  то  обычно – так. Повстречается  на  ее  пути  мужичок,   разойдутся,  а  она  оглядывается,  шагнет -  и  оглядывается.  Какое  впечатление  осталось  от   нее  у  встречного  мужчины.  У  Тамары  этого  не  было  ничего. Может  год  держаться,  два,  но  вдруг  на  нее  накатить. И  офицерики  к  ней  валом  валят. А   то  выпрыгнула  в  оконный  проем  с  4-го  этажа  чужого  дома  на  лестничной  площадке,  -живехонька, ну  ногу  сломала. Так  ведь  даже  на  походке  не  отразилось. Срослось  как  на  собаке. А  то  ее  в  собственной  постели  заявился  один  бандит  через  окно-  квартира-то  на  первом  этаже- зарезать  явился.
-Это  за  что  же?-  спросил  Владимир Павлович- таких  обычно  берегут,  как  национальное  достояние. 
-А  по  ошибке. Он  думал,  что  убивает  ее  дочку  Ирку,  что  она  его  заразила  триппером? А  в  темноте  в  чужой  квартире  не  понял, что   режет  ее  маму – Тамару. И   опять  жива. Ничто  ее  не  брало.  Но  все – таки  старуха  с  косой  ее  настигла. В  больнице. И  не  спасли. Какая  потеря  для  вооруженных  сил. И  медаль  дать  ей  не  успели.  А  ведь, наверное, заслужила. Поднимала  боевой  дух  наших  авиаторов. Наполовину  грешница,  наполовину  святая. Как  часто  бывает  в  нашей  жизни.
–Он  направился  к  Ирине,  дочке, приехавшей  за  телом  матери. Поздороваться, высказать  слова   сочувствия.
Ирине  было  не  до  этого.  Шофер  торопил. Она  еще  побежала  в  канцелярию  больницы  получить  свидетельство  о  смерти.  Тамару  увезли на  Шилокшанское  кладбище. Успокоилась  танкист-истребитель.
А  отец  Савва  вечером  нашел  в  палате, где  он  лежал  с  секретарем  райкома  и  экономистом-доцентом, пустую  бутылку  из-под  «Пшеничной», велел  взять  кружки  и  налил  воды  на  донышко, символически  помянули божью  рабу  Тамару, доцент  раздумчиво  спросил  у  батюшки-  Так  есть  душа,  была  или  нет  у  этого  бесчерепного,  что  помер?
Сергий  сказал решительно-  Думаю  все  же  нет. Пусть  на  меня  епитимью  наложат,  пусть  от  сана  отвергнут,  а  я  скажу  свое  мнение-  Нет. Не  вдохнул  в  него  душу  Дух  святой.  И  поминать  его  грешно. У  него  дефект.
А  секретарь  Павел  Андреич  к  этому  случаю  рассказал  анекдот  об  дефекте.
-Поженилась  одна  пара. Первая  брачная  ночь. Муженек кряхтит-кряхтит  в  постели, робеет.  Жена  думает-  Чего  это  он?
Он  ее  руку  берет  под  одеялом,  прикладывает  к  своей. А  у  него  протез  был   до  бедра. И  рукой  жены  по  культе  водит.  Там  где  бедро.  Говорит-  Я  тебе  не  все  про  себя  поведал.  Ты  же  не  знаешь.  У  меня  дефект-  и  ее  рукой  по  бедру.  По  культе  водит.
Жена  ему  отвечает. –Всем  бы  такой  дефект. С  вазелинчиком  пойдет.
Хотя  и  это  были  своеобразные  поминки, но  смеялись  долго. От  души. У  бесчерепного  как  раз  такой  дефект  был. Да  вот  не  тому  достался.
С  вами  тут  нагрешишь- Сергий  едва  отдышался.

                                                           Глава № 15.

                                                          Тайная   вечеря

Дом, где  проживали  учителя  школы  для  особо  одаренных  детей,  был  в  7-ом  микрорайоне. Это  на  окраине  Сормова. Квартиру  выдали  некогда  жене  Герасимова, завучу этой  школы. Звали  ее –Ирина  Поликарповна. Молодая  под  30. Приятная  внешность. Брюнетка. Златокрасов вез  ей  цветы, детям  мороженое. Ее  мужу  некоторую  сумму  в  конверте. Перепутать  он  не  боялся. Не  впервой. Поставил   «Жигуленка»  во  дворе, прямо  под  окнами. Подумал,  что  в  прошлый раз   квартира  Герасимова  располагалась  прямо  на  территории  школы. Это  было  удобнее. Легче  искать.  А то  теперь  дом  девятиэтажный. Его  ждали. Стол  был  уже  накрыт. Хозяйки  с  детишками  не  было.  Герасимов  куда-то  их  успел  спровадить. Разговор   предстоял совершенно  конфиденциальный. Правда, тут  прочно  сидел  со  стаканом  некий  довольно  полный  белобрысый  субъект  по  имени- Веник ( Вениамин)  -так  его  представил  Фиме  Герасимов. Малоразговорчивый,  очевидно,  знал  себе цену. Как  он  представился- Хирург. Из  больницы  Семашко.
Герасимов  насмешливо  ухмыльнулся. –Если  бы у  тебя  была  потребность  восстановить  разорванную  девственную  плеву,  то  он  поможет. Хирург.  Гинеколог.  И  категория  у  него  высшая.  И  без  принципов. 500 рублей- и  все.  Поможет  делу.
-800  рублей.- поправил  гинеколог Веник. За  конфиденциальность.  Медсестра  стала  домогаться.  А то  проболтается.  Наведет  кого-то  на  мою  фирму.
Ну,   Веня, иди,  дорогой,  тебя  ждут  юные  распутницы. У  нас  тоже  конфиденциальность  сейчас. И  не  пей  больше,  а  то  руки  будут  дрожать,  не  там  плеву будешь  искать.  В  другой  дырке.
-Брось  подначивать,  у  меня  это  тоже.  Работа  как  работа.  Стерильно  все.  Чистенько. Фирма  веников не  вяжет. Он  довольно  неспешно  собирался,  ему  еще  хотелось  выпить, но  Герасимов все же его  выпроводил.  Ему  тоже  требовалась  конфиденциальность.
У Герасимова не  было  привычки  швыряться  деньгами,  поэтому  он  в  качестве  спиртного  подавал  именно  спирт,  которым,  в  НИИ  микробиологии,  очевидно,  запасся  на  всю  оставшуюся  жизнь. Спиртом  в  производственных  цехах  промывали послеродовые  женские остатки – плаценту. Из  нее  потом  вырабатывали  иммуноглобулин  стафилококковый. Еще  что-то. Из  Горьковских   роддомов  и  смежных сюда  везли  это детское  место  тоннами. И  спирт  здесь  пренебрежительно  называли  крайне  неприличным  словом  на  букву  «п». Имея  в  виду,  что  сюда  потом  поместят. Но  Герасимов  никому  же  не  докладывал,  чем   он  угощает. Розовое.  Очень  крепкое.  А  закуски  тоже  не  могли  называться  разносолами. Потому  что  это  всегда  были  макароны. Правда,  хорошо  подрумяненные  на  сковородке.    Пара  кусочков  колбасы. И  два  яйца. Огурцы  соленые. Помидоры  в  банках. Мать  солила в  Суздале.
Выпили. Герасимов  все же  стеснялся  предложить   это   по - трезвому. Или  робел.
Златокрасов обращался  второй  раз к  биологу  по  такому  делу. Надо  было  помочь  с  экзаменами  в  Университет его  второго  отпрыска. С  первым  все  сложилось. Уже  на  третий  курс пошел  по  микробиологии. Теперь  надо  определяться  с этим  балбесом Фимой. Учился  он  неважно. Только кушал  сынок  хорошо. И  со  стулом  было  все  чудесно.  Регулярно  и  в  полном  объеме. А  вот  учиться.  Ну  не  получалось.  Хотя  в  народе  все  считают евреев  очень  умными  и  даже  более  того. А  вот  в  школе  Фиму  дразнили  именно  за  его  неуспешность  в  учебе.  Когда  Фима  отвечал  по  физике, он  ни  к  селу  ни к  городу  перед  главным  в  теме  вспоминал  -«Еще  древние  греки». Вот  к  нему  и  прилипло это- Еще  древние  греки. Толстый,  румяный, прыщавый. Явно  не  любимец  его  одноклассниц. Но  не  в  дворники  же  ребенку.  Его  ребенку. Пусть  направит  свои  стопы  если  не  в  науку,  то  хотя  бы  в  производство  антибиотиков,  инсулина  или  дрожжей. Там  даже  зарабатывают  побольше. Златокрасов  папа  давно  все  разузнал. А  Герасимов имел  какое-то  влияние  в  Университете  на  биофаке. С  дочкой  же  помог.  Правда, Соня  была  отличница. Красавица. Комсомолка.
Разговор  состоялся. Но  очень  тяжелый.  Если  бы  Герасимов  запросил  каких-то  денег.  Нет.  Ему  потребовалось  преступление.
-Оскар  Борисович,- сказал  он,  глядя  мимо  Златокрасова  и  улыбаясь- Надо  человечка  одного  у  тебя  в  больничке  полечить. Подозреваю,  что  он  явный  шизофреник.  Особо  опасен  для  окружающих.
-Кусается? –Златокрасов  притворно  испугался  и  отпрянул  от  стола.- Выпили,   -Вот, жлоб,  а  еще  говорят,  что  мы  ( он  думал  о  евреях- мы) скупердяи. Хоть  бы  раз  поставил  на  стол  нормальную  бутылку. Хотя  бы                дешевенький «Совиньон»   или  «Гратиешти». Поит тем,   что  не  дошло  до  канализации.- Отработанный  спирт  после  плаценты  сливали  в  канализацию.- Это  было  неправдой.  Герасимов  угощал  тем,  что  еще  не  содержало  плаценты. То  есть  до  этого.- Златокрасов  подумал,  что  у  него  выражение  лица  сейчас,  наверное,  очень  уж  кислое.  Поэтому  разрядил  обстановку  анекдотом.
-Разбился  самолет. Только  не  все  погибли.  Стюардесса  жива,  здорова,  красива.  Привели  ее  к  вождю.  Уж  он  доволен.  А  через  три  дня  созывает  племя.  Обращается с  речью.- Скажите,  когда  в   меня  попала  стрела,  из  бедра  ее  вы  тащили,  я  хоть  звук  издал? Нет- слышит. -  Ты  и  не  поморщился. И  не  пикнул. На  яйцо  мне  слон  наступил, раздавил   его,  ну  хотя  бы  слезинку  я  уронил  на  песок? –Нет- говорят. – Не  видели.-  Так  что  же  я  теперь  плачу,  если  надо  сикать? Стою и  плачу.  –Оба  усмехнулись.
- И  что  же  этот  тип  для  тебя  вроде  той  стюардессы.  Будешь  плакать- Златокрасов  усмехался.
-Хуже. Гораздо  хуже. –Герасимов мрачно  задумался. Долго  молчал.
-Как  бы  это  объяснить  попроще? Живут  люди. Обыкновенные.  Как  ты.  Как  я. Как  другие. Выстраивают  служебную  карьеру,  растут. С  огромным   трудом,  потому  что  много  их.  Людей. Должностей  меньше.  Мало  должностей. Всякий солдат  хочет  стать   генералом.  Но  вот  на  всех  генеральских  лампасов  не  хватает. Поэтому  приходится  людям делать  всякое. Толкаются,  кусаются.  Вот, скажем,  я. Мало  мне  на  работе  хлопот. В  институте  вот  на  всю  Южную  Америку  фаги  готовил.  От  брюшного  тифа. Ну  не  получилось.  Но  ведь  и  у  нас  Плохина  академик,  а  не  Пастер. Не Луи.  Даже  не  знаю,   был  ли  тот  француз   академик. Зато микробиологом  был,  точно  был. Он  не  был  академиком  АМН  СССР. Как  Плохина.  А  вот  она  так  и  не  стала  микробиологом  его  уровня. Увы. Как  и  ее  братец,  тоже  академик  АМН.  Онколог. Его  я  не  знаю.  А   у  нее  я  работал.  Все  знаю  изнутри.  Как  белка  в  колесе  крутился  на  свою  диссертацию  и  на  того  парня. Что  не  устаю? Еще  как… Но  я  еще  к  тому  же  общественник. Доверенное  лицо  кандидата  в  депутаты  Верховного  Совета Ирины  Николаевны  Плохиной. Академика. Директора  нашего  института. Шустрю.  Бегаю. Агитирую. Для  того, чтобы  обрастать многочисленными  связями. Чтобы  потом  с  более  высокой  колокольни  плевать  на  все. Чтобы  потом мои  дети  после  меня  могли  плевать  на  все.  Я  им  дорогу  прокладываю. Как  сама  Ирина  Николаевна  тоже  своим  сыновьям.  Ты  знаешь, что  кандидатскую  ее  сыну  я  делал.  Мы  делали в  моей  лаборатории. В  25  лет  он  защитился.  В  30  лет  под  него  НИИ  открыли.  А  если  бы  я  ерепенился. Если  бы  стал  в  позу,  а  кто  такой  этот  молодой  исследователь. Я  его  не  знаю.  Он  у  меня  не  работает.  Только  числится. Его  диссертация- это  кусок  моей  докторской. Конечно,  я  так  не  сделаю. Как  собачка, становлюсь  на  задние лапки, повиливаю  хвостиком,    умильно  улыбаюсь,  в  глазки  преданно  смотрю.
-  Да,  Ирина  Николаевна, слушаюсь,  Ирина  Николаевна. Уже  бегу, Ирина Николаевна.
И  вот  мне  какой-то  кретин-правдолюбец  будет  мне  переходить  дорогу… У  меня  уже  докторская  может  вот-вот сложиться.  И  какая… Громкая  сенсация. И  объяснял  же  дураку.  Разжевывал.  Нет,  свое  твердит.  Это  нечестно. Своей  выгоды  не  понимает.  Так,  где  ему  место? У  тебя,  Оскар  Борисович. Идиоту  лечиться  надо.
-Но  у  нас  таких  всегда  было  много. И  сейчас  есть. Лежат. Мы,   если  надо,  не  подкачаем.  Прилепим  диагноз  подходящий.  Нетрудно. Вопрос  в  другом.  Как  его  до   нас  довести.  Сам  же   не  пойдет.  А  с  улицы  мы  хватать  права    не  имеем.  Не  жандармы. Так  что  дело,  оказывается,  это  вовсе  непростое.  Расскажи  мне  про  этого  больного  побольше. –Моисей  Соломонович  назвал  пока  неведомого  ему  Алика   больным,   это  уже  обещало  успешное  продолжение  дела  Герасимову. «Больной»,  значит, дискредитирован. Побежден.
Николай  Иванович  вспомнил  и  пересказал  весь  негатив, который  был  ему  так  или  иначе  известен. И  бурчание  Каленова, что  на  нелегальной  свалке  возле  его  садоводческого  товарищества  встречаются  десятки  вскрытых  консервных  банок  из - под  разных  мясных  паштетов, а сожрали  их  члены  обкома  и  райкома, этих  консервов    нет  в открытой  продаже, о  некоторых  консервах работники  магазинов  не  догадываются,  что  такие  существуют, ананасные  банки  заграничные,  эти  люди носят   дорогие  импортные  костюмы-   такой,  финский  он  видел  на  одном  инструкторе  райкома.  И  как  хорошо  сидит  костюмчик. Этот  Каленов какие-то  пасквили  сочинял  на  эту  тему. Давал  некоторым  знакомым почитать. Рассказал  и  про  громкий скандал  с  дезинфекцией поездных  туалетов  в  пассажирском  вагонном  депо.  Был  бы   Каленов  нормальный  мужик,  закрыл  бы  на  это  глаза,   спал  бы  себе  спокойно,  не  он  же  в  эти  обдристанные туалеты  ходит.
-Интересно, интересно. Спал  бы  спокойно.  Это  правильно  говоришь. Наш  человек,  как минимум- психопатия.  Это  многое  дает.  Но  оформить  это  все  могут  только  компетентные  органы,  товарищи  из  этих  органов. Нужен  умный  толчок. Ты  подумай. В  таком  примерно  ключе-  он  рассказал  кое-что о  деле  Титенкова. Может,  наведет  на  мысль…                       
Герасимов  был  весьма  умным  человеком-  его  это  уже  навело. Он  некоторое  время  дружил  с  одним  милицейским  лейтенантом,  а  тот  теперь    капитан  на  Воробьевке,   приглядывает  за  разными  бойкими  еврейчиками  в  Университете,  любителями  почитать   разную  сомнительную  литературу. Антисоветчину,  словом.  Пожалуй,  он  подойдет.
Гость  подошел  к   шкафу, на  полках  которого  стояли  ряды  удивительно  интересных  книг-«Геральдические  древа  царствующих  домов  Европы»,  «Энциклопедия»  Ефрона, Бремовские  фолианты, «Скорняжное  дело». Дореволюционное  издание.  Оказалась шикарная  книга.
Оскар  Борисович  аж  затрясся- Ну  дай  почитать, пылинки  сдую- обещал  он  предупредительно,  увидев,  что  Герасимов  трясется  от  возбуждения. Он  не  любил  давать,  он  любил  брать. Психиатр  сразу  увидел  в  необходимых  местах  овальные  лиловые  библиотечные печати    Института  микробиологии  и  их  инвентарные   номера.  Не зачеркнутые. Книги  не  были  списаны  какой-нибудь  инвентарной  комиссией. Герасимов  их  элементарно  украл.
Николай  Иванович  аж  побелел. -Смотри  у  меня. На  том  свете  найду.- Герасимов  знал, что  книга- это  и  вправду  богатство Когда-нибудь  больших денег  будет  стоить.
-И  не  сомневаюсь.- Оскар  Борисович  занюхал  алкоголь  чем-то  из  своего  арсенала,  он  прекрасно  знал,  что  отбивает    не  запах  у  себя,  а  нюх  у  гаишников.
А  на  прощание  тебе  анекдот. Свежий.
Три  развратника :француз, англичанин, итальянец делятся  опытом,  как  они  возбуждают  своих  дам. Британец  повествует как   он  поначалу вежливо  снимает  шляпу  при  встрече,  потом  любезно  говорит  о  погоде , приглашает  в  кино,  далее  в  кафе, в  ресторан,  наконец,   домой,  поит  англичанку.  Она  возбуждается. У  французов  все  иначе. Поит  ее,  потом  она  дает  минет  и  тогда  возбуждается. Иное  дело  у грузин. Он  снимает  проститутку,  трахает  ее,  и  отказывается  платить.  Она  так  возбуждается.                                                               
Далее  все  было  как  у  людей. Еще  немножко  выпили,  потом  пришла  жена  Герасименко,   его  сыновья.  И  еврей-психиатр  собрался  уходить.

                                                  Глава  16.

                            Скандал  в столовой.

    Валя- толстая широколицая повариха стояла перед диэтсестрой  Любовью Николаевной,  понурившись.  Молчала. Ей  выговаривали.
-Я  тебя предупреждала? Предупреждала? Ничего  с  кухни  не  таскай. А  ты... Еще  повторится, пойдешь в  кадры.  На  увольнение.
-Так очистки  же…Корове.
-Говоришь очистки…А  я  откуда  знаю? Может  под  очистками  пару  мешочков.  Рис,  крупа .Бутылочка масла,   Мне  что  твой мешочек  выворачивать? Пачкаться? Не  стану  я.  Просто  ты  больше  ничего  не  понесешь.
Валя обиделась  -А другим  можно  мешками. Вывозить  на  машине в  Афонино. Все  знают. Вона  в  тамбуре  какие-то мешки  стоят. Да  не с  очистками,  с  отходами. Что больные  не  съели. Мы  все  понимаем.
  - Вот  тебя  сократят понятливую,   тогда  болтать  не   будешь.  А  то мелешь  черт  знает  чего - все  знают. А  твоего  ли  это  ума  дело- знать-то? На  это  начальство  есть. Врач-  диэтолог. Заведующий  столовой. Главный  врач. А  твое  дело  телячье –кидай  макароны  в  кипяток. Лук  поджаривай. И  не  забудь, на  каком  масле.- Любовь  Николаевна  придвинула к  себе тяжелые  счеты, составлять  меню. Дело очень  серьезное. У  психов  были разные  сопутствующие   заболевания, например, циррозы, панкреатиты, туберкулез  иногда. Их   всех    полагалось  кормить на  особицу. Поэтому  хотя  бы  для  проформы  она  составляла на множество  разных  столов меню. Фактически  ничего  подобного  в  природе  не  было. Но  на  бумаге  для  проверяющих все соответствовало.   Стол. Раскладка. Понедельное меню. Буркнула тихо.
-  Иди,  нечего  тут как  столб стоять. Скоро  сам  придет  пробу  снимать. А  я  еще бутылку  не  открыла.- Она  вспомнив  про  бутылку, полезла  в  тумбу  стола  за  бутылкой  коньяка,    штопором и  рюмочками.
Повариха помялась  еще  чуточку, переступая  с  ноги  на  ногу, вытерла  потное  лицо  нечистым подолом  фартука  и  пошла  к  своим  мармитам.  Их  было  у нее  пять. Больных-то бывало  до  130  человек  одновременно.  Кухня  размещалась  в  торце  здания на  втором  этаже.    У  каждого  отделения  была  своя  кухня  со  своим  персоналом. Больных-то  насчитывали  в  праздники  по  нескольку  тысяч.   
-Что  попало?- спросила  ее  кухонная  работница Паша.- Очистков  жалко. Поди
удавятся из-за  этого  говна.
- Право  слово - негодяи, -поддержала  разговор  столовая  раздатчица Феня. Старая сухопарая тетка.- И  ничего  не  боятся. И  суда  на  них  нет.
    -Еще будет- пообещала  Валя.
В  четыре  часа дня к  ней  прибежал ее сынок. Большой  уже  мальчик. Чтобы  утащить на   коромысле два  ведра  отходов  и очистков.
Когда  они принесли в  дом   поросенка,  мальчишка с  ним  очень  сдружился. Сразу  же.  Только  развязали  мешок, он  живо выскочил  на  волю. Сунул  морду  в  миску  с  похлебкой.  Удовлетворенно  хрюкал. Потом  его  переместили  в  стайку. Цоканье  остреньких  копыт по  деревянному  полу  в  стайке для  Алешки  было,  видимо, как  музыка. Так  же  как  и  добродушное хрюканье. Мальчишку  было  не оторвать  от  наблюдения  за  животным. Он  с  удовольствием поил его  из  соски теплым  молоком- маленького, когда  подрос, относил  ему  варево, угощал вареной морковкой,  хлебушком, разговаривал, будто  Борька  мог  что-то  понять.
Алешке поэтому  не  говорили,  что  вообще-то  свинью  когда-то  зарежут  на  мясо. Было  очевидно,  что  мальчик  расстроится. Он  впрямь  полагал,  что                                       Глава  № -перед пятнадцатой.
                               
                                  Антирелигиозная  пропаганда.

Из  Ляховского морга  забирали  труп  бесчерепного больного, умершего  от  шоколадной  конфетки,  с  пяток психов  стояли у  дверей. И  одному санитар предложил   подержать  распахнутой  дверь, чтобы  они  с  гробом  могли пройти.                                 Павел  Андреевич –секретарь  райкома-  это  он  был  тут-  подержал. Отец  Савва спустился  с  приступка. Перекрестил вдогонку. Они  пошли  гулять  по  холодной аллее. Разговаривали  о  вечном. 
-Не могу понять,  как  это  я  пришел, как  говорят,  к  богу. –исповедовался батюшка  секретарю  райкома- не  было  у  меня  никаких  личных драм,  трагедии  какой-то не  случилось.   И  в  моря  ходить  на  лодке  не  боялся  на  практике. Телесно  здоров. Но  вот  затосковал. Думы  лезут. Ну  хорошо,  сейчас  я  здоров, силен,  молод, а  ведь  все  пройдет. Все  кончится.
-Вы, отец  Савва,  наверное,  слышали, может  быть  читали  легенду  об  индийском  магарадже, который  упрятал  своего  сына  в золотую  башню  без  зеркал,  чтобы  тот  не  видел,  что  он  стариться  будет,  станет  болеть,  поседеет  и  так  далее.
-Знаете,  я  вас  прошу,  обращайтесь  ко  мне    Владимир  Дмитриевич.  Это  мое  имя  отчество  по  паспорту. Так  будет  естественнее.  Вы  же  не  на  исповеди,  совершенно  неверующий.  Так  что  оставим  это-батюшка, отец  Савва и  все  подобное.  Для  вас  я  не  батюшка,  а  просто  человек.  Может  быть, это  я  к  вам  за  умным   словом  иду.
-Ну  что  же.  Соглашаюсь.  Так  индийский  эпос  этот  вам  известен.
-Да,  конечно.
-Так  вот  я  полагаю,  множеству  слабых  духом  людей религия  необходима.  Именно  как  наркотик. Успокоить  перед  лицом  смерти,  болезни,   горя,  потери  близкого  человека. Нужна.  Но  ведь  не  всем  же. Маресьеву  летчику,  Павке  Корчагину  она  не  потребовалась. Да  хотя  бы  вам, Владимир  Дмитриевич.   Молодой  непьющий. Наверное, спортсмен-разрядник. Были  же   спортсмен?
-Да,   конечно, гимнастикой  занимался,  потом  стал  потяжелее- увлекся  железом,  кэмээсом  был  в  тяжелой  атлетике. Да  причин  не  было  для уныния. Правда.
-Так  что  же  погрузились   в этот  омут?
-А  от  дум.  От  мыслей. Кто  я? Кто  мы? Зачем  живем? Почему  на  свете  так  много  несправедливости? Может,   там  в  другом  мире, уже  за  пределами врат  Петра  Архангела  будет  все  не  так.  Все  будет  по  справедливости.
-Интересный  вы сделали вывод.  Помнится, Артур  в  романе «Овод» как  раз  по этим  же  причинам  сделал  противоположный  вывод.  Читали? Помните? Горячо  верующий  был  юноша.  Но  задался  такими  вопросами- почему  каждый  день  от  голода  умирает  40000  ни  в  чем  не   повинных  детей? Почему  ужасные болезни мучают  прекрасных людей. Всякие  там  чахотки, столбняки, гангрены…Да  ведь  болезней одних  только  наименований  сотня  тысяч…  У  меня  в  учхозе  прекрасный  юноша  погиб,  ему  ну  картофелекопалке  руку  с  лопаткой  вместе  вырвало…Этот-то  за  что  наказан  так  жестоко? А  всякая  мразь  живет  и  процветает…Это  разве  не  противно  божественным  установлениям?
Батюшка  молчал  недолго. 
-Если  бы  знать. На  все  воля  божья. Гадать  можно сколько  угодно. Может,  отцы  нагрешили. Или  еще  что.  И  вообще  говорится,  что  хороший человек  богу  самому  нужен.  Вот  и  прибрал. Там  на  небеси  Архангел  Петр  разберется.- Он  перекрестился.- И  всякому  воздастся  по  делам  его.
-Разберется-разберется. Знаем  мы  вас,  боголюбцев. А  я  вам  сейчас  расскажу  историю,  как  там  у  вас  разбираются. Слышали,  как   химеры  появились  на  соборе  Парижской  богоматери. Химеры  знаете,  что  такое?
Отец  Савва  не  знал -  в  православной  религии  об  них  ничего не  говорится.
И  Павел  Андреевич,  извинившись,  что  не  может  так  уж буквально  передать историю  эту в  деталях,  потому  что  давно  читал  или  слышал, не  очень  хорошо  помнит,  но  суть  перескажу,-  пообещал.
В  году  255  до  Новой  эры  дева Параскева любила  делать  физические  упражнения на  берегах  Нила  и  прилегающих  к  нему  рукавов  и  заводей. Одним  словом,  гимнастику.   Тоже  молодая  была,  полная   сил.
И  в  то  лето  в  июле все  рукава и  заводи  пересохли,  обмелели, настолько  обмелели,  что  рыба  или  сдохла,  или  ее  всю  поели  прибрежные  хищники. И  она  видит  как-то, что  молодой  полный  прежде  сил  крокодил плачет. От  бескормицы. –здраво  рассудила  дева  и  тоже  всплакнула. Но  когда от  слез  она  успокоилась,  стала  размышлять,  как  помочь  горю,  то  есть  утолить  голод   крокодила.  Иначе помрет. А  вокруг  ну  ничего  кроме  сучьев,  замазанных  в  глине. Ни  рыбки,  ни  антилопы  какой  хроменькой.  Ничего.  Один  зной. И  она  тут  на  бережку  зарядку  делает. Но  ее  осенило.  Правда,  поначалу  она  содрогнулась  от ужасного  своего  решения. Да  кто  бы  не  содрогнулся?     
Она  вошла  в  воду, дабы  крокодил вкусил  от  ее  плоти,  Павел  Андреевич предположил,  что  умирающего  могли  бы  спасти одна  или  даже  и  обе  ее  пышных ягодицы. Вошла  в  воду,  зажмурилась, закрыла  глаза  ладонями, не  дышит-ждет… 
Но  Нильский  крокодил совершенно   неожиданно   решил  дело.  Он  повалил  ее и  овладел  Параскевой  девой. Как  будто  он  молодой  мужчина. Из  последних,  надо  полагать,  сил.     
Его  подвиг не  остался  без  последствий. Ударил  гром  с  ясного  неба,  насильник  был  покаран громом  небесным.  Спустя  определенное  время она произвела  на  свет  божий  химеру. Существо с  человеческой,  между  прочим  женской  фигурой, но  с  головою  нильского  крокодила.  Это  засвидетельствовали  скульптурные  группы  Парижского  собора  богоматери. Помните,  горбун  Квазимодо  цеплялся  за  них, когда  расплавленным свинцом  и  смолой  поливал штурмующих  его  убежище,  чтобы  спасти  цыганку.
А  поскольку  случилось  это  непротребство  в  пятницу, девушку  именуют  с  тех  пор -  Параскева  Пятница. К  лику   святых  причислили.
-Ну  как  с  вами  впредь  разговаривать… Не  буду. Вы  богохульник. Извращенец.                                         
-И  совершенно  правильно  поступите-  к   разговору присоединился  Юрий  Григорьевич,  он  решил  прогуляться  вместе  с  ними.
-А вы  что  у  морга  позабыли?- спросил  святой  отец. Юдоль  печали  все-таки. Морг.
-Именно  поэтому,  что  морг. Соседку  сейчас  отсюда  будут  забирать  в  Кулебаки. Тамару  Лихачеву. Вон  уже  машину  шофер  сдает  задом  к  дверям. Умерла нелепо, а  еще  танкист- истребитель. Они  остановились  у   машины. Юрий  коротко  сообщил  им, что  Тамара  сильно  ошпарилась в  местной  кухне,  на  нее  как-то  опрокинули  огромный  бак  с  кипятком.  И  вот  три  дня - и все.
Отец  Савва  перекрестил  гроб -  умерла  без   причастия, без  покаяния. 
-Она  была  неверующая- успокоил  его  Юрий.- но  и  совершенно  безгрешная.  Хотя  могут  некоторые  обвинять  ее  в  распутстве. У  нас  там  три  таких  были. Белка, Стрелка  и  Тамара.  Но я полагаю, что  это  так  могут  думать  только  завистницы. Уж  какие  у  них  побывали  в  постелях  гренадеры- усачи,  не  то  что  у  других  путевых  бабешек,  скромных  жен.  Помню -  идет  эта  Белка  ли  Стрелка  ли- я  их  путаю,  по  улице  Войкова,   тащится  домой. А  за  ней  или  за  ними.  Когда  их  двое,  в  отдалении ,  метрах  в  десяти  как  бычки  на  веревочке, двое  офицериков,  сгорают  со  стыда, щеки  аж  алые,  но покорно  следуют  за  этими  профурсетками. А  уж  у  них  ножонки-то,  у  этих  дур,  мускулистые,   будто  канаты  перевитые, в  позорных  морщинистых  чулках. Лица, лица  точно  надо  тряпочкой  закрывать – и  вот  будет  у   них  половое  сношение. Командировочные  офицеры  из  гарнизона.  Летчики.  Далеко  по  Союзу  об  этих  непутных  бабешках  разносится  тихая  слава. А,  когда  они  без такого  почетного эскорта   идут,  то  обычно – так. Повстречается  на  ее  пути  мужичок,   разойдутся,  а  она  оглядывается,  шагнет -  и  оглядывается.  Какое  впечатление  осталось  от   нее  у  встречного  мужчины.  У  Тамары  этого  не  было  ничего. Может  год  держаться,  два,  но  вдруг  на  нее  накатить. И  офицерики  к  ней  валом  валят. А   то  выпрыгнула  в  оконный  проем  с  4-го  этажа  чужого  дома  на  лестничной  площадке,  -живехонька, ну  ногу  сломала. Так  ведь  даже  на  походке  не  отразилось. Срослось  как  на  собаке. А  то  ее  в  собственной  постели  заявился  один  бандит  через  окно-  квартира-то  на  первом  этаже- зарезать  явился.
-Это  за  что  же?-  спросил  Владимир Павлович- таких  обычно  берегут,  как  национальное  достояние. 
-А  по  ошибке. Он  думал,  что  убивает  ее  дочку  Ирку,  что  она  его  заразила  триппером? А  в  темноте  в  чужой  квартире  не  понял, что   режет  ее  маму – Тамару. И   опять  жива. Ничто  ее  не  брало.  Но  все – таки  старуха  с  косой  ее  настигла. В  больнице. И  не  спасли. Какая  потеря  для  вооруженных  сил. И  медаль  дать  ей  не  успели.  А  ведь, наверное, заслужила. Поднимала  боевой  дух  наших  авиаторов. Наполовину  грешница,  наполовину  святая. Как  часто  бывает  в  нашей  жизни.
–Он  направился  к  Ирине,  дочке, приехавшей  за  телом  матери. Поздороваться, высказать  слова   сочувствия.
Ирине  было  не  до  этого.  Шофер  торопил. Она  еще  побежала  в  канцелярию  больницы  получить  свидетельство  о  смерти.  Тамару  увезли на  Шилокшанское  кладбище. Успокоилась  танкист-истребитель.
А  отец  Савва  вечером  нашел  в  палате, где  он  лежал  с  секретарем  райкома  и  экономистом-доцентом, пустую  бутылку  из-под  «Пшеничной», велел  взять  кружки  и  налил  воды  на  донышко, символически  помянули божью  рабу  Тамару, доцент  раздумчиво  спросил  у  батюшки-  Так  есть  душа,  была  или  нет  у  этого  бесчерепного,  что  помер?
Сергий  сказал решительно-  Думаю  все  же  нет. Пусть  на  меня  епитимью  наложат,  пусть  от  сана  отвергнут,  а  я  скажу  свое  мнение-  Нет. Не  вдохнул  в  него  душу  Дух  святой.  И  поминать  его  грешно. У  него  дефект.
А  секретарь  Павел  Андреич  к  этому  случаю  рассказал  анекдот  об  дефекте.
-Поженилась  одна  пара. Первая  брачная  ночь. Муженек кряхтит-кряхтит  в  постели, робеет.  Жена  думает-  Чего  это  он?
Он  ее  руку  берет  под  одеялом,  прикладывает  к  своей. А  у  него  протез  был   до  бедра. И  рукой  жены  по  культе  водит.  Там  где  бедро.  Говорит-  Я  тебе  не  все  про  себя  поведал.  Ты  же  не  знаешь.  У  меня  дефект-  и  ее  рукой  по  бедру.  По  культе  водит.
Жена  ему  отвечает. –Всем  бы  такой  дефект. С  вазелинчиком  пойдет.
Хотя  и  это  были  своеобразные  поминки, но  смеялись  долго. От  души. У  бесчерепного  как  раз  такой  дефект  был. Да  вот  не  тому  достался.
С  вами  тут  нагрешишь- Сергий  едва  отдышался.

                                                           Глава № 15.

                                                          Тайная   вечеря

Дом, где  проживали  учителя  школы  для  особо  одаренных  детей,  был  в  7-ом  микрорайоне. Это  на  окраине  Сормова. Квартиру  выдали  некогда  жене  Герасимова, завучу этой  школы. Звали  ее –Ирина  Поликарповна. Молодая  под  30. Приятная  внешность. Брюнетка. Златокрасов вез  ей  цветы, детям  мороженое. Ее  мужу  некоторую  сумму  в  конверте. Перепутать  он  не  боялся. Не  впервой. Поставил   «Жигуленка»  во  дворе, прямо  под  окнами. Подумал,  что  в  прошлый раз   квартира  Герасимова  располагалась  прямо  на  территории  школы. Это  было  удобнее. Легче  искать.  А то  теперь  дом  девятиэтажный. Его  ждали. Стол  был  уже  накрыт. Хозяйки  с  детишками  не  было.  Герасимов  куда-то  их  успел  спровадить. Разговор   предстоял совершенно  конфиденциальный. Правда, тут  прочно  сидел  со  стаканом  некий  довольно  полный  белобрысый  субъект  по  имени- Веник ( Вениамин)  -так  его  представил  Фиме  Герасимов. Малоразговорчивый,  очевидно,  знал  себе цену. Как  он  представился- Хирург. Из  больницы  Семашко.
Герасимов  насмешливо  ухмыльнулся. –Если  бы у  тебя  была  потребность  восстановить  разорванную  девственную  плеву,  то  он  поможет. Хирург.  Гинеколог.  И  категория  у  него  высшая.  И  без  принципов. 500 рублей- и  все.  Поможет  делу.
-800  рублей.- поправил  гинеколог Веник. За  конфиденциальность.  Медсестра  стала  домогаться.  А то  проболтается.  Наведет  кого-то  на  мою  фирму.
Ну,   Веня, иди,  дорогой,  тебя  ждут  юные  распутницы. У  нас  тоже  конфиденциальность  сейчас. И  не  пей  больше,  а  то  руки  будут  дрожать,  не  там  плеву будешь  искать.  В  другой  дырке.
-Брось  подначивать,  у  меня  это  тоже.  Работа  как  работа.  Стерильно  все.  Чистенько. Фирма  веников не  вяжет. Он  довольно  неспешно  собирался,  ему  еще  хотелось  выпить, но  Герасимов все же его  выпроводил.  Ему  тоже  требовалась  конфиденциальность.
У Герасимова не  было  привычки  швыряться  деньгами,  поэтому  он  в  качестве  спиртного  подавал  именно  спирт,  которым,  в  НИИ  микробиологии,  очевидно,  запасся  на  всю  оставшуюся  жизнь. Спиртом  в  производственных  цехах  промывали послеродовые  женские остатки – плаценту. Из  нее  потом  вырабатывали  иммуноглобулин  стафилококковый. Еще  что-то. Из  Горьковских   роддомов  и  смежных сюда  везли  это детское  место  тоннами. И  спирт  здесь  пренебрежительно  называли  крайне  неприличным  словом  на  букву  «п». Имея  в  виду,  что  сюда  потом  поместят. Но  Герасимов  никому  же  не  докладывал,  чем   он  угощает. Розовое.  Очень  крепкое.  А  закуски  тоже  не  могли  называться  разносолами. Потому  что  это  всегда  были  макароны. Правда,  хорошо  подрумяненные  на  сковородке.    Пара  кусочков  колбасы. И  два  яйца. Огурцы  соленые. Помидоры  в  банках. Мать  солила в  Суздале.
Выпили. Герасимов  все же  стеснялся  предложить   это   по - трезвому. Или  робел.
Златокрасов обращался  второй  раз к  биологу  по  такому  делу. Надо  было  помочь  с  экзаменами  в  Университет его  второго  отпрыска. С  первым  все  сложилось. Уже  на  третий  курс пошел  по  микробиологии. Теперь  надо  определяться  с этим  балбесом Фимой. Учился  он  неважно. Только кушал  сынок  хорошо. И  со  стулом  было  все  чудесно.  Регулярно  и  в  полном  объеме. А  вот  учиться.  Ну  не  получалось.  Хотя  в  народе  все  считают евреев  очень  умными  и  даже  более  того. А  вот  в  школе  Фиму  дразнили  именно  за  его  неуспешность  в  учебе.  Когда  Фима  отвечал  по  физике, он  ни  к  селу  ни к  городу  перед  главным  в  теме  вспоминал  -«Еще  древние  греки». Вот  к  нему  и  прилипло это- Еще  древние  греки. Толстый,  румяный, прыщавый. Явно  не  любимец  его  одноклассниц. Но  не  в  дворники  же  ребенку.  Его  ребенку. Пусть  направит  свои  стопы  если  не  в  науку,  то  хотя  бы  в  производство  антибиотиков,  инсулина  или  дрожжей. Там  даже  зарабатывают  побольше. Златокрасов  папа  давно  все  разузнал. А  Герасимов имел  какое-то  влияние  в  Университете  на  биофаке. С  дочкой  же  помог.  Правда, Соня  была  отличница. Красавица. Комсомолка.
Разговор  состоялся. Но  очень  тяжелый.  Если  бы  Герасимов  запросил  каких-то  денег.  Нет.  Ему  потребовалось  преступление.
-Оскар  Борисович,- сказал  он,  глядя  мимо  Златокрасова  и  улыбаясь- Надо  человечка  одного  у  тебя  в  больничке  полечить. Подозреваю,  что  он  явный  шизофреник.  Особо  опасен  для  окружающих.
-Кусается? –Златокрасов  притворно  испугался  и  отпрянул  от  стола.- Выпили,   -Вот, жлоб,  а  еще  говорят,  что  мы  ( он  думал  о  евреях- мы) скупердяи. Хоть  бы  раз  поставил  на  стол  нормальную  бутылку. Хотя  бы                дешевенький «Совиньон»   или  «Гратиешти». Поит тем,   что  не  дошло  до  канализации.- Отработанный  спирт  после  плаценты  сливали  в  канализацию.- Это  было  неправдой.  Герасимов  угощал  тем,  что  еще  не  содержало  плаценты. То  есть  до  этого.- Златокрасов  подумал,  что  у  него  выражение  лица  сейчас,  наверное,  очень  уж  кислое.  Поэтому  разрядил  обстановку  анекдотом.
-Разбился  самолет. Только  не  все  погибли.  Стюардесса  жива,  здорова,  красива.  Привели  ее  к  вождю.  Уж  он  доволен.  А  через  три  дня  созывает  племя.  Обращается с  речью.- Скажите,  когда  в   меня  попала  стрела,  из  бедра  ее  вы  тащили,  я  хоть  звук  издал? Нет- слышит. -  Ты  и  не  поморщился. И  не  пикнул. На  яйцо  мне  слон  наступил, раздавил   его,  ну  хотя  бы  слезинку  я  уронил  на  песок? –Нет- говорят. – Не  видели.-  Так  что  же  я  теперь  плачу,  если  надо  сикать? Стою и  плачу.  –Оба  усмехнулись.
- И  что  же  этот  тип  для  тебя  вроде  той  стюардессы.  Будешь  плакать- Златокрасов  усмехался.
-Хуже. Гораздо  хуже. –Герасимов мрачно  задумался. Долго  молчал.
-Как  бы  это  объяснить  попроще? Живут  люди. Обыкновенные.  Как  ты.  Как  я. Как  другие. Выстраивают  служебную  карьеру,  растут. С  огромным   трудом,  потому  что  много  их.  Людей. Должностей  меньше.  Мало  должностей. Всякий солдат  хочет  стать   генералом.  Но  вот  на  всех  генеральских  лампасов  не  хватает. Поэтому  приходится  людям делать  всякое. Толкаются,  кусаются.  Вот, скажем,  я. Мало  мне  на  работе  хлопот. В  институте  вот  на  всю  Южную  Америку  фаги  готовил.  От  брюшного  тифа. Ну  не  получилось.  Но  ведь  и  у  нас  Плохина  академик,  а  не  Пастер. Не Луи.  Даже  не  знаю,   был  ли  тот  француз   академик. Зато микробиологом  был,  точно  был. Он  не  был  академиком  АМН  СССР. Как  Плохина.  А  вот  она  так  и  не  стала  микробиологом  его  уровня. Увы. Как  и  ее  братец,  тоже  академик  АМН.  Онколог. Его  я  не  знаю.  А   у  нее  я  работал.  Все  знаю  изнутри.  Как  белка  в  колесе  крутился  на  свою  диссертацию  и  на  того  парня. Что  не  устаю? Еще  как… Но  я  еще  к  тому  же  общественник. Доверенное  лицо  кандидата  в  депутаты  Верховного  Совета Ирины  Николаевны  Плохиной. Академика. Директора  нашего  института. Шустрю.  Бегаю. Агитирую. Для  того, чтобы  обрастать многочисленными  связями. Чтобы  потом  с  более  высокой  колокольни  плевать  на  все. Чтобы  потом мои  дети  после  меня  могли  плевать  на  все.  Я  им  дорогу  прокладываю. Как  сама  Ирина  Николаевна  тоже  своим  сыновьям.  Ты  знаешь, что  кандидатскую  ее  сыну  я  делал.  Мы  делали в  моей  лаборатории. В  25  лет  он  защитился.  В  30  лет  под  него  НИИ  открыли.  А  если  бы  я  ерепенился. Если  бы  стал  в  позу,  а  кто  такой  этот  молодой  исследователь. Я  его  не  знаю.  Он  у  меня  не  работает.  Только  числится. Его  диссертация- это  кусок  моей  докторской. Конечно,  я  так  не  сделаю. Как  собачка, становлюсь  на  задние лапки, повиливаю  хвостиком,    умильно  улыбаюсь,  в  глазки  преданно  смотрю.
-  Да,  Ирина  Николаевна, слушаюсь,  Ирина  Николаевна. Уже  бегу, Ирина Николаевна.
И  вот  мне  какой-то  кретин-правдолюбец  будет  мне  переходить  дорогу… У  меня  уже  докторская  может  вот-вот сложиться.  И  какая… Громкая  сенсация. И  объяснял  же  дураку.  Разжевывал.  Нет,  свое  твердит.  Это  нечестно. Своей  выгоды  не  понимает.  Так,  где  ему  место? У  тебя,  Оскар  Борисович. Идиоту  лечиться  надо.
-Но  у  нас  таких  всегда  было  много. И  сейчас  есть. Лежат. Мы,   если  надо,  не  подкачаем.  Прилепим  диагноз  подходящий.  Нетрудно. Вопрос  в  другом.  Как  его  до   нас  довести.  Сам  же   не  пойдет.  А  с  улицы  мы  хватать  права    не  имеем.  Не  жандармы. Так  что  дело,  оказывается,  это  вовсе  непростое.  Расскажи  мне  про  этого  больного  побольше. –Моисей  Соломонович  назвал  пока  неведомого  ему  Алика   больным,   это  уже  обещало  успешное  продолжение  дела  Герасимову. «Больной»,  значит, дискредитирован. Побежден.
Николай  Иванович  вспомнил  и  пересказал  весь  негатив, который  был  ему  так  или  иначе  известен. И  бурчание  Каленова, что  на  нелегальной  свалке  возле  его  садоводческого  товарищества  встречаются  десятки  вскрытых  консервных  банок  из - под  разных  мясных  паштетов, а сожрали  их  члены  обкома  и  райкома, этих  консервов    нет  в открытой  продаже, о  некоторых  консервах работники  магазинов  не  догадываются,  что  такие  существуют, ананасные  банки  заграничные,  эти  люди носят   дорогие  импортные  костюмы-   такой,  финский  он  видел  на  одном  инструкторе  райкома.  И  как  хорошо  сидит  костюмчик. Этот  Каленов какие-то  пасквили  сочинял  на  эту  тему. Давал  некоторым  знакомым почитать. Рассказал  и  про  громкий скандал  с  дезинфекцией поездных  туалетов  в  пассажирском  вагонном  депо.  Был  бы   Каленов  нормальный  мужик,  закрыл  бы  на  это  глаза,   спал  бы  себе  спокойно,  не  он  же  в  эти  обдристанные туалеты  ходит.
-Интересно, интересно. Спал  бы  спокойно.  Это  правильно  говоришь. Наш  человек,  как минимум- психопатия.  Это  многое  дает.  Но  оформить  это  все  могут  только  компетентные  органы,  товарищи  из  этих  органов. Нужен  умный  толчок. Ты  подумай. В  таком  примерно  ключе-  он  рассказал  кое-что о  деле  Титенкова. Может,  наведет  на  мысль…                       
Герасимов  был  весьма  умным  человеком-  его  это  уже  навело. Он  некоторое  время  дружил  с  одним  милицейским  лейтенантом,  а  тот  теперь    капитан  на  Воробьевке,   приглядывает  за  разными  бойкими  еврейчиками  в  Университете,  любителями  почитать   разную  сомнительную  литературу. Антисоветчину,  словом.  Пожалуй,  он  подойдет.
Гость  подошел  к   шкафу, на  полках  которого  стояли  ряды  удивительно  интересных  книг-«Геральдические  древа  царствующих  домов  Европы»,  «Энциклопедия»  Ефрона, Бремовские  фолианты, «Скорняжное  дело». Дореволюционное  издание.  Оказалась шикарная  книга.
Оскар  Борисович  аж  затрясся- Ну  дай  почитать, пылинки  сдую- обещал  он  предупредительно,  увидев,  что  Герасимов  трясется  от  возбуждения. Он  не  любил  давать,  он  любил  брать. Психиатр  сразу  увидел  в  необходимых  местах  овальные  лиловые  библиотечные печати    Института  микробиологии  и  их  инвентарные   номера.  Не зачеркнутые. Книги  не  были  списаны  какой-нибудь  инвентарной  комиссией. Герасимов  их  элементарно  украл.
Николай  Иванович  аж  побелел. -Смотри  у  меня. На  том  свете  найду.- Герасимов  знал, что  книга- это  и  вправду  богатство Когда-нибудь  больших денег  будет  стоить.
-И  не  сомневаюсь.- Оскар  Борисович  занюхал  алкоголь  чем-то  из  своего  арсенала,  он  прекрасно  знал,  что  отбивает    не  запах  у  себя,  а  нюх  у  гаишников.
А  на  прощание  тебе  анекдот. Свежий.
Три  развратника :француз, англичанин, итальянец делятся  опытом,  как  они  возбуждают  своих  дам. Британец  повествует как   он  поначалу вежливо  снимает  шляпу  при  встрече,  потом  любезно  говорит  о  погоде , приглашает  в  кино,  далее  в  кафе, в  ресторан,  наконец,   домой,  поит  англичанку.  Она  возбуждается. У  французов  все  иначе. Поит  ее,  потом  она  дает  минет  и  тогда  возбуждается. Иное  дело  у грузин. Он  снимает  проститутку,  трахает  ее,  и  отказывается  платить.  Она  так  возбуждается.                                                               
Далее  все  было  как  у  людей. Еще  немножко  выпили,  потом  пришла  жена  Герасименко,   его  сыновья.  И  еврей-психиатр  собрался  уходить.

                                                  Глава  16.

                            Скандал  в столовой.

    Валя- толстая широколицая повариха стояла перед диэтсестрой  Любовью Николаевной,  понурившись.  Молчала. Ей  выговаривали.
-Я  тебя предупреждала? Предупреждала? Ничего  с  кухни  не  таскай. А  ты... Еще  повторится, пойдешь в  кадры.  На  увольнение.
-Так очистки  же…Корове.
-Говоришь очистки…А  я  откуда  знаю? Может  под  очистками  пару  мешочков.  Рис,  крупа .Бутылочка масла,   Мне  что  твой мешочек  выворачивать? Пачкаться? Не  стану  я.  Просто  ты  больше  ничего  не  понесешь.
Валя обиделась  -А другим  можно  мешками. Вывозить  на  машине в  Афонино. Все  знают. Вона  в  тамбуре  какие-то мешки  стоят. Да  не с  очистками,  с  отходами. Что больные  не  съели. Мы  все  понимаем.
  - Вот  тебя  сократят понятливую,   тогда  болтать  не   будешь.  А  то мелешь  черт  знает  чего - все  знают. А  твоего  ли  это  ума  дело- знать-то? На  это  начальство  есть. Врач-  диэтолог. Заведующий  столовой. Главный  врач. А  твое  дело  телячье –кидай  макароны  в  кипяток. Лук  поджаривай. И  не  забудь, на  каком  масле.- Любовь  Николаевна  придвинула к  себе тяжелые  счеты, составлять  меню. Дело очень  серьезное. У  психов  были разные  сопутствующие   заболевания, например, циррозы, панкреатиты, туберкулез  иногда. Их   всех    полагалось  кормить на  особицу. Поэтому  хотя  бы  для  проформы  она  составляла на множество  разных  столов меню. Фактически  ничего  подобного  в  природе  не  было. Но  на  бумаге  для  проверяющих все соответствовало.   Стол. Раскладка. Понедельное меню. Буркнула тихо.
-  Иди,  нечего  тут как  столб стоять. Скоро  сам  придет  пробу  снимать. А  я  еще бутылку  не  открыла.- Она  вспомнив  про  бутылку, полезла  в  тумбу  стола  за  бутылкой  коньяка,    штопором и  рюмочками.
Повариха помялась  еще  чуточку, переступая  с  ноги  на  ногу, вытерла  потное  лицо  нечистым подолом  фартука  и  пошла  к  своим  мармитам.  Их  было  у нее  пять. Больных-то бывало  до  130  человек  одновременно.  Кухня  размещалась  в  торце  здания на  втором  этаже.    У  каждого  отделения  была  своя  кухня  со  своим  персоналом. Больных-то  насчитывали  в  праздники  по  нескольку  тысяч.   
-Что  попало?- спросила  ее  кухонная  работница Паша.- Очистков  жалко. Поди
удавятся из-за  этого  говна.
- Право  слово - негодяи, -поддержала  разговор  столовая  раздатчица Феня. Старая сухопарая тетка.- И  ничего  не  боятся. И  суда  на  них  нет.
    -Еще будет- пообещала  Валя.
В  четыре  часа дня к  ней  прибежал ее сынок. Большой  уже  мальчик. Чтобы  утащить на   коромысле два  ведра  отходов  и очистков.
Когда  они принесли в  дом   поросенка,  мальчишка с  ним  очень  сдружился. Сразу  же.  Только  развязали  мешок, он  живо выскочил  на  волю. Сунул  морду  в  миску  с  похлебкой.  Удовлетворенно  хрюкал. Потом  его  переместили  в  стайку. Цоканье  остреньких  копыт по  деревянному  полу  в  стайке для  Алешки  было,  видимо, как  музыка. Так  же  как  и  добродушное хрюканье. Мальчишку  было  не оторвать  от  наблюдения  за  животным. Он  с  удовольствием поил его  из  соски теплым  молоком- маленького, когда  подрос, относил  ему  варево, угощал вареной морковкой,  хлебушком, разговаривал, будто  Борька  мог  что-то  понять.
Алешке поэтому  не  говорили,  что  вообще-то  свинью  когда-то  зарежут  на  мясо. Было  очевидно,  что  мальчик  расстроится. Он  впрямь  полагал,  что                                       Глава  № -перед пятнадцатой.
                               
                                  Антирелигиозная  пропаганда.

Из  Ляховского морга  забирали  труп  бесчерепного больного, умершего  от  шоколадной  конфетки,  с  пяток психов  стояли у  дверей. И  одному санитар предложил   подержать  распахнутой  дверь, чтобы  они  с  гробом  могли пройти.                                 Павел  Андреевич –секретарь  райкома-  это  он  был  тут-  подержал. Отец  Савва спустился  с  приступка. Перекрестил вдогонку. Они  пошли  гулять  по  холодной аллее. Разговаривали  о  вечном. 
-Не могу понять,  как  это  я  пришел, как  говорят,  к  богу. –исповедовался батюшка  секретарю  райкома- не  было  у  меня  никаких  личных драм,  трагедии  какой-то не  случилось.   И  в  моря  ходить  на  лодке  не  боялся  на  практике. Телесно  здоров. Но  вот  затосковал. Думы  лезут. Ну  хорошо,  сейчас  я  здоров, силен,  молод, а  ведь  все  пройдет. Все  кончится.
-Вы, отец  Савва,  наверное,  слышали, может  быть  читали  легенду  об  индийском  магарадже, который  упрятал  своего  сына  в золотую  башню  без  зеркал,  чтобы  тот  не  видел,  что  он  стариться  будет,  станет  болеть,  поседеет  и  так  далее.
-Знаете,  я  вас  прошу,  обращайтесь  ко  мне    Владимир  Дмитриевич.  Это  мое  имя  отчество  по  паспорту. Так  будет  естественнее.  Вы  же  не  на  исповеди,  совершенно  неверующий.  Так  что  оставим  это-батюшка, отец  Савва и  все  подобное.  Для  вас  я  не  батюшка,  а  просто  человек.  Может  быть, это  я  к  вам  за  умным   словом  иду.
-Ну  что  же.  Соглашаюсь.  Так  индийский  эпос  этот  вам  известен.
-Да,  конечно.
-Так  вот  я  полагаю,  множеству  слабых  духом  людей религия  необходима.  Именно  как  наркотик. Успокоить  перед  лицом  смерти,  болезни,   горя,  потери  близкого  человека. Нужна.  Но  ведь  не  всем  же. Маресьеву  летчику,  Павке  Корчагину  она  не  потребовалась. Да  хотя  бы  вам, Владимир  Дмитриевич.   Молодой  непьющий. Наверное, спортсмен-разрядник. Были  же   спортсмен?
-Да,   конечно, гимнастикой  занимался,  потом  стал  потяжелее- увлекся  железом,  кэмээсом  был  в  тяжелой  атлетике. Да  причин  не  было  для уныния. Правда.
-Так  что  же  погрузились   в этот  омут?
-А  от  дум.  От  мыслей. Кто  я? Кто  мы? Зачем  живем? Почему  на  свете  так  много  несправедливости? Может,   там  в  другом  мире, уже  за  пределами врат  Петра  Архангела  будет  все  не  так.  Все  будет  по  справедливости.
-Интересный  вы сделали вывод.  Помнится, Артур  в  романе «Овод» как  раз  по этим  же  причинам  сделал  противоположный  вывод.  Читали? Помните? Горячо  верующий  был  юноша.  Но  задался  такими  вопросами- почему  каждый  день  от  голода  умирает  40000  ни  в  чем  не   повинных  детей? Почему  ужасные болезни мучают  прекрасных людей. Всякие  там  чахотки, столбняки, гангрены…Да  ведь  болезней одних  только  наименований  сотня  тысяч…  У  меня  в  учхозе  прекрасный  юноша  погиб,  ему  ну  картофелекопалке  руку  с  лопаткой  вместе  вырвало…Этот-то  за  что  наказан  так  жестоко? А  всякая  мразь  живет  и  процветает…Это  разве  не  противно  божественным  установлениям?
Батюшка  молчал  недолго. 
-Если  бы  знать. На  все  воля  божья. Гадать  можно сколько  угодно. Может,  отцы  нагрешили. Или  еще  что.  И  вообще  говорится,  что  хороший человек  богу  самому  нужен.  Вот  и  прибрал. Там  на  небеси  Архангел  Петр  разберется.- Он  перекрестился.- И  всякому  воздастся  по  делам  его.
-Разберется-разберется. Знаем  мы  вас,  боголюбцев. А  я  вам  сейчас  расскажу  историю,  как  там  у  вас  разбираются. Слышали,  как   химеры  появились  на  соборе  Парижской  богоматери. Химеры  знаете,  что  такое?
Отец  Савва  не  знал -  в  православной  религии  об  них  ничего не  говорится.
И  Павел  Андреевич,  извинившись,  что  не  может  так  уж буквально  передать историю  эту в  деталях,  потому  что  давно  читал  или  слышал, не  очень  хорошо  помнит,  но  суть  перескажу,-  пообещал.
В  году  255  до  Новой  эры  дева Параскева любила  делать  физические  упражнения на  берегах  Нила  и  прилегающих  к  нему  рукавов  и  заводей. Одним  словом,  гимнастику.   Тоже  молодая  была,  полная   сил.
И  в  то  лето  в  июле все  рукава и  заводи  пересохли,  обмелели, настолько  обмелели,  что  рыба  или  сдохла,  или  ее  всю  поели  прибрежные  хищники. И  она  видит  как-то, что  молодой  полный  прежде  сил  крокодил плачет. От  бескормицы. –здраво  рассудила  дева  и  тоже  всплакнула. Но  когда от  слез  она  успокоилась,  стала  размышлять,  как  помочь  горю,  то  есть  утолить  голод   крокодила.  Иначе помрет. А  вокруг  ну  ничего  кроме  сучьев,  замазанных  в  глине. Ни  рыбки,  ни  антилопы  какой  хроменькой.  Ничего.  Один  зной. И  она  тут  на  бережку  зарядку  делает. Но  ее  осенило.  Правда,  поначалу  она  содрогнулась  от ужасного  своего  решения. Да  кто  бы  не  содрогнулся?     
Она  вошла  в  воду, дабы  крокодил вкусил  от  ее  плоти,  Павел  Андреевич предположил,  что  умирающего  могли  бы  спасти одна  или  даже  и  обе  ее  пышных ягодицы. Вошла  в  воду,  зажмурилась, закрыла  глаза  ладонями, не  дышит-ждет… 
Но  Нильский  крокодил совершенно   неожиданно   решил  дело.  Он  повалил  ее и  овладел  Параскевой  девой. Как  будто  он  молодой  мужчина. Из  последних,  надо  полагать,  сил.     
Его  подвиг не  остался  без  последствий. Ударил  гром  с  ясного  неба,  насильник  был  покаран громом  небесным.  Спустя  определенное  время она произвела  на  свет  божий  химеру. Существо с  человеческой,  между  прочим  женской  фигурой, но  с  головою  нильского  крокодила.  Это  засвидетельствовали  скульптурные  группы  Парижского  собора  богоматери. Помните,  горбун  Квазимодо  цеплялся  за  них, когда  расплавленным свинцом  и  смолой  поливал штурмующих  его  убежище,  чтобы  спасти  цыганку.
А  поскольку  случилось  это  непротребство  в  пятницу, девушку  именуют  с  тех  пор -  Параскева  Пятница. К  лику   святых  причислили.
-Ну  как  с  вами  впредь  разговаривать… Не  буду. Вы  богохульник. Извращенец.                                         
-И  совершенно  правильно  поступите-  к   разговору присоединился  Юрий  Григорьевич,  он  решил  прогуляться  вместе  с  ними.
-А вы  что  у  морга  позабыли?- спросил  святой  отец. Юдоль  печали  все-таки. Морг.
-Именно  поэтому,  что  морг. Соседку  сейчас  отсюда  будут  забирать  в  Кулебаки. Тамару  Лихачеву. Вон  уже  машину  шофер  сдает  задом  к  дверям. Умерла нелепо, а  еще  танкист- истребитель. Они  остановились  у   машины. Юрий  коротко  сообщил  им, что  Тамара  сильно  ошпарилась в  местной  кухне,  на  нее  как-то  опрокинули  огромный  бак  с  кипятком.  И  вот  три  дня - и все.
Отец  Савва  перекрестил  гроб -  умерла  без   причастия, без  покаяния. 
-Она  была  неверующая- успокоил  его  Юрий.- но  и  совершенно  безгрешная.  Хотя  могут  некоторые  обвинять  ее  в  распутстве. У  нас  там  три  таких  были. Белка, Стрелка  и  Тамара.  Но я полагаю, что  это  так  могут  думать  только  завистницы. Уж  какие  у  них  побывали  в  постелях  гренадеры- усачи,  не  то  что  у  других  путевых  бабешек,  скромных  жен.  Помню -  идет  эта  Белка  ли  Стрелка  ли- я  их  путаю,  по  улице  Войкова,   тащится  домой. А  за  ней  или  за  ними.  Когда  их  двое,  в  отдалении ,  метрах  в  десяти  как  бычки  на  веревочке, двое  офицериков,  сгорают  со  стыда, щеки  аж  алые,  но покорно  следуют  за  этими  профурсетками. А  уж  у  них  ножонки-то,  у  этих  дур,  мускулистые,   будто  канаты  перевитые, в  позорных  морщинистых  чулках. Лица, лица  точно  надо  тряпочкой  закрывать – и  вот  будет  у   них  половое  сношение. Командировочные  офицеры  из  гарнизона.  Летчики.  Далеко  по  Союзу  об  этих  непутных  бабешках  разносится  тихая  слава. А,  когда  они  без такого  почетного эскорта   идут,  то  обычно – так. Повстречается  на  ее  пути  мужичок,   разойдутся,  а  она  оглядывается,  шагнет -  и  оглядывается.  Какое  впечатление  осталось  от   нее  у  встречного  мужчины.  У  Тамары  этого  не  было  ничего. Может  год  держаться,  два,  но  вдруг  на  нее  накатить. И  офицерики  к  ней  валом  валят. А   то  выпрыгнула  в  оконный  проем  с  4-го  этажа  чужого  дома  на  лестничной  площадке,  -живехонька, ну  ногу  сломала. Так  ведь  даже  на  походке  не  отразилось. Срослось  как  на  собаке. А  то  ее  в  собственной  постели  заявился  один  бандит  через  окно-  квартира-то  на  первом  этаже- зарезать  явился.
-Это  за  что  же?-  спросил  Владимир Павлович- таких  обычно  берегут,  как  национальное  достояние. 
-А  по  ошибке. Он  думал,  что  убивает  ее  дочку  Ирку,  что  она  его  заразила  триппером? А  в  темноте  в  чужой  квартире  не  понял, что   режет  ее  маму – Тамару. И   опять  жива. Ничто  ее  не  брало.  Но  все – таки  старуха  с  косой  ее  настигла. В  больнице. И  не  спасли. Какая  потеря  для  вооруженных  сил. И  медаль  дать  ей  не  успели.  А  ведь, наверное, заслужила. Поднимала  боевой  дух  наших  авиаторов. Наполовину  грешница,  наполовину  святая. Как  часто  бывает  в  нашей  жизни.
–Он  направился  к  Ирине,  дочке, приехавшей  за  телом  матери. Поздороваться, высказать  слова   сочувствия.
Ирине  было  не  до  этого.  Шофер  торопил. Она  еще  побежала  в  канцелярию  больницы  получить  свидетельство  о  смерти.  Тамару  увезли на  Шилокшанское  кладбище. Успокоилась  танкист-истребитель.
А  отец  Савва  вечером  нашел  в  палате, где  он  лежал  с  секретарем  райкома  и  экономистом-доцентом, пустую  бутылку  из-под  «Пшеничной», велел  взять  кружки  и  налил  воды  на  донышко, символически  помянули божью  рабу  Тамару, доцент  раздумчиво  спросил  у  батюшки-  Так  есть  душа,  была  или  нет  у  этого  бесчерепного,  что  помер?
Сергий  сказал решительно-  Думаю  все  же  нет. Пусть  на  меня  епитимью  наложат,  пусть  от  сана  отвергнут,  а  я  скажу  свое  мнение-  Нет. Не  вдохнул  в  него  душу  Дух  святой.  И  поминать  его  грешно. У  него  дефект.
А  секретарь  Павел  Андреич  к  этому  случаю  рассказал  анекдот  об  дефекте.
-Поженилась  одна  пара. Первая  брачная  ночь. Муженек кряхтит-кряхтит  в  постели, робеет.  Жена  думает-  Чего  это  он?
Он  ее  руку  берет  под  одеялом,  прикладывает  к  своей. А  у  него  протез  был   до  бедра. И  рукой  жены  по  культе  водит.  Там  где  бедро.  Говорит-  Я  тебе  не  все  про  себя  поведал.  Ты  же  не  знаешь.  У  меня  дефект-  и  ее  рукой  по  бедру.  По  культе  водит.
Жена  ему  отвечает. –Всем  бы  такой  дефект. С  вазелинчиком  пойдет.
Хотя  и  это  были  своеобразные  поминки, но  смеялись  долго. От  души. У  бесчерепного  как  раз  такой  дефект  был. Да  вот  не  тому  достался.
С  вами  тут  нагрешишь- Сергий  едва  отдышался.

продолжение
Глава 18

                                 Следствие  по  делу.

          Кто  сообщил  в милицию  о  смерти  Шурика,  осталось  невыясненным.
Точно  не  дежурившие  в  ту  ночь  санитары  и  медсестра, и  не  дежурант-доктор, вызванный  было  в  шесть  утра в  отделение,  никто  из  них  до  этого  не  догадался. Бездыханный  Шурик  привалился к холодной стене в  дальнем  углу                                                              туалета. Голова  его  упала  на  грудь. Будто  пьяный  дремлет. Милицейские  офицеры вызвали  и  прокурорского   работника,  и  экспертов. Те  обещали  суровые меры за  упущения. Марья Ивановна  даже  не  оправдывалась. Знала, что  ее  медики  все  сделали   не  так. Проспали. Не  знали, кто  до  утра  посещал  курилку. Сам  туалет. Кого  трясти?  А  ведь  кто-то  же  это  делал. Но все  молчат. Марья  Ивановна  шепнула  следователю- Ну  чего  вы  хотите-  у  нас  же  безголовые,  даже  безмозглые.             -И   покойный  тоже? 
-Да  нет,  этот  был  с  головой.
-Вот  именно  был  с  головой.  Теперь  уже  нет. Правда,  его  нет. А  был.
Выяснить, кто  ночью  после  того, как Шура  устроился  на унитазы, здесь  побывал, не  удалось. Милиционеры,  брезгливо морщась, склонились  разглядывать  зеленые стены, окна  с  бронебойными  стеклами,   даже  красные  плафоны, чистые  металлические плиты  массивных  унитазов,  когда  два  санитара  пронесли  мимо  них  на  руках молчащее  уже  лет  пятнадцать  существо. –Осторожно- сифилитик- предупредил  один  из  санитаров. Сифилитик  уже  много –много  лет  не  был  заразным. У  него  была  спинная  сухотка,  совершенно  не  проглядывало  сознание.  Трава  и  трава.  Такая  же  безвредная. Здесь  все  это  знали. Санитар  шутил  подобным  образом- напугал  несведующих  милиционеров,  которых  не  любил  с  юности,  когда  его  забирали  в  СИЗО за  что-то  вроде  кражи  или  хулиганства. Здесь  все  санитары  были  с  предшествующей  уголовной  историей. Или  же  студенты  старших  курсов  мединститута. Только  бывшие с  историей  были  гораздо  лучше- решительнее  и  умнее- знали, когда надо  надеть  мешок  на  непокорного  психа  и  «маненько поучить»- попинать  огромными  кирзовыми  сапожищами. Один  держит  узел  над  головой,  в мешке  мотается псих, орет, будто  его  режут,  а  его только  учат,   охаживают-  то  пну т,  то-  кулачищем  в  бока.
Естественно, милиционеры  не  стали  мешать  процессу,  как сифилитика  пристраивают  на  унитаз. Обычно,  этого  сюда  не  таскали никогда,  а  просто  подмывали  клеенку, пару-тройку  раз  в  сутки.
Всех  посторонних от  туалета сразу  как  ветром  сдуло. Не  хотелось  быть  ни  свидетелями,  ни  понятыми. А  милиционеры  попросили докторов  освободить  кабинет  на  полчасика,  заперлись  и,  переговариваясь, споря,   что-то  там  писали. Потом  ушли. Заявив,  что  дело,  очевидно,  судебной  перспективы  не  имеет. Несчастный  случай. Скользкая  ступенька   перед  унитазами. Человек  сам  убился. Тем  более, что  здесь  лежат  больные  люди.
Иного  мнения придерживались  в  палате  уголовников. Шурик  о  чем-то  шептался  то  с  одним  санитаром,  то  с  другим, что -то  выпытывал  у  своих  шестерок. Пытался  поговорить  с  сержантом  у  двери  той  особой  палаты,  но  тот ему  пообещал   пару  оплеух,  если  тот  не  отстанет. Он  ничего  не  узнал,  но  это  его  не  успокаивало. Он  шкурой  чувствовал,  что  здесь  что-то  не  так.  Не  поскользнулся  Шурик. И  он  в  общем-то  угадал,   кто  мог  это  сделать. Но только  картины  в  деталях  воссоздать у  него  не  получалось. Все  было  на  уровне  предположений. Тем  более,  по  уголовному  своему  менталитету  он  еще  более  зауважал  соседа- психа,  по  которому  даже и  не  тюрьма  тоскует,  а  безвестная могила с  фанерной  табличкой  и  номером.  Иной  уровень  человеческой значимости. Тот  был- фигура.  Личность.     
В  морге,  очень  напоминавшем  холодильную  камеру,  Шурик  лежал  на  цинковом  листе, спокойный, окоченелый. Санитар равнодушно порол  ему  живот, пилил  кости  черепа,   пока  за  дело  не  принялся  прозектор с  каким- то неразговорчивым ассистентом. Пахло  сырыми  кишками. Непривычного  человека  здесь  тошнило.   Они  единодушно  пришли  к  выводу –перелом  височной  кости,  кровоизлияние  в  мозг  и- тут  же летальный  исход. По  всей  видимости, в  результате  несчастного  случая. То,  что  гематом  было  две,  они  будто бы  не  заметили. Описали  одну. Всем  известно, что лихой человек –уголовник  Шурик сам  убился. Приличные люди  ночью  спят,  а  не  шляются  ночами по туалетам  в  психушке,  тем  более  где   такие  скользкие  чугунные  унитазы.

                     Глава 19.
               
В  основном   -продовольственная тематика.   

В  холле вдруг появились хорошенькие  молоденькие девушки. Студентки. Не  из  мединститута, что  было  бы  естественно  здесь, а  из  сельхоза. Они  приносили  в  толстых  папках  материалы  для своих  дипломных работ к одному  из  больных. Доцент сельхозинститута,  он  совсем  не  напоминал  каких-нибудь  опившихся  до  белой  горячки   богатых кровельщиков.     Доцент –экономист  не  пил,  не  курил,  вел  здоровый  образ  жизни, а  вот  поместили  сюда –полечить  душу.  Очевидно,  не  в  первый  раз. Здесь  его  уважали. Смогли  выделить  место  в  лучшей  палате, вместо  шахтера. Человек  он  был  общительный,  простой. Не  кичился  своей  ученостью. Везде  был  на  своем  месте.  И  вечерами  на  его смятой  постели    сидел  он  сам  и  еще  кто-нибудь да  на  койках  рядом.   Или  в  холле  там,  где  было  можно усаживались  -секретарь  райкома,  батюшка –отец Савва,  доктор Юрий  Григорьевич  и  гравер Алик.  Молча  стояли  двое- трое  любопытствующих.  Завязывался  очень  серьезный  разговор на  тему, что  же  лучше  в  сельском  хозяйстве- капиталистический  способ  производства  или  социалистическая  плановая экономика.
Доцент доказывал –капитализм.
-Совершенно  не  согласен –упирался Андрей  Павлович.
-Ну  от  вас иного  и  не  приходится  ожидать. Вы не  ездите в  Москву за котлетками и  яблоками. А беспартийные  граждане,  которые  не  сидят  в  Президиумах,  зато  каждый месяц  в  белокаменную мотаются  в  ихние  Гастрономы  и  прочие  торговые точки, так  не  скажут. Вон моя  соседка Лида.  Она  крановщица  в  сортовом цехе-,  между  прочим, высокое положение  занимает. На десятиметровой  отметке ее  кран  в  дыму  и  копоти- там  металл  катают. За  вредность  молоко  ей  дают, лучше  бы  паек  с  торговой  базы. Нет, за этим  работники райкома  и  райисполкома шастают. А  Лида  получит  зарплату,  да  муж  еще –ему  как кондуктору   приходится  бегать  за  товарными  вагонами  по холодку  да  на  морозе то  сцеплять  их,   то  расцеплять  их,  то  в  мартеновский  цех  сдавать, то  на шихтарку,  то  в  Навашино  на товарную  станцию. Такой  поджарый  как  щенок. Тем  более  сам  маленький, говорится  же  маленькая   собачка  до  смерти- щенок. Это  про  него. Сыну  их  Сашке-токарю-карусельщику   платят опять  же  очень  хорошо. И вот  они  отовариваются  в  столице. Аж  по  триста  котлеток  берут,  ну  и  все  прочее. Апельсины из  Марокко, мандарины, финский  сервелат, венгерские  яблочки да  всякие  деликатесы- печень  трески,  гусиные  паштеты оттуда везут, гляди  надорвутся. Потому что  еще  и  сапоги  дочери  югославские  и  обувь  чешскую  парню,  а  недавно  еще  и  «Яву» мотоцикл. Да  забыл  сказать –он  курит  их  Сашка,  ему  хорошие  сигареты  подавай  болгарские- БТ или  равноценные. А  в  Кулебаки  их  не  везут. И  вина.  Короче, капитализм  загнивающий  лучше  обеспечивает  свое  население,  чем  наше родное  социалистическое  государство.
-Эх, доктор-доктор, от  вас  я  никак  не  ожидал это  слышать. -Секретарь  Богородского  райкома был  крайне  удивлен.- Не  ожидал. Ведь  вы  же  биолог, университет  закончили. Следовательно,  осведомлены,  какого  качества те  тысячи  сортов  колбас, что  предлагает  своему  народу  их  сельскохозяйственное  производство. Не  может  быть,  чтобы  не  знали.
- А  то  вы  знаете- усомнился Александр  Иванович- только языком  ваш  брат и  может.  Ля-ля.-
-Ну если вам сама моя  жизнь в  чем-то сможет  вас  разубедить, то  скажу. Родился  в  деревне, тут  недалеко –в Чуварлеях. Телят  пас, овец, едва  хворостину смог  удержать, гусей гонял на  пруд. Только школу окончил, в сельхозинститут отправился, в Новинках- это  рядом  в   учхозе  стал зоотехником,а  стадо  там  было  немаленькое  -пятьсот  голов,  да  скот-то  какой,   элита  же, потом  управляющим учхоза, тут  уж  и  растениеводство  пришлось  до  тонкости  постигать, а  ведь  много  тысяч  гектаров –и  пропашные  культуры  были, и  луга, прекраснейший  большущий  сад  плодоносный до  прошлой  зимы  был. Но  вот  вымерзло  все  в  этом  году. Морозы  были  не  для  наших  сортов-  стволы  трескались пополам,   ну  вы  же  помните.  Какая  зима  была.
Да  помнили. Юрка  не  мог  забыть,  как  одного  пьянчужку,  сраженного  зеленым  змием  в  7  часов вечера прямо  у  гаражей за  исполкомом тащил  на  себе, то  у  мужика  варежка  свалится,  то  шапка, надо  останавливаться- подобрать с  дороги,  надеть  ему на  непослушную руку,  нахлобучить  на  глупую  голову и  взвалить  это  полумертвое  тело  на  себя и –тащить, куда  сказала  какая-то  женщина. На  улицу  Мира. Вот  если  она  ошиблась, и  это  чудо  там  вовсе  не  знают. К  счастью,  встречная та  тетка  не  ошиблась. Он  доставил  человека  по  его  местожительству,  так  еще  и  мать  того  алкоголика на  Юру  накинулась,  ей  пришло  в  голову, что это  он  споил  ее  непутевого сыночка. Юра  аж  потерял  дар  речи- нет,  чтобы  спасибо  сказать за  спасенье  этого  охламона, так  еще  и  возводят  напраслину,  корят. Эх, люди. Нескольким  таким  в  ту  зиму  в  Кулебаках  отхватили и  пальцы, и  руки, и  трое  замерзли  насмерть -и  вовсе  не  по пьянке. Суровая  была  зимушка.       
Он  мог  бы  сказать, что  когда  в  обкоме его сосватали  на  не  очень  передовой  район на  сельское хозяйство, уже он  в  сельхозпроизводстве  что-то смыслил. По  крайней  мере,  у профессора Капацинской   он заканчивал  заочную  ординатуру  по  селекционной  работе  в овцеводстве.
- И  как - никак  мне приходится  следить  за  положением  дел  в  этой  отрасли  на  Западе.  Не  все там  так радужно. Знаете, как  у  них  мясцо животных  напичкано  гормонами,  левомицетином,  прочими  антибиотиками, выращивание у  них  промышленное,  в  огромных  многоэтажных  зданиях. Сенца  ароматного животному там  не  дадут,  из  колоды  деревянной  в  чистом  поле  не  поят родниковой  водицей. По  программе  живут  коровенки  и  курочки. Так  что наши  тощие  и  синие куриные  тушки  куда  как  для  здоровья нашего  пользительнее. Как  некогда  говаривал  один  литературный  персонаж. Точно так же  и  говядинка  наша. Насчет  свинины  итог  не  в  нашу пользу –сильно, избыточно  жирна  наша  свинина. Были  попытки  акклиматизировать  их  свинок  у  нас. Хорошие  показатели  у  бельгийской породы. Мясная.  Но  не  приживаются.  Даже  в  донских  степях. Туберкулез. Наши  свинки  бегают, хрю-хрю, хвостик  завивают, визжат, бока  чешут о доски в  хлеву, но  ведь  не  берет  их  палочка  Коха,  а  заграничные одна  за  другой  заражаются, ревматизм  еще  их  берет,  хотя  уж  у  нас в  Донских  степях  и  не  должно  бы. Но  вот  факт. Свинина  у  нас  жирна, только  на  сало  и  годится. На  шпиг.
А  мы  свою  живность  так  потчевать  их  добавками  не  станем,  разве  что  в  больших  свинокомплексах  вроде  Ильиногорского- тут  другого  выхода  нет.
Юра  вспомнил  лекции  по  животноводству,  вспомнил,  как  упала  плодовитость белого  орла, койота, волка  в  местности,  прилегающей  к  их  откормочным  предприятиям. Гормоны  попадали  в  реки,  в  другие  водоемы,  далее  в  траву, из  травы-  в  травоядных- зайцев, например,  и  наконец  -в  хищников. А  уж  те  и  размножаться  не  в  состоянии. Вот  он  результат  научного  прогресса  в  жизни.
-Но, конечно,    и  в  СССР  не  везде  такая  напряженка с  продуктами. Должен признать, что в  Прибалтике, где  мне  много  пришлось  бывать-  я же  на  эстонке едва  не  женился  в  Таллине,  с этим  делом  с  продуктами  более  чем  хорошо. Грех  жаловаться.  То  же  самое в  Минске. Можно  подумать, что  там  уже  коммунизм наступил. –  слова  отца  Саввы, в  прошлом  курсанта Высшего  военно-морского  училища были  более  чем  убедительны.
-То  же  самое  я  могу  сказать  и  о  зоне, где  строят  Байкало-Амурскую  магистраль.  Проехал  я  по  БАМу три  года  назад  как  корреспондент неведомой  газеты   или  журнала, без  аккредитации,  жил  среди  шоферов  в  их  поселке  Таловка- могу  свидетельствовать.  Все  есть,  куриное  молоко, если  бы  в  природе  существовало, и  его  бы  туда  доставили.- Юрий  не  стал  более  распространяться  о том  периоде  своей  жизни.   
Конечно, и   ему  пришлось  в  детстве  несколько  лет  быть  животноводом. Сколько же  лебеды  порвал  на  жарких хлопковых полях  для  своих баранов. У  них в  подвале всегда  один  в  Кассан-Сае. Бараны  настоящие.  Всегда могучие. Самцы  с  огромными  курдюками. Очень  возбудимые. Ярочку  им  видеть  было  точно  противопоказано. Колышек  вырвут.  Как  пить  дать  и  несутся  к  самке. Все вели  они  себя  одинаково. Мальчонка  не мог  никакого  из  низ  удержать  на  привязи. Но  лава  богу  их  бараний  век  бывал  недолог –а  мясо  их  было  и  нежным,  и  ароматным. Тем  более, что  кое-когда  баранам  перепадало  пастись  и  на  поливных клеверищах в  парке райцентра.
Довелось  Юрке еще  и  гуртовщиком  быть в Новосибирской  области. Там  уже  насчитывалось  1850  голов  бараньих,  но  все  они  по  сравнению  с узбекскими  только условно  могли  считаться  баранами. Так  жалкие  овечки- два  пуда весом. Но  все-таки  скотоводческий опыт  он  же  имел.  И  некоторые  мысли  доцента  мог  и  оценивать,  как  правило,  критически. Естественно,   за  несколько  месяцев  пребывания  в  тех  же  Новинках,  когда  пас  это  элитное  стадо  с  двумя  другими  студентами  и  пастухом  Гошей,  так  же что-то  получил  в  этой  области- в  животноводстве.  По  крайней  мере, попил  молока  парного  до  …не  знаю  как  и  сказать.  До  поноса-  три  с  половиной  литра  в  один  присест. Еле  бегал  за  коровами,  а  потом  ему  стало  нехорошо. Не  везде  же  есть  кусты,  и  бумага  на  пастбище  не  растет.  Даже  лопух  с  его  огромными  листьями  не  всюду  попадается  или  мать- и мачеха.  А  кошачьи  лапки  или  гусиные  для  этой  цели  малопригодны. На  другой  день  уже  он  выздоровел,  настолько, что  смог  полную  поллитровую  баночку  сметаны  скушать. Ему  там  вообще  хорошо  жилось  в  Новинках.  Вишню  в  саду  кушал,  сколько  хочешь.  Бригадир  на  лошади  догнал  его  как-то  он в  вишневых  аллеях в  Щербинках -это  прямо  над  кручами  Оки и  лошадью,  ее  грудью  подогнал  Юрку  к  обрыву. Так  что  хищник  в  отчаянии  рванул  рубаху  на  груди- Толкай  -сказал.- Гад.
-Ну  скажешь  тоже. Я  пошутил. Попугал,  конечно, но  не  убивать  же  тебя  из-за  вишни  этой. Ешь,  сколько  влезет.  Студент  что  ли? –
Юрка  не  стал  отпираться. -Тем  более.- бригадир  милостиво  разрешил  и  впредь  ходить, если  получится.  Но  чтобы  никаких  банок, ведер. А  то  из  института  попру. А  ты,  молодец,  не  пужливый. Молодец.
Дело  это  прошлое. А  вот  в  Кулебаках он  с  этим  с продуктами  решил  уж  вовсе  кардинально. Правда. Не  очень  честно. Используя   свое  служебное  положение, даже  с  превышением  полномочий. А  вышло  это  так. Жене   надоело  плакаться и  жаловаться всем  и  каждому, что  давно  уже  не  ела  мяса. Как  на  рынок  ни  придет, уже  все  хорошее  разобрали.
А его приятель  Лубнин- дерматолог никогда не  имел проблем  со  снабжением.
Как это вышло- для санитарного контроля над пищеблоком больницы его лаборатория забирала  смывы в кухне- с емкостей для  переноса первых и вторых блюд, компота или  киселя, с  различных  поверхностей- столов, разделочных досок, рук поваров, их  спецодежды. И как правило в результате ничего не высевалось в кухне- ни  кишечной палочки, ни протеев, ни стафилококков. Всегда. Приходил мазать деревянной  палочкой, смоченной  в  стерильном физрастворе, эти  поверхности он  один. Без  врача- эпидемиолога. Тоже  ему  давали надеть халат, мыл руки, не  вытирая  их  полотенцем, сушил  их навесу- и  в  сопровождении диэтсестры  Медведевой шел  от одного  объекта  к  другому или к  нему подходила повариха, бросая  на ходу  одни  и  те  же  шуточки, что  вот  теперь и  мыться  не  надо, иногда интересовались- не  святая ли  это вода  и  в  том же  роде прочие глупости. Минимум- раз в месяц, следовательно  уже  раз  пятьдесят- шестьдесят.  И  всегда так скучно, рутинно. В кухне  не жалели  дезсредств, горячей  воды  и  электричества. На  этот раз  все  вышло  не  так. И  шло  не  так  с  самого  начала. Пришел он не  в  обычное  время- после  часу  дня и к  тому  же в  пятницу, то  есть, когда  руководящие  специалисты ЦРБ  получали  мясо и  прочие  остродефицитные  продукты  из двадцатого магазина(колбаску, копчености, консервы). Это замы главного  врача Ураева, Стрельцов,  завполиклиникой Лещева, заведующие  отделениями,  хирурги и ряд  лечащих врачей. Для  них  завмаг  Николай Федорыч  по  пятницам выделял половину говяжьей туши. И уж   здесь  в складе кухни  диэтсестра  Анна Семеновна Медведева  сама мясницким  широким топором  наделяла докторов мясцом  по их  значимости  в больничной  табели  о  рангах. Кому-то филейную  часть  на  котлетки, кому-то на  гуляш, на  супец  тоже  надо. Иным в  месяц разрешалось килограммчика  два-три получить говядинки- терапевтам, иным  и пять и  шесть, начальству –сколько запросят. Поскольку Нина Семеновна сейчас махала тяжелым топором и ворочала  тушу,  взяв в помощь какую-то складскую работницу, пришлось Юрию Григорьевичу без обходиться без сопровождения.  Он  мазал  по  алюминиевым поверхностям ваткой, и, видимо, что-то  мстительное отражалось в  его  лице,  потому что повариха  Валя заметила- Что-то вы сегодня не такой  какой-то.
Он на это  никак не  отреагировал. Приехал к  себе в лабораторию, когда уже там никого  не  было. Ни  лаборантки, ни санитарки. Поэтому он  смело переместил  пробирки из  штатива сразу в  автоклав- на  убивку  и написал  результат  исследования,  которому  еще  длиться  пять  дней. На  другой  неделе ровно  через  пять  дней он отдал молча  бумажку Ураевой Анне Петровне. А еще несколько дней спустя его вызвала к  себе эпидемиолог Мария Владировна  и  получил  распоряжение  взять  смывы  еще  раз. По эпидпоказаниям.
Когда  он появился  в  кухне  появился на  этот  раз, Анна Семеновна пригласила  его в  свой кабинет  и  спросила  -Вы знаете,  как  меня  чесали  у  главного ? Нельзя было договориться?         Оставьте  мне 10-12 рублей и  приходите  в  пятницу – будет  вам  лучший  кусок.
Так  к ним  пришло относительное  продовольственное благоденствие. Анна Семеновна  сделала еще одно благодеяние. Познакомила Юрия с парочкой  завбазами – одна рядом с  милицией  за забором  завода, другая на окраине города возле железной дороги. И с одним завмагом- этим самым Николаем  Федоровичем. О  первом  заведующем ничего интересного  сказать нечего. А вот  второй  завбазой  по   фамилии  Чепик  был личностью здесь   легендарной.  Несмотря  на  свой  высокий рост казался издали  каким-то  ходячим  поплавком- в поясе необъятным, навряд  ли ремешок из  кожгалантереи ему  мог  подойти- два надо  было  соединять, чтобы затянуться. Говорили, что  приехал он в городок стройным  и  бедным- всего имущества-то   была выцветшая солдатская  шинелишка. Приняли  на  местную  базу к  овощам  рабочим,   но  тут у него  выявился  талант в  квашении и засолке. Продвинулся до завбазой. Кто  туда был  вхож  видели, как он  толстенные  двадцативедерные  бочки  носил  спокойненько у живота, с утра ставил  на  плитку жарить огромную  сковороду с  луком- это была   его  неизменная  закуска, выливал в  пивную  кружку бутылку водки,  махом выпивал  и съедал лучок. Чистил, резал  лук  -рабочий  день  длинный, мало  ли  еще  надо  будет  выпить  и  закусить. Когда  с  ним  расплачивались, он деньги  весьма небрежно  помещал  в  карман своих необыкновенных  штанов, видимо, этот  карман начинался чуть  пониже  его колена, сколько  там  денег  помещалось- бог  весть. Много. Были у  него  два  взрослых, весьма  стройных  сына  от  кулебакской  же  какой-то  обыкновенной  бабенки. За  тридцать  лет  жизни  тут он нажил  хороший  дом  под стать  себе, автомобиль легковой, как  он  в  него  усаживался,  как  умещался- непонятно.  Но  ездил  же. Все  кончилось одним  днем. На  рынок  какая-то  украинка  привезла веники,  опознала в  Чепике  полицая-карателя и  побежала в  отделение  КГБ  сообщить. Когда  сотрудники  приехали  на  базу, Чепик  уже  мотался в  петле. Изделие  не  подвело- выдержало  одиннадцатипудовую  тушу. Чепик, очевидно, тоже узнал  землячку  и  понял, кого   ему  ждать. Сам  привел  приговор  в  исполнение. Дети  и  жена  его  тихо  без   огласки  смотались  куда-то. Денег  после Чепика  осталось  много.
Директор  магазина № 20 был  интересен  по - своему. Медведева сама не получала продуктов, за ними ездила экспедитор Татьяна Андреевна на  грузовой  машине  и с рабочим   дебильным  Сашей. Поэтому Медведева  только  ей и поручила  пару  слов  сказать лично  Николаю  Федоровичу  и  после  пусть  доктор смело  ходит  в двадцатый  магазин. Завмаг никак не  мог обрадоваться  еще одному лишнему блатному. Но,  видимо, его  зависимость  от Анны  Семеновны  была достаточно  серьезной –он  не  воспротивился и  отпускал  мясца  уже  непосредственно Титенкову столь  же хорошего и  так же  много. В  те  дни,  когда его  не  было  на  месте- в  торге  ли  был  или в  больнице  лежал у  Трендюка –бегал, случалось, нагишом  по  третьему  этажу. Толстомясая  с совершенно  круглой  глупой  мордой  белокурая  бестия- он был альбиносом. Его  брови  и  ресницы  не  просматривались, а, наверное  были. Николай Федорович являл собою тип абсолютно непьющего  месяцами  запойного  пьяницы. Но  иногда  -это  он  знал  один, когда -на него  накатывало.  Он  писал  заявление   на  неделю- на  две. И, если  это была  теплая  половина года, выкупал  путевку  на круизный рейс по  Волге  до Астрахани, но  до  Каспийского  моря  так  ни  разу  и  не  добрался и до  устья  великой  реки  тоже. Высаживали   его, обычно, где-то  у Чебоксар  или Казани,  правда,  однажды   его доставили  до  Ульяновска. Вызывали иной раз  «скорую», а  то просто  дюжие матросы  выкидывали его на  берег  неизвестно  даже  где. Без  багажа, без  денег- ночью. Как он добирался  домой, бог  весть. Но  это было  не  каждый  даже  месяц. Каждый  год. Это –да.
Юрий  свел с ним дружбу, что  удавалось не всякому.  Прежде  три  года он  преподавал  в  очно-заочной  Арзамасской  школе -Кулебакском  ее филиале. А  теперь –в  вечерней  школе  для  учащихся  ПТУ-17. Там занималась  у  него  дочь  Николая  Федоровича –Люда. К  сожалению, слишком  на него  внешне  похожая.
Некрасивая  альбиноска  в группе  учащихся –поварих, где в основном  учились  красавицы- одна  привлекательней  другой она  старалась  не  высовываться,  чтобы  не  привлекать  к себе  внимание. Училась она  так себе. 
На  день торговли, совпавший с  праздником  Троицы, Николай Федорыч  свозил Юрия  с  женой, парочку  своих  коллег-продавщиц, двух  своих дочек- старшую, настоящую  красавицу- вся в  мать (жена завмага),  работала  медсестрой  у Лубнина  Коли, и  младшую, что заканчивала учебу  на  повара  в  ПТУ. Дорога
была  неблизкой, шла  лесом,  выбоины, колдобины, корни, глубокие лужи. Уазик мотало от одного  края к другому, и  само  собой старшая запела –Прощай, ничего  не обещай. –Голос  был  очень хороший, слушать было одно  удовольствие.
Юрий  с  сожалением думал, как  несправедлива   судьба. Одним  дает  все, другим ничего. Сплошь  и  рядом. У  спортсменки- лыжницы братик  всю жизнь  обречен только  лишь  елозить по  земле на  коленях, опираясь  на  руки. Жестоко  и несправедливо, но  ничего  тут  не  поделаешь…Никогда  этот человек  не  посидит  на  берегах  этой  не нанесенной  на карты речки,    петлями  изрезавшей  леса Горьковской  области, заполнившей  своими  прохладными  водами    целую  цепь  удивительных  карстовых  провалов,  зачастую эти  озера  имели  глубины  в  десятки  метров,  с  островами  под  названиями-  остров  любви,    уединения  и  тому  подобные. Вот  отсюда  и  вышел  род  Калининых.     
Домик   у  них  был в  деревне Кистаново,  небольшой  уютный,  чистенький, с  прохладными  сенками  и  горницей,   располагался  на  бережке  речки,  огород  уходил  прямо   на  берег.  В  воду  с  другого  бережка  глядели заросли  ивы,  в густой  высокой траве   шла  тропка к  миленький  мостку,  на нем  и  уселись  хозяин  и  Юрий.  Разулись, ноги  погрузили  в  свежие  тихие  струи,  Юрий  плескал  водичкой  на  берег,  ему  вспоминались  слова- Свои  ладони  в  Волгу  опусти-   Двести  километров  отсюда  до  великой  реки   пробежит  отсюда  эта  речка  Сережа,  но  с  нею  сольется,  так  что  ее  воды  станут  волжскими. – Его  размышления  прервал   Николай  Федорович –
     -Ты же  в  университете учился? Друзья остались,  наверное, преподаватели. –Остались. –Давай  к ним  съездим.  Подарок  я  приготовлю. Ковер  или  что  другое. Людку   надо  выучить. А  сама она  не  поступит.  Ты  подумай,  я  с тобой  и  съезжу. - 
           В  следующий  вторник они  и  поехали на  Краснофлотскую    к Герасимову   в  институт, тот отговорился
на  работе  в  лаборатории чем-то,  и  они  покатили  к  нему в  девятый  микрорайон,  там  Николай  Федорович  и  Юрий с трудом  извлекли  сложенный  пополам  тяжелый  персидский  ковер из  багажника.  В  лифте  как  раз  что-то  чинили,  поэтому   они  потащили  тяжелый  сверток  на  пятый   этаж  в  квартиру  к  кандидату  наук  и,  отпустив  такси, потные,  усталые  выпили   лимонаду   из  холодильника  и  без  обиняков приступили  к  делу. Герасимов  убедительно  обещал  завмагу,  что  его  дочка  поступит  в  университет  на  биофак. Николай  Федорович, понимая  что  дело  это  противозаконное,  никаких  гарантий,  никаких  расписок  требовать  не  стал.
     Конечно, все  это  было,  наверное,  аферой.  Юрий  уже  имел  такой  опыт. В  67  году  он  свел  своего  соседа  по  Тавде   Сережку  Караваева  с  одним  евреем -аспирантом с  мехмата,  аспирант  обещал  протащить  Сережку   тоже  и  туда  же- на  биофак .Естественно,  ничего  у  них  не  получилось. И  лишь спустя  несколько  лет, когда  Сережка  уже  получил  здесь  вожделенный  студенческий  билет,  причем  уже  со  второй  честной  попытки,  честной  второй,  а  так-то третьей,  Сережка  уже  будучи  студентом  не первогодком,  пообтерся  в  стенах  альма-матер,  много  кое  кого   узнал,  много  чего  понял-сообразил,  что  еврейчик  и  не  думал  кого  либо  устраивать, просто,  если  юноша  или  девушка  проходил  эти  все  препоны,  его  уже  зачислили,  он  появлялся  перед  счастливцем  и  требовал  платы, ранее  оговоренной-  откуда  было  знать  счастливцу, его  родителям,  что  аспирант  и  вовсе  не при  чем. Платили,  боялись,  что  потом  преподаватели  начнут  подсиживать  на  экзаменах.
    Именно,  так,  очевидно,  и  поступил  с  Калининым  кандидат  биологических  наук  Герасимов.  Нечестно. Девушка  не  сдала  экзаменов. Не  поступила. Николай  Федорович  ни  словом,  ни  взглядом  не  попрекнул  Юрия. А  о  Герасимове  даже  не  заикался,  что  надо  ковер  забрать. Приличный  был  человек. Конечно,   не  ангел  с  крылышками,  но  все  же-  был  он  без  ума от  одной нянечки  из  детского  садика -  Таисьи,  приезжала  он  к  нему  с  завхозом Верой  Ивановной  забрать  свою  половину  туши. Красивая,  неглупая,  оказалось,  что  и  скромная  все  же. Вполне  могла  бы  слетать  с  ним  в  Сочи  на  курорт,  он  настойчиво  предлагал  ей  путь  к  морю,  к  солнцу,  горным  вершинам. Отказалась.  Настолько  приличная  женщина,  двое  детей  было,  без  мужа  жила,  не  голодали,  в  садике  деток  кормили  на  убой.  А от  Николая  Федоровича  рубля  не  взяла-  а  он  совал  ей  в  карманы  много денег –не считая. Потом  вышла  она  за  пьяницу,  семью  намеревалась  создать,  не  вышло. Дурак- муж  однажды ее  зарезал,  потом  выкинулся  сам  с  пятого  этажа,  но  ведь  остался  жив,  не  приняли  его  в  аду.
       Николай  Федорович  тогда  взял  отпуск  и  уехал  в  первый  попавшийся  дом  отдыха  поминки  отметить.  Отметил.  Доставили  чуть  живого. Сейчас  в  день  торгового  работника  и  одновременно  Троицу  он  срываться  в  безумство  не  собирался.  Попросил  шоферов   двух   Уазиков,  предложил  на  торжество  и  отдых  смотаться  на  природу нескольким  смазливым   бабенкам  из  торга,  только  не из  своего  магазина,  загрузился  продуктами,  вымочили  заранее  много  мяса  в   маринаде, набрали  разных  сладких  наливок  и  водки  и  поехали. В  его  родное  Кистаново.             
Место  располагало  к лирическим  отступлениям.  Здесь Юрию  пришли  на  ум  воспоминания  о горных   ручьях,  о  горных  снежных  вершинах,  о  пустынях.  И  ему  стало  ясно,  что  в  этих  дивных  уголках  ему  гораздо  лучше,  чем  у  подножья  самых  красивых  театров  страны- как  бы  они  красивы  ни  были,  даже  Эрмитаж  не  так  был  ему   нужен,  как   эта  тихая   Сережа. Ему  случилось  здесь  и  купаться,  и  на  лодке  кататься  со  Светкой Бондаревой - это  было  на  первом  курсе  на  биологической  практике  в  деревне  Старая  Пустынь. Он  целовал  ее,   а  она,  боясь  опрокинуть  лодку,  не  сопротивлялась  -не  шелохнулась. Больше с  ней  свиданий  не  было,  а  осенью  она  вышла  замуж  за  долговязого  парнишку  с    другого  курса. Но  главное  в  его  памяти  сохранилось с  той  поры - чистота  этих  спокойных  темных вод,  шепот  осинников  и  тишь  березовых  перелесков,   разбитые   колеи невысоких  пологих холмов,    не  забыть   и  зной  желтых полей  с  волнующейся  невысокой пшеницей.  Пыльные  проселки  из  деревни  на  ближайшую  станцию.   Он  здесь  хаживал  как  туда,  так  и  обратно. Бегал  и  часовой  бег,  и  кроссы  по  десятке  и  более километров.  И  с  ускорениями, и  ровным ходом. И  всегда  ощущал  прилив  сил  от  русского  приволья. Алик  Каленов  как-то  заметил – а  ты  красиво  бежишь.  Просто  красиво. 
Это  было  давно-  пятнадцать  лет  назад. Тогда его  проблемы  снабжения  семьи  продовольствием-хлебом  насущным  не  волновали. Мать  присылала  из  далекого  Николаева  денежные  переводы  небольшие  и  даже  две  посылки  с  печеньем,  пряниками,  конфетами,  еще  чем-то  вкусненьким,  что  он  с  Аликом  Каленовым  и  съедал  на  веранде  их  домика  в  Пустыни.
И  сейчас  мать  посылала  ему  копченых лещей  из  Бугского лимана.  яйца,  погруженные  в  подсолнечные  семечки,   еще  и  обернутые  клочками  газет. Но  половина  из  них  разбивались  дорогой,  очень  дурно  пахло  из  посылки,  и  было нужно  промывать  семечки,  а  потом  сушить. Нет,  это  был  не  очень  хороший  источник  продовольственного  снабжения.

                                   Главы  последние.
     
             

75  год  и  76  на  БАМе. Вспоминая  прошлое.

 
         В 1975  году  возник  для  него  открылся  другой источник  продовольственного  изобилия- и  очень  богатый. Потому что московский. В  то  жаркое  лето  где-то  во  вселенной  что-то  случилось  ли, либо  в  городе  был  инфицирован  шигеллами  Флекснера  местный  молокозавод, а  может  и  того  хуже-  водопровод,  но  две  с  половиной  тысячи горожан  до  десяти  дней  полежали  на  стационарном  лечении. Кто  в  инфекционном  отделении,   лежали  даже  в  холле, не  говоря  о  коридорах. Тогда  закрыли  кожное  отделение,  венерических  и  с  экземой  больных  отпустили  по  домам,  закрыли   участковую  больницу  в  красивом березнячке  в  Меляеве –это в  40  километрах  от  города. Стали  возить  туда  дристунов,   иные  требовали  останавливать  машину  и  еле  успевали  добежать  до  пыльных  лопухов  на  обочине. В  пару  школ  завезли  кровати  и  развернули  там  лечебные  учреждения.  Две  старушки  благополучно  отмучились-  отдали  богу  душу. Юрию  Григорьевичу  предложили  изорвать  его  анализы  с  выделенной  культурой  Флекснер тип  2а  и  написать –отрицательно. Чтобы  из  Горького  не  приехала  какая-нибудь  комиссия. С  полномочиями.
Поскольку  вместо  десяти-двадцати  анализов  в  день теперь  их  было  до  150, Юрка  с  Марией  Васильевной  не  успевали  даже  и  до  шести  часов вечера  и  за  шесть  дней  в  неделю что-либо  сделать. Поэтому  ему  пришло  в  голову  неожиданное решение  проблемы. Из  множества  солдат, лежавших  здесь  сейчас  на  излечении,  отобрать  на  его  взгляд  самых  смышленных  и  дисциплинированных  -шестерых  -и  по  двое  в  неделю использовать  как  бесплатную  рабочую  силу.  На  это  пошло  и  начальство  воинской  части,  и  больничное. 
Солдатам выдали  белые  халаты,  новые тапочки,  десять   минут  поучили-  как  с  пробирки  снять  бланк  направления,  окунуть  бумажку  в  хлорамин,  заполнить графы  в  журналах дизентерии,  колиэнтеритов  с  салмоннелезов -  фамилия,  имя, отчество, возраст,  место  работы, диагноз,  как  на  этой  бумажке  спустя несколько  дней  поставить нелепую закорючку  вместо  подписи  врача Титенкова,  неясно  прописать   отрицательный  анализ и- пошла  работа. Солдатам  это  очень  понравилось. Они  в  больницу  возвращались  лишь  под  утро. Парни  красивые, бойкие –как  им  было не  найти  здесь  подружек. Нашли, конечно. Вдобавок- были  неглупы. Короче,  конфликтов  с  местными  у  них  не  возникло. А  к  одному  из  москвичей  -к Юрию  Кузнецову   скоро  -через  неделю  приехала  мама- красивая  разбитная  бабенка.
     Она  сумела  покорить  начальника  ВАИ тов.  Гайдамака. И  они  сгоняли  на  казенной  машине  в  Велетьму  за  ведром  толстенных карпов. Парочку  он  увезла  в  Москву,  а  парочку  у  Юрия  Титенкова  на  квартире  сварили  и  съели. И  с  той  поры  уже  пять  лет  Титенковы  как  к  себе  домой  ездили  в  Белокаменную в  гости  к  Кузнецову, отовариваться.
Все  ездили  в  Москву в  те  годы  за  съестным,  несли  оттуда  и  в  рюкзаках, и в  обоих  руках, оставалось  только  в  зубах  еще. По  две-три сотни  котлет,   копченую  рыбу  из  магазинов «Океан», колбаски,   говяжье мясо  огромными  пластами,   венгерские  румяные яблоки,  апельсины  и  мандарины, майонез, московскую  карамель  фабрики им.  Бабаева  и  шоколадную «Красный  Октябрь». Везли  в  электричках,  в  пассажирских  поездах- из всего  Поволжья, с  Урала, с  юга  России. Лишь  ленинградцы,  прибалты  и  белорусы не  нуждались  в московских гастрономах-  у  себя  было  завались,  ешь  не  хочу. В  66  году Юрка  застрял в  Харькове –в  то  время случилось что-то  неприятное  с  обслуживанием пассажирских вагонов,  ходили  лишь  товарняки,     поэтому  он до  Москвы  добирался  в  эшелоне,  предназначенном  для  перевозки  крупного  рогатого  скота.   Его  вырастили  в  колхозах  и  совхозах   Полтавской  области.  70  вагонов  везли  на  убой  в  северную  столицу. В  каждом  из  них   помещалось  несколько  десятков  животных,  очевидно,  корма  для  них,  подстилка,  поилки и  одно  купе  для  обслуживающих  их  в  пути   скотников,   для  них  были  предназначены  два  купе  с  восемью   полками.   Сопровождающие  стадо  ребята   сбились  в  один  или  два  вагона  готовить  себе  пищу, чесать  языки,  играть  в  карты,  люди  они  были  добрые,  а  Юрка  находчивый. Ему  случалось  передвигаться  по  России  даже  в  воинском  эшелоне  с  полком  солдат. Тоже  напросился.  И  тоже -везли  ведь. Эти  тоже  подобрали. Угощали,  чем  бог  послал. А  бог  Украине  посылал  в  то  время  продовольственное  изобилие. Жаловаться  им  тогда  было  бы  грех.  Ну  и  его  в  дороге  хохлы  угощали  ото  всего  сердца. Галушками  в  сметане,   полтавскими  с  вишней варениками,  и  сумскими  яблоками. А  вот  от  горилки  и  самогону  он  отказался-  не  позволял  себе  расслабиться  в  пути.  Мало  ли  что,  а  береженого  бог  бережет.
В  январе  1976   года он  самолично   изучил  вопрос  организации  снабжения  на  БАМе. Три  недели провел среди  шоферов, доставлявших  грузы для тоннельщиков Северобайкальска  с товарной  станции  Таловка- это не  доезжая  Улан-Удэ.   Поскольку  трудился  он  врачом в  ЦРБ, только  пописывал небольшие  рассказики  для   младших  школьников,  в  его  рабочем  столе  лежала отрецензированная  повесть «Все  из-за  Васьки» да  рассказик «Узбекские  лепешки», естественно  никакой  аккредитации  официальной  получить  не  мог  бы. Но  всем начальникам  бАМовским  он  совал  парочку  своих вырезок  из  журналов «Дошкольное  воспитание»  с  его  произведениями «Где  деньги?»,  еще  какие-то, эти  занятые  люди  бегло  смотрели  пару  строк  и  посылали  его  в  общагу  к  водителям- тебе  же нужно  собирать  материал  о  людях. Ну  и  шагай  к  людям. Он  и  шагал  каменистой  степью, где  из-под  невысокого  снежного  покрова  лезла жесткая  пожухлая   растительность, далеко на  юге виднелись  невысокие  безлесные  горы, наверное,  с  них  сбегали  небольшие  речушки  с  неровно  застывшим  торосистым  льдом,  русла  речек  были  каменисты и  где-то  перерезаны  автомобильными  неглубокими  колеями.  Его  отправили  к дежурной по  общежитию, та показала  на  заправленную  койку в   сборно-щелевом  домике. В  нем  под  утро  замерзала  вода  в   ведре и  умывальнике, хотя  по  верху  к  нему  вели    на  бетонных  столбах  голые  без  изоляции трубы  для  горячей  воды,  угольная  котельная  обслуживалась  полупьяным  кочегаром,  видимо,  он  не  очень  кочегарил,  шуровал  и  вкалывал, поэтому     в  общаге  шофера,  которым  предстояло  везти  грузы в  Северо-Байкальск, здесь  формировали  автоколонну  из  многих  грузовиков,   спали  в  ватных  штанах  и под  двумя  -тремя  одеялами. Журналист –самозванец  тут  пробыл  пять  дней, самых  холодных  дней  в  своей  жизни.
Уроженцу Западно-Сибирской  низменности,  в  его Тавде случались  морозы в 57  градусов- только  совершенно  молочный  и тихий  туман  лежит  над  избами, а  над  ними  курятся  вертикальные  столбики    дымков, не  приходилось  на  родине ходить  согнувшись  да  еще  и  задом   к  ветру- такой  силы  был  здесь  режущий ветерок. Кстати, совершенно  горизонтальный. Он  таким  образом  шел  от  станции  до  бамовского  автохозяйства  несколько  километров, -в  высоких  валенках,  толстых зеленых ватных  штанах и  еще  нескольких  штанах  под  ними, в  зимнем  теплом  пальто  с  высоким  меховым  воротником- и нельзя  казать,  что  он продрог- разве  не  он  уже больше  двадцати  лет  купался  в  прорубях,  но  и  физиономию  он едва    не  попортил-  было  под  40, да  с этим  забайкальским  ветром,  несшим  низко над равниной  тысячи  тонн  снежной  крупы. Вспомнишь-  и  вздрогнешь.
К  лету,  вернувшись,  он  написал  43 страницы  «Репортажей  из  «Магируса». Всего  на одной странице он  изложил  трагедию  первой  же его  здесь ночи.  Поздно  очень,  в  три,  наверное,  привезли  шофера.  Его  многотонный   грузовик  наскочил во  тьме  на  выступающий    слева  в  верхнем  ряду  бревен  метровый     отродок  длинномерного  соснового хлыста. Представьте,  тракторист  отошел  на  пару  сотен  метров  от   саней ловушку на  соболя  проверить, а  тут  куда-то  пробиралась  в  бурятскую деревню единственная  здесь ,   может  быть,  в  сутки- двое  машина.  Шофер  осторожно  объезжал  сани.  И,  чтобы  не  застрять  глубоком  снегу,  как  мог  прижимался  к   середине  дороги-  к  трактору  и  саням. У  этой теплой  комфортной  западноевропейской  машины  проходимость   не  в  пример  хуже,  чем  у  нашего   «Краза»- это  все  же  это городская  модель   и  создана  для  европейских  дорог. Шофер  не   хотел  здесь  застрять-  откуда  ему  от  кого  ждать  помощи? Он  хорошо  глядел  вбок  на  сани- их   он   и не  задел, а  вот  кривой  самый верхний  хлыст, которого  он  не  мог  видеть,   разбил  ему  лобовое  стекло,  заднее  маленькое окно,  уперся  в       железный мощный  лист  кузова,  переломился  -и  его  обломок  два-три  раза  погулял  по  просторной кабине  грузовика,  совершенно  не  задев  водителя, но  основательно  покалечив   пассажирку. Как  им  повезло  еще-  если  бы  ушибло  бы  и  его  тоже,  к  утру  от  мороза  околели  бы  оба.   Но  он  был  цел.   Ее,  без сознания  уже  уложил  на  сиденье,  укрыл  чем  мог от  ветра,  гуляющего  по  кабине,  своем  грузовике,  отвез  в  районную больницу,  а  сам  уехал в  ГАИ –сдаваться. 
В милицейском УАЗике опять с  гаишниками  двумя    добрались  до  места  происшествия  к  трактористу, тот, к  счастью, естественно,  не  двинулся с  места. Составили  документы  о  происшествии.
Милиция   доставила  его  и  в  родную  автобазу. В  это  общежитие.  Он прижался  к  голландской  печке,  была  и  она  в   комнате  помимо  батарей  отопления,  высокий,  симпатичный  как  жену  чужую  обнял  черную  блестящую  кузбасслаком  печку,  от  нее  исходило  ровное  приятное,   но  он  по-прежнему  дрожал,   зубы  него  стучали.  Он  этого  не  замечал.
Главное  то, что  от  него  теперь  ничего  не  зависело-  выживет  ли  эта  женщина, что  утром  увидят  гаишники, каким  будет  суд? Шофера  журналисту   объяснили  свое  поведение  здесь на  дорогах- нельзя  никого  оставлять  на  произвол  судьбы  и  денег  не  брать  с  пассажира. Узнают,  что  кто-то  нарушил  этот  завет-  не  жить  ему  в  тайге. Изживут.
   У  Юрия  день  прошел  в  наблюдениях –что  лежало  в  магазине. Даже  индюшатина  лежала. Собственно  продуктами  здешний   коллектив   транспортников  был   обеспечен,  как  полагается  при  коммунизме. Было  все. Промтовары  тоже   лежали  в  ассортименте. От  итальянских  сапожек  до  финской  мебели  и  какой-то  заграничной  высококачественной  парфюмерии.  Столовая  просторная,  чистенькая,  уютная,  теплая  ну  никак  не  соответствовала  этому  скромному  статусу- поселок  городского  типа  Таловка. Что-то  он  записал  в  тетрадку.
А  вечером,  уже  плотно  поужинав, направился  к  себе  домой, но  от  выпитого  пива  его  расслабило, он  стал  искать  укромное  местечко   за  углом  и  обнаружил  там  прикорнувшего  к  сосенке мужика,  тот был  обречен. К  его  счастью  не  было  ветра,  тепло  стояло  по  местным  меркам -за  двадцать  пять, но  все  равно   к  полуночи  или  гораздо  раньше  это  был  бы  окоченелый труп.  И  как  назло  никого  рядом. Из  местных. Все  уже  посетили  торговую  точку,  приезжие  покушали.
Те  кто  помоложе, ушли  к  местным  махаться.
Олег,   поскольку  был  как  и  все  слегка пьян,  вдруг  скинул  с  себя  теплый  полушубок, кому-то  отдал  шапку  и  подошел  к  Юрке  махаться, он  сказал-встал  в  боксерскую  стойку,  пару  раз  замахнулся,  но  заведомо  не  достигая  лица  корреспондента.  Юрка  боксом  не  занимался.  Два  раза  некогда  постелил  секцию. Но  зато  занимался  борьбой.  И  не  тратя  времени  даром  ухватил  Олега  за   предплечье  правой   и  крепко  ухватив  левое  плечо, и, подсев с  прогибом,  сделал  то,  что  некогда  отрабатывал  сотни  раз  - бросок  через  бедро,  Олег  был  на  голову  выше  Юрия-  и  Юрию  удалось  качественно  исполнить  прием-он  красиво  кинул  шофера  на  снег.  Олег  теперь  не  стал  боксировать- он  тоже  когда-то  во  дворах  боролся  и  попытался  поставить  подножку,  но уже  по  захвату  и  положению  ног  сообразил,  чего  дальше  ждать,  поэтому  переступил  через  голень Олега  и  в  свою  очередь  провел  эту  же  подножку-  сконтрил. Далее  у  обоих  хватило  ума  отказаться  от  продолжения. Не  в  его  правилах  было  избегать  явной  драки.  Ему  было  присуще  стыдиться  трусости  и  бегства. Некогда  в  парке  имени  Кирова  в  Кривощекове  города  Новосибирска  случилось  ему  быть  битым  до  полного  беспамятства,  но в трусости  его  тогда  никто  упрекнуть  не  смог бы.  Их  было  трое-  малюсенький  -10-летний  Сашка,  его  братишка -14-летний  Юрка  и  он,  ему  шел  18-ый  год.  Пришли  на  чужой  каток.  Из  мощного репродуктора  лились  в  холодное  небо  прекрасные  эстрадные  песни. -Синие,  серые, карие, черные  или  лазурные  как  бирюза –это  про  женские  глаза,  Ледяное  поле  в  сосновом  окруженьи,  сотни  две  катальщиков,  яркие  светильники,  сверкает  снег, они  наслаждались  катаньем.  И  кому-то  из  местных  из  Соцгорода  это  не  понравилось. Чтобы  отвадить  от  этого  катка  пришлых,   они  прибегли  к  обычной  схеме выживания.  Сначала  какой-то  шибздик  задрал  Сашку, обидел,  махал  перед  носом  кулачонками. Потом  их  этих  малявочек  стало  уже  трое.  За  братика  заступился  Юрка, чтобы  отогнать.   Второй  раунд  пошел -  Юрку  зажали  его  ровесники,  опять втроем.  Влез  в  свару  Титенков.    Тут  его  уже  со  всех  сторон  стали  бить  его  ровесники- крепкие  пацаны.  Что  он  сделал? В  два  прыжка  выпрыгнул  к  ближайшей  сосне  за  пределами  ледяной  площадки, прижался  спиной к  толстому  стволу,  схватил  кого-то  из них  за  грудь,  и  больше  не  выпускал  из  руки  его  драповое  крепкое  пальто ,  все  здесь  были  в  пальто  по  погоде- и  принялся  молотить  в  одну  только  ненавистную  рожу  другой  рукой. Слышал  крики- Вырвите  Жорку,  вырвите  Жорку, он  ему  рожу  разобьет. А  по  Юркиной  голове  били клюшками,  пинали  ногами,  а  на  них  коньки, короче -чем  могли  достать. Пока  он  не  потерял  сознание.  На  несколько  минут.  Над  ним  темное  сибирское  небо,  песня  звучит –Догони,  догони,  только  это  услышишь  в  ответ.  Догони,  догони.- Хулиганы  уже  разбежались,  смешались  с  толпой  катающихся.   Незнакомая  девушка  прикладывала  к  его  лицу   холодную  варежку, надела  ему  шапку. Через  минут  десять-двадцать  он  совершенно  пришел  в  чувство.  Поехали  в  холодном  кольцевом трамвае к  себе домой  на  улицу  Южную. 
У  него  как  раз  в  это  время  была  зимняя  сессия. И  вот  с  такой  разбитой мордой  он  и  ходил  на  экзамены.  И  не  будешь  ведь  объяснять  всем,  что  это  он  вел  себя  хорошо,  прилично.

продолжение
У  Юрия  эти  гулянья  с   нею  к  хорошему  не  привели.   Все  знали,  что  чуть  выпив,  он  уже  не  мог  остановиться. Но  тут  виновата  его  неожиданная  любовь  к  спиртному.  Пришел  пьяным  к  Саре,  в  чем-то  не  сошлись  во  взглядах. И  он  одну  за  другой  расколотил  50  пластинок  с  лучшим  песнями. После  этого  к  майору  в  дом  ему  путь  был  заказан.
А  в  рабочей  зоне  в  это  время  заключенные  наслаждались  продажной  любовью. Под  утро на  территорию  пустой  еще  лесобиржи-  ночью  там  ни  зэков  нет,  ни  охранников,  забрела  и  болталась  среди  высоченных  штабелей  сосновых  бревен  молодая  шлюшка,  приехавшая  из  Свердловска  на  заработки- отдаваться  несчастным  зэкам  за  десятку. Нельзя  сказать,  что  это она  изобрела  этот  способ  подзаработать. Местные  бабешки  давно  знали,  как  это  делать.  Выписывали  себе дров,  заезжали  за  ними  то  ли  на  нанятом  гужевом  транспорте,  то  ли  на  ЗИСе,  неважно,  ну  и  пока  ей  нагружали  транспорт,  она  где-нибудь  обслуживала  очередь.  Недешево,  надо  сказать. А  потом  вывозила  дровишки. А  вот  эта  приехала  сюда  из  Свердловска.  Надо  сказать,  это редкий  подвиг. Трудились  зэки  весь  апрельский день, конечно,  многие  только  дотронутся  до  бабского  тела-  и-  все,  больше  ничего  и  не  надо.  Плюются  только.  Но  денег  на другой  заход  уже  и  нету. Да  и  другим  надо. Незадачливых  торопили,  отгоняли  прочь.   Как  бедная  жива  осталась… Ее  в  спецчасть забрали  только  в  шесть  вечера,  когда  выгоняли  отсюда  арестантов,  чтобы  везти  в  лагерь,  в  бараки.  Утром  отвезли  в  Тавду, в    Управление –под  охраной  и,  очевидно,  без  денег. Зря  бабешка  такие  муки  приняла,  про  стыд  не  будем  говорить,  чего  у  нее  не  было,  того  не  было. Да  еще  ночью  Апрельской  холодной  едва  не  околела.  И  все  напрасно.
А  эта девушка  Лена  Елощенко плакала, сама  не  зная,  чего  ревет,  оттого,       что  у   нее  так  нескладно  получается  с  парнем. С  любовью  этой. 
В  школе  рабочей  молодежи  на  уроке  химии  как-то  их  учитель  расслабился  на  полминутки,  уже  перед  самым  звонком, уж  руки   от  мела  отирал  и  рукав  отряхивал,    и  его  спросила  Мамонтиха,  вообще-то  Мамонтова  по паспорту -  Леонид  Прокофьич, а  что  такое  любовь? – На  него  с  интересом  уставились  20  пар  глаз. Смена  была  утренней,  учеников  было  меньше,  чем  вечером,  меньше  половины.
Учителю,  еще  молодой  был  человек  лет  35,  нечего  было  сказать.  Даже  обидно,  в  конце  концов,  ведь  женат,  дети  есть,  а   сколько  у  него  было разных  мимолетных  увлечений.  Но  что  он  мог  на  это  сказать…Тема  его  урока  была- Переменная  валентность  у  азота. Не  письмо  Татьяны  Лариной  к  Онегину. 
–Поэтому  он  замолчал,  сообщил,  что  в  этом  вопросе  не  компетентен,  и отпустил  класс  на  перемену.  Мамонтиха  усмехалась,  некоторые  ученики  ухмылялись-  срезали  химика…А  недели  через  две  он  урок  начал  с  того,  что  напомнил  им  этот  вопрос  и  твердо заявил-  Я  знаю- есть  любовь. Есть. А  докажу  просто –Вот  есть  человек  поэт.   И  пусть  хоть  его  озолотят  поэта,    но  у  него  не  получится сочинить  стихи  для песни –Случайный  вальс-  Ну  эту –Ночь  коротка,  спят  облака,  и  лежит  у  меня  на  ладони  незнакомая  ваша  рука. Хоть  я  с  вами  совсем  не  знаком. И  далеко  отсюда  мой  дом,  но  мне  кажется  снова.  –И  так  далее.   Минуту  все  молчали. Наконец,  он  взял  мел,  написал на  доске  число  и  тему,  спросил-    Какая  бывает  положительная  валентность  у  азота?- все  вздохнули..
А  через  месяц   Мамонтиха,  она девочка  была  на  редкость  красивая,  сидела  на  своей  первой  парте,   культю  левой руки  прятал  неопрятный  бинт. Отрезной  станок  в  долю  секунды  лишил  красавицу   кисти.  Она  для  удобства  подняла  ограждение  пилы.  Летом она  выпила  стакан уксусной  эссенции  неразбавленной,  скончалась  в  молча  в  страшных  муках, и  ее  тихо похоронили.  Не  захотела  больше  жить  по  причине  несчастной  любви-   юноша  перестал  с  нею встречаться. Прежде они  сидели  на  одной  парте. Его  в  школе тоже  больше  не  видели.  Стыдно  ему стало.
   -Да, -согласился Олег -штука  это  непростая- любовь. –У  самого  все  это  было. Жену  я  взял  не девственницей.  И  не  сразу  женился.  Года  два,  может,  чуть  больше,    мы  любовь крутили. Все  хорошо,  жить  без  нее  не  могу  уже, но  вот  приду  к  себе.  Ночью  как  привяжется  мысль,  что  у  нее  с  кем-то  было  это  до  меня. Кому-то  отдавалась, зубами  только  скриплю,  ворочаюсь -  и  опять  долго  не  хожу  к  ней.  Потом  в  рейсе  вспомню  ее  лицо,  ее  руки,  голос,  как  встанет  ее  образ у  меня  перед  глазами,  меня  зовет  будто  бы и,  как  бычок  на  веревочке,  тащусь  к  знакомому  дому.  Вот   так.  И  только,  она  посмотрит в  мою  сторону, только   улыбнется,  у  меня  уже  душевный  отклик.   К  ней  иду -  обнять,  стиснуть  до  того,  что  кости  трещат.  Ее  забыть,  бросить – никак.  Ну  вот  и  женились, уже  сыну  шесть  лет,  дочке  пятый  идет.  Что  все  это  непросто,  я  думаю. Есть  она,  эта любовь.   И,  наверное, это  к  лучшему.   Конечно,  без  нее  на  земле было  проще  жить.  Идет  женщина,  хватай  ее,  осеменяй,  даже  в  кусты   тащить  не  надо.  Все  же  и так  ясно,  понятно. Любви  нет,   есть  одна  похоть. К  чему  церемонии.
-Однако   же  вот  у  меня  есть  кошка  Муська.  И  у  соседей  кошка  Машка. К  нашей  Муське  кот  рыжий,  хулиган  с  оторванным  ухом  аж  в  квартиру  нашу  рвется,  как  дверь   этой  Муське  открываем,  а  к  Машке  хоть  бы  какой-то  ублюдочный  кот  прилип.  Ну  почему  Машка  никому  не  нужна? Мы  кошачьего  языка  мяу-мяу  не  знаем,  поэтому  не  спросим? А  что-то  же  есть  такое… Знаю,  что  иных  быков  приходилось  на  мясо  пускать,  не  работал  в случном  пункте,  ему  только  одна  какая-то  Зорька  подходящая  невеста.  Приходилось  резать. А  это  говорит  за  то,  что  есть  любовь. Даже  у  животных.  А  мы  же  люди.
-А  ты   знаешь, корреспондент, я,  пожалуй, не  прогадал,  что  тебя  взял. Конечно, тут  не  развалишься,  как  другие  в  кабине  из-за  тебя. Но  зато  что-то  интересное  узнаю.  Подумаю. Нет,  точно  это  я  в  выигрыше,  что  везу    пассажира.  Но  ты  мне  просто  обязан  досказать  тавдинские  истории. Про  старика  со  старухой,  прочие  тоже. Ведь  как  по  радио  слушаю.  Так  бы  и  закрыл  глаза, но  вот  дорога.  Не  могу,  шею  сверну. И  свою,   и  твою  тоже.
Дорога   сейчас  была  не  особенно  страшной,  они  не  спускались  с  какого-нибудь  двухтысячника,  не  задыхались  на  многокилометровом  тягуне,  быстро  мчались  в  ровной  долине  какой-то  местной  речки,  от  Олега требовалось  лишь  внимание. Рассказ  можно  было  продолжать.
Юрий  вкратце  поведал, как  он  в  июле 60  года  устроился  в  редакцию  газеты политотдела Управления  И-299,  она  существовала  для    двух  разных  изданий –«На  трудовой  вахте» -это  для  охраны  лагерных пунктов, для  вольнонаемных, и  вторая- «На  лесозаготовках»- только  для  производственников. Так  несколько  стыдливо  именовались   заключенные. Во  второй  газете  печатались  такие экзотические  материалы,  имевшие  целью  борьбу с картежниками,  отрицаловкой,  даже  иногда  в  завуалированной  форме-  гомосексуализмом. В общем  тем,  чем  отличается  жизнь  на  зоне  от  жизни  на  воле. А первая  писала,  как надежно  охраняют  контингент солдаты  дивизии  МВД, как  умно  организуют  их  труд  начальники, чтобы  выполнять  планы  на  105%.
В  редакции  было три  творческих  работника-сам  редактор  полковник  Смирнов,  в  прошлом  летчик-штурмовик,  его  зам  Зенков  и  этот  вот  литсотрудник Титенков   Юрка. Впрочем, Владимир  Иванович,  довольно  скоро  понял, что  ошибся, взяв  Юрку  в  свои  газеты. Нет, Юрка  сразу  понял, как  их  надо  выпускать,  даже,  если  редактор  болен, а  Зенков  в  командировке. Он  просто из  архива  брал  номера  прошлых  лет  за  то же  число  и  примерно  то  же  набирал  на  полосы  этих  номеров. Конечно, обзванивал  начальников  лагерей,  чего  новенького,  чтобы  не  вляпаться. Но  тех  же, что  дали   материалы  за  прошлое  лето. Нет, беда  пришла  с  другой  стороны. Не  было  субботы  и  воскресенья, чтобы  его  компашка  не  напилась   хорошенько   гидролизного  спирта,  слегка  закрашенного  малиновой  эссенцией. Потом  поход  на  танцы в  какой-нибудь  ДК -  на  фанерный  ли, либо  в  свой родной  им. Дзержинского    или  на площадку городского  сада, или  парка Кирова. Рядом. Короче, за  приключениями. А  приключения  одни  и  те же. Драка  из-за  какой-то  юбки. И  все  это  регулярно, как   бы  без  выходных. Спал  он  в  это  время  на  сеновале  у  хозяйки.  Внизу  шумно  вздыхала  корова. Совершенно  мирное  животное.  А  он осторожно спускался  утречком  по  шаткой  жердяной лесенке  в  большой  тревоге
-что-то  увидится  сейчас  в  зеркале в  доме  у  Натальи  Васильевны. Какие  такие  повреждения  на  лице… Обычно, вместо  одних  фонарей,  уже  бледнеющих, ложились  на  скулы  другие. И  уже  Владимиру  Ивановичу  он  и  не  знал,  что  соврать, с  какой- лестницы  в  каком  общеизвестном  месте Тавды  он  темной ночью  споткнулся  и  так  нехорошо  налетел  на  толстый  сук  дерева  рядом. Владимир  Иванович  красноречиво  молчал. Как  некогда  Станиславский отрицал  его  легенду.- Не  верю.
Тем  более,  что  еще  и  два графина  воды  он  выпивал  с  похмелья. Стоял  такой  пузатый  на  зеленом  столе,  рядом  с  подшивкой. Увенчанный  стаканом. И Юрка старался утолить  жажду,  когда  Смирнов  уходил  в  другой  корпус  к  своему начальнику- начальнику  политотдела, либо  в  типографию, да  мало  ли  куда.
Но  свое  дело  он  исполнял  хорошо. И  даже  не  только  свое.
-Вот  что, Юрий  Григорьевич, - конечно,  нельзя  сказать,  что  вы  у  нас  самый  незагруженный  работник.  Конечно,  нет. Если  вдруг  вас  в  коллективе  не   станет, нам  будет  трудно- редактор  над  ним   не  издевался  изощренным  способом. Нет. Он  в  других  условиях  давно  бы  сидел  на  пенсии  по  инвалидности,  но  тут  его  жалели  старшие  начальники- тоже  недавно  еще  фронтовики   со  многими  ранениями  и  увечьями.  У  них  не  было  падения  с  большой  высоты  при  штурмовке  на  Ил-2,   сбивали  его, компрессия  позвоночника  была  у  него, невыносимые  боли  в  спине  были  у  него,  ну  а  они-начальник  политотдела  и  начальник  Управления И-299  не  считали,  сколько дней 
в году он  не  выходил  на  работу. Даже  когда  Зенков  также  где-то  мотался  вне  редакции-то  в  Азанке, то  в  Свердловске, да  пунктов  было  много. И,  как  уже  было  сказано,  газета  делалась  одним  литсотрудником. Владимир  Иванович  ее  только  подписывал, лежа  в  постели. А  у  него  был  такой  прекрасный  цвет  лица.
     Смирнов  дал  ему  ознакомиться  с  письмом  неких  граждан  в  прокуратуру  Тавдинского  района. Крайне  неприятное. Потому  что  в  нем  говорилось,  что  двоих  стариков-  жену  и  мужа Ткачуков морят  голодом  в   семье  старшины-собаковода. Жили  эти  все  люди  в  щитовом  4-хквартирном  доме  за  конным  двором. Перед  Тавдинской  зоной.
     -Идите  и  разберитесь. И  помогите. 
Тем  же  вечером  он  уже  не  пошел  к  Генке  Аминеву, где  обычно   хохмила   их компашка,  собираясь  на  танцы,  а  направился  к  старикам. Вернее,  сначала  к  их  соседям  Люди  были  они  очень  добрые  и  отзывчивые. Вот  потому-то старики  еще  и  были  живы. Потому  что  сношка  Галя,  у  нее  фамилия  была  вовсе  не  мужнина,  закрывала  продукты  в  столе  на  замок. И  старики   живы  были  только  тем,  что  предлагали  им  покушать  сердобольные соседи. К  счастью, у  этого  двора  не  было  никакого  забора, зато  были  общие  плиты  на  улице  для  готовки  пищи. Это  позволяло  видеть,  что  готовила  Галя  и  сколько.  Старику  пошел  седьмой.  Но  его  жизнь, очевидно,  была  столь  тяжелой,  что  пупок  развязался  и  его  спасал  только  грыжевой  бандаж.  Лицо  так  избороздили  грязные  и  глубокие  морщины, что  нельзя  было  бы  поверить,  что  некогда  был  он  статным,  сильным  и  могучим  парнем.  А  еще  и  18  лет  назад  он  партизанил  в  лесах  Белоруссии. Жена  его  сейчас  тоже  была  не  очень. Тихая,  больная,  бессловесная. А  их  сноха  уговорила  бросить  дом в  белорусском  селе, хозяйство, скот  продать. Отдать  все  деньги  ей,  а  потом  начать  морить  голодом. Куда  смотрел  муж-старшина  Ткачук?
     -Когда  я  разговаривал  с  этой  Галей,  она  только  что  не разорвала  меня, так  окрысилась.  Вечером  пришел ее  муженек  бесхарактерный,  с  ним  тоже  разговор  сначала  не  получился. Вешаться  обещает. Ну,  это  же  не  дело-  договорился  я  с  ним  смотаться  на  другой  день  в Белый  Яр  к  его  непосредственному  начальству. Зачем- он  интересуется? 
     -Хочу  узнать,    какие  у  тебя  успехи  в  боевой  и  политической  учебе –Мы недавно  в  газете,  если  ты  не  забыл, о  тебе  очень  положительно  материал  давали.  Я  еще  тогда  не  работал,  поэтому  просто  ознакомился  из  подшивки.  А  хочу  детально  вникнуть. Ты  же  собаковод.  В  преследованиях  участвуешь  при  всех  побегах. Он  возразил-  не  при  всех. У нас  в  Тавде  собачий  питомник  Давай  сходим  как– нибудь. Я  тебе  все  про  собак  расскажу.  И  про  ту,  которая  тебя чуть-чуть  попугала  у  брата.  Оказалось,  что  он  Гальке  Ткачук дядя  родной,  младший брат  ее  папаши капитана-собаковода. И  Галькина   злющая  овчарка  -это  выбракованный  кобелек с  того  питомника. По  какой-то  статье  собачьей  не  дотянул  до  строевой  службы. Но  только  не  по  агрессивности,  не  по  злобности. Сам проверил,  у  перчатки  палец  оторвал  инвалидный  пес.  А  ты, молодец,  я   слышал,  брат  рассказывал,  как  Галька  тебя  хотела  к  ноге  поставить,  будто  Тузика, а  ты  не  дался.  Молодец.  –Ему  что-то  пришло  в  голову. Он  меня  ссадил,  сказал-   слазь.-     Прислонил  машину  к  столбу и  показал  мне  защиту  от  нападения  собаки  на  грудь.  Если  успеешь- усмехается -будешь  цел. Опусти  голову  максимально  и  быстро. Опустил? Вот  так. –Показал. -  Потому  что  собака  положит  тебе  лапы  именно  сюда,  затем  она  будет  хватать    клыками   твое  горло.  Если  доберется  до  него, особенно,   если уже  свалила,  то  я  тебе  не  завидую.  А  ты прежде  прижми  ее  лапы  к  себе  очень  плотно  и,  подавшись  назад  резко,  выверни  или  выдерни,  не  знаю,  как  сказать,  ей  сухожилия. Это  как и у  человека- вот  здесь сухожилия. Он  показал  на  мне. А  еще  можно  защищаться  так. Обхвати  ее  морду .Вот  так.  И  держи  ее  за  ухо-это  первое.  Правой,  а  левой  снизу за  шерсть, крепко хватай –и  сверни  ей  шею. Она,  конечно,  сдохнет, но что  делать? Или  ты –или  она. Кто-то  один  выйдет  победителем. Поехали.-
     Он  посадил  меня  на  раму  и  с  большими  усилиями  мы  стали  разгоняться. К  нашему  счастью,  место  было  с  уклоном. Еще  он  сказал, что  я  очень  нравлюсь  Галькиной  матери.  Она  мне  как-то  рассказала,  как  хотела  тебя  от  собаки  защитить.  Да  не  успела,  выскочила  из  сенок  на  крыльцо,  а  ты  уже  с  метлой  подмышкой   к  воротам  идешь  Собака  твою  метлу  грызет,  только  от  черена  щепки  летят.  А  Галька –дура  в  форточку  выглядывает  и  ничего  собаке  не  запрещает  Вот  стерва.   А  ты  ей  богу,  молодец.  Из тебя  можно  было  бы  собавковода  сделать.  Ей-богу.  И  вот,  если  бы  ты  к  мамаше  посватался  да лет  двадцать  назад,  точно  она  бы  за  тебя  пошла. А  Галька - нет,  одно  твердит,  он-  пьяница  и  бабник.  И  вообще,  дурак,  ты  уж  извини,  это  не  я  говорю. –Это  Галька,  племянница. А  маме   даже  то, что  ты  пальчик  отхватил  из-за  Гальки и  то  нравится.  Дурак,  ясное  дело, но  характер  виден.
    -Да  причем  тут  Галька? 
    - И,  правда,  причем. Никто  же  не  видел,  никто  ничего  не  знает. Ну,  прогнала  она  тебя  пьяненького. А  потом,  глядят,  у  него  в  шесть  утра  уже  кровь,    на  пальчике бинтик. Конечно,  Галька  тут не  причем. Но  вот  Прасковья  Алексеевна    думает  -причем.
    Юрка  не  стал  спорить. Это  было  бы  еще  более  подозрительно.
     Начальство  охарактеризовало  старшину  самым  лучшим  образом. По  служебной  линии. Лучше  всего  у  него  и  его  собаки  Атласа  получалось  преследовать  зэков  в  побегах. Он  потом  меня  тоже  просветил,  мы  с ним  не  раз  еще встретились, я  узнал, как  не  потерять  ни  собаку,  ни  свою  жизнь в  тайге, в  буреломе. Оказывается, надо  хорошо понимать  собачью  натуру. В частности, в  фильмах  часто  показывают,  как  собаковод  бежит  за  собакой,  а  она  у  него  на  поводке. А  вот  у  них  настолько  слитность в  действиях  прослеживается,  что  его  Атлас  с  поводка  спущен.  Это  как  раз  в  тайге.  Там, где  бурелом,  где  ямы,  где густые  заросли,  иногда  подтопленные.  Сколько  собаководов  и,  собак,   конечно,   погибли  из-за  элементарного  страха  собаковода, что  собака  оторвется, оставит  его  одного. А  собаку надо  предоставить  в  поиске  самой   себе. Тогда,   как  я  тебя   ни  учил,  а  все  же  в  большинстве  случаев  он  в  борьбе  с  преступником  выйдет  победителем. А  вот  на  поводке- иное  дело. Да,  если  хочешь, если  начальство  позволит, пойдем  с  нами  на  поиск  и  задержание, скоро  уже. Картошка  будет  на  полях-  и  побегут. Ну и  работа  будет. Иной  год  аж  до  марта. Где-то  в  тайге  землянку  выроют   или   на  старую  покинутую  заимку  набегут- и  обоснуются  зиму  пережить  в  расчете,  что  с  половодьем  на  реках  оторвутся. Им  же  только до  Егоршина  добраться  на  железной  дороге,  а  там  ищи-свищи. Я  бы  тебя  взял. Хотя  с  Галькой  согласен-  ты  дурной,  паря.
   Я,  конечно, сказал  ему  спасибо  за  доверие. Но  дело  надо  было  делать. Пошел на  фанерный  комбинат,  где  работала  жена  старшины. Еще  несколько  месяцев  до  нового  года  у  меня  мог  быть  действительным  пропуск. Практика  здесь  была, по  комбинату  делал  дипломную  работу, сам  директор  Леднев  подписывал  мои  корочки- диплом техника-технолога. Здесь  я  много  раз  калымил  на погрузке в  выходные  дни. И  вот  теперь  иду  в  прессовый  цех  к  этой  жестокосердой  снохе. Ее  фамилия  была  иная- не  Ткачук, а Цыцварина.  Он  решил  немножко  в  стороне  постоять  и  понаблюдать  за  процессом  прессования. Четыре  женщины, стоя  в  разных  концах  тележки,   взявшись  за  углы  проклеенных  пакетов фанерного  шпона,  совали  пакеты в  пространство  между  подвижными  и  неподвижными  железными  плитами. Затем  включали  нагрев,  подвижные  плиты  прижимались  к  неподвижным  и  клей,  спекаясь,  намертво  схватывал  листы. Оставалось  только   потом  аккуратно  обрезать. Это  уже  в  другом  месте.
  Температура  спекания  клея  была  около  200  градусов,   от  смолы в окружающее  пространство  выходили  ужасные  испарения- режущие   ноздри,  глаза. Чтобы  это  как-то  нейтрализовать,  после  загрузки,  обычно  подходили  к  могучему  вентилятору,  он  стоял  поблизости- обдувал,  все  приходили  в  норму.  Шли  вытаскивать  пакеты. И  загружать  новые. И  так  двадцать  четыре  часа  в  сутки. Исключая  воскресенья и  праздники. Работа  тяжелая  и  вредная.  Давали  молоко. Наблюдения  за  Галиной   ему  ничего  не  дали.  Не  ленивая. Кажется,  в  коллективе  уживчивая. И  он  решил  пойти  в  Отдел  кадров,  узнать,  откуда  она  приехала  в  Тавду.  Из  Чунь_-Чеша. Это  многое  меняло.  Там  же  в  кадрах  ему  помогла  молоденькая  симпатичная  инспектор,  подсказала, кто  еще  из  Чунь-Чеша здесь  работает. Не  с  ней  в  одной  бригаде, а  просто  на  заводе. И  ее  же  возраста- учились  в школе  вместе.   В  этом  поселке  всего  одна  школа  и  та  семилетняя. И  наш  корреспондент  отправился  к  ее  землячке.  Это  решило  все. У  Галины,  оказывается,  там  был  семилетний  сынок. Жил у  бабушки. Стало  понятно,  почему  она  не  регистрировала  брак  с  собаководом. Жила  вот  так. Кстати. Это  очень  опасно  для  нее- возьмет  и  выгонит. Но,  очевидно,  она  была  уверена,  что  не  попросит  ее  мотать,  куда  глаза  глядят.  Любит, наверное.
И  стала  объяснимой  ее  жестокость  к  старикам. Сыну  надо  посылать.
    Дальше  все  стало  простым  и  решаемым. Журналист  понял,  чего  она  боится, что  старшина,  ее  муж  узнает  все  это.  И  его  любви  придет  конец.  Все  рассыплется  в прах. Галина  стала  просто  шелковой.  Через  две  недели  старикам  купили  какой-никакой  домишко, теплый,  маленький,  привезли  им  мебель-все  необходимое. Продукты. Дрова. Живите-радуйтесь. А  Юрий  Григорьевич  не  стал  просвещать  наивного муженька  о  Галиных  маленьких  тайнах. А  редактор  Владимир  Иванович  зауважал  молодого  литсотрудника. Но на  работе Юрия  Григорьевича  это никак  не  сказывалось.
     А  потом  Никита  Сергеевич наш  неуемный  реформатор решил,  что  такие  малотиражные  газеты не  представляют  ничего  особенного  и  надо  закрыть  их  все  по  Союзу, поэтому  предложили сотрудникам  готовиться  к  переезду  в  Ивдель. Наш  герой    не  пожелал  отправляться  этот  еще  более  северный  городок  Свердловской  области  и  подал  на  расчет. А  в  родной Тавде  отправился  к  токарному  станку  1А  62  на  механическом  заводе. Вытачивать  из  поковок втулки  под  подшипник для  лесовозных  прицепов. А  вечерами вкупе  с  двумя  другими  парнями  хохмить  на  квартире  Генки  Аминева  над   самим хозяином.  Их  шутки  были  незамысловаты,  но  очень  пошлы. Например, обыгрывался  мотив « гигантской  силы  запах». «Гигантская  сила»  -это  половая  мощь  Генки. Выдуманная  для  подшучивания  над  скромным  их  товарищем. Иногда он  даже  обижался. Не  несильно  и  недолго. Пили  подкрашенный  вишневой  эссенцией   гидролизный спирт, если  была  суббота   или  воскресенье  шли  на  танцы.  На  фанерный  или  в  Дк  им.  Дзержинского. Когда-то  дрались  из-за  разных  девушек. А  когда  снегом  замело  Западно-Сибирскую  низменность,  стали  прогуливаться  на  лыжах  по  направлению  к  Колчаковской  вышке  и  фабрике.  Там не  так  давно  искали  нефть,  а  нашли  горячую минеральную  воду.  Ее  фонтан  долетал  до  30  с лишним  метров. Природа  создала  диво  дивное.  На  самом  верху  от  сильных  сибирских  морозов  брызги  этого  фонтана  застывали  в  виде  сводчатого  купола. Высокий  и  широкий,  сверкающий  на  солнечном  свету.  А  внизу  под  куполом  в  природной  чаше  теплая  паровая  водичка.  И  пить  можно.  И  купаться.  Ручей,  взявший  здесь  начало, застывал   лишь  через  десять  километров. Естественно,  народу  здесь  было  много.  Приходили  на  лыжах.  Дороги  автомобильной  сюда  не  проложили.  Поэтому  здесь  собирался  цвет молодежного  Тавдинского  общества. Но  все-таки он  покинул  эти  прекрасные  родные  пенаты.   
        В  феврале  дернул  в  приволжский город  Ульяновск к своим  старым  квартирным   хозяевам  Бирюковым, устроился в  Ульяновскую  объединенную  авиаэскадрилью.  Естественно,  не  летчиком-  грузчиком. Он  не располагал, конечно,   что  до  пенсии  станет  катать  шестисоткилограммовые  рулоны  медной1  ленты. Шириной  с  ладонь. Сверкающие  красные.  С  ними  держи  ухо  востро.  Если  не  сумеешь  скатить  из  кузова  на  склад ровно,  упадет  ненароком  на  ногу,  то  отрубит,  как  топором.   А  еще  тысячи  электромоторов  в  ящиках-  весом  170  килограммов.  Вот  два  вовсе  и  не  богатыря, а   обычных  русских - один  спортивный  парнишка,  другой  жилистый  сорокалетний  мужичина,  привычным  рывком вскидывают  ящик   с  мотором  до  уровня  груди,  а   там  третий –старый,  устроившийся  на  коленках перед  грузовым люком,  обычно ссутуленный, всегда спокойный,  с  длинными  обезьяньими ручищами,  он невысокий,  но  невероятно  сильный, этот    на  коленках  в  самолете Ан-12, помогает,  сколько  сможет,  рвануть  ящик  к  себе до  люка,  а  потом,  кантуя  ящик,  перемещает  по  полу  самолета  в  нужное  место, согласно  центровке. А  еще  были сотни  тонн  цепей  для  комбайнов,   еще  какие-то  присадки  для  мартеновских печей- в  четырехметровых деревянных  пеналах. Наверное, там были  тяжелые  металлы,  потому  что  пеналы  были  очень  тяжелы, они  легко  разваливались  под  воздействием  их  содержимого. А  еще  несколько  маленьких  самолетов  Як-14  перевозили  центральную  прессу  в  разные  концы  области,  иногда  даже  коровьи  туши. Правда,  разрезанные  пополам. Да  всяких  грузов  было  навалом.  Когда  была  летная  погода. Часто  ее  не  было.  Тогда  Юрка  за  котельной  занимался физкультурой-  ходил  на  руках,  отжимался в  стойке  на  руках,  прыгал  через  заборчик. Фельдшерица  Рита,  совсем  недавно  еще член  какой-то  областной  сборной  по  баскетболу, ему  говорила,  как я  тебе завидую.  Ты  же   -просто  кровь  с  молоком. Удивительно  здоровый  парняга. Еще  учили  его  добрые  аэродромные  шофера вождению  автомобиля. Бывало,  часами на  поле  ждали  борта. И  от  скуки  давали  ему  порулить.  А  чего  не  рулить…  Ширина  аэродромной  рулежки  то  ли  60  метров,  то  ли  80,  абсолютно  ровная, никаких  пешеходов,  перекрестков  нет. Учили,  конечно. Вот  пару-тройку  раз  он  слетал  куда-то  в  район на  Аннушке,  сидел  на  ремне  у  кабины  пилотов.  Тут  ему  никто  рулить  не  позволил.    Следует  сказать,  что  этот  парняга  жил  более  чем скромно. Учил  физику,  химию,  повторял  правила  русской  грамматики,  читал  про  наших  писателей. Белинского  критика  очень  нравилась. До  чего  же  убедительно  говорит.  Этот  образ  жизни  помогал  безропотно  переносить   спартанский  образ  жизни.  Питался концентратами  -кашками  в  брикетах.  Супчиками  из  таких  же  пачек.  Хлеба,  правда,  ел  вволю.  И  так  постился  целых шесть  месяцев. С  февраля  до  июля.  А, тем  не  менее  по  деревянной   многочленной лестнице  забегал  от  среза  волжской воды безостановочно  до  Венца,  это  где  гимназия  №1  -ленинская. Не  было  только  дамских  сумочек  изящных  или  украшений. В  те  времена  авиация  перевозила  промышленные  изделия  и  для  промышленности  же.  В  свободное  время  бегал  в  центральную  городскую библиотеку,  еще  сам  гимназист  Владимир  Ульянов  сидел  здесь  за  книгами  в  читальном  зале. В  прекрасном  двухэтажном  старинном  здании  с  высокими  окнами  в  центре города. А  еще   ходил  несколько  раз  в  суд  на  процесс,  где  судили  подростков.  После  отнес  статью  об  этих  воришках  и  хулиганах  в  редакцию   «Ульяновского  комсомольца».  Достаточно  накопив  деньжат  на период  вступительных  экзаменов и  до  первой  предполагавшейся  им  стипендии,  сел  на  пассажирский теплоход  в  глубокий  трюм,  и отправился  в  город  Горький.
        Утренняя  ульяновская  пристань была  пустынна,  народу  село  немного. Потому  что  гораздо  лучше  ехать  на  поезде,  быстрее.  Комфортнее.  Но  билет  дороже. А  тут   почти  даром.
    Но  он  не  все  время  томился  в  трюме.  Посидел  и  на  палубе.  Любовался  видами  Волги.  Родные  просторы  в  солнечный теплый  день радовали душу. Он  стоя у  бортика  до самой  темноты. Высокий  лесистый  берег  круто  поднимался слева, тихо  плыл  относительно  судна, пологий правый  берег, почти неразличимый,    виднелся  совершенно  размытым. Встретилась  где-то  посередине  пути старинная,  очевидно, полуразрушенная,  церквуха.  На  каком-то  неведомом  песчаном  острове  призывно подняла  к  небу  остовы  своих  нескольких куполов. На  церкви  росли  два-три каких-то  зеленых деревца.
   Плеска  прохладной  волны  за  бортом  не  было  слышно. Глядеть  на  отбегающие   от  судна  волны  можно было  целую  вечность. Ему  даже  и  есть  не  хотелось. Кстати,  есть- то  и  было  нечего. Экономия.  Хотя,  по  правде  сказать,  Юрий  был  в  этом  плане  очень  тренированным.  Он  уже  давно  не  делал  из  еды  культа. Как  уже  говорилось,  покупал  для  себя  только  то,  что  дешево  стоит,  питался  строго  нормированно,  чтобы  в  животе  не  было  излишне  тяжело. Может  быть,  поэтому  он  в   Ульяновске  легонько и  взбегал  на  Волжскую  лестницу  с  ее  сотнями  ступенек. Но  тем  не  менее  это  же ему  фельдшерица  в  аэропорту  завидовала-  Ты  же  кровь  с  молоком. Здоровьем  просто  пышешь. Иным  нашим  пилотам  бы  такое.  Поздним  вечером, но  было  еще  совершенно  светло, теплоход после  разворота  причалил  к  стенке. Юра  наизусть  выучил  адрес  общежития  института,  поднялся  на  трамвае  к  Черному  пруду, двести  метров  отсюда  до  троллейбуса  на  Свердловке  -и  вот  она  остановка  Медицинская. За  величественным  здание  БФК  за  забором  трехэтажное здание  общежития. Американское, его  звали. Там его  уже  ждал  его  земляк  из  Тавды. 
     А вот в  Горьком в приемной  комиссии института  не  ждали .– Г-образное    здание в  4  этажа строгой  служебной красоты,  украшенное  крышей  в  форме  докторской  шапочки,    напротив его  стоит  памятник  Чкалову, место  его прямо  над  Волгой,  широкая чкаловская  лестница  сбегает  ко  гранитной  набережной вдоль  берега  реки,  Стрелка-слияние  Оки  и  Волги  как  на  ладони, а  поверху  над  зеленым  покрытым  густым  газоном  за  парапетом  протянулась  на  километр  к трамплину   парадная  набережная.  Русские  хорошо  украсили  свою  величественную  Волгу. 
     Учиться  здесь  - очень  престижно.   Но вот незадача – ему  двумя  словами  только  отказали.  Не  положено. Приходите только через  два  года. По  закону после  дневного  техникума на   дневном  факультете  института  нельзя  учиться несколько  лет. Что  назад возвращаться  в эскадрилью   цепи  для  комбайнов  кидать?  Не  годится. В  сельскохозяйственном-  этот  институт - дорогу на  этот закон смотрели  сквозь  пальцы. Понес  документы  туда.  Тоже  здание  очень  достойное,  если  с  улицы  смотреть. Конечно, внутри  семинария  была  удивительно  мрачной,  с  низкими  потолками  в  темных  коридорах. Но  здесь  ведь  не  всю  жизнь   находиться,  не  жить.    А  учиться  приняли. Тем  более, что  он  сдал  все  достаточно  успешно. Правда, в  это  семинарское  здание  он  пришел  спустя  два  месяца  забрать  документы.  Страшно  стало-  в таком   бардаке  в  сельском  хозяйстве  всю  жизнь  работать.
          Куда  податься? Зима  на  носу. А в  Горьком  не  так  уж  просто  закрепиться. Город  режимный. Пока  найдешь место  работы,  куда  примут  с  пропиской  и  жильем,  зима  и  придет. Нет,  надо  куда-нибудь  на  Крайний  юг. Ну  он  и  дернул  на этот  самый  юг.  Аж  почти  на  границу  с  Китаем. В  Алма-Ату.  Но  для  того, чтобы  не  огорчать  маму  и  бабушку, договорился  с  одним  своим  земляком  пересылать  письма  с  юга в  Тавду. Из  одного  конверта  вытащить  и  вдругой  положить. Только чтобы  штемпели  почтовых  отделений  Горьковские  были  на  конвертах.  Да  число   другое  ставит,  с  задержкой. Пусть   родительница  не тревожится.  А  еще  Юрке  и  денег  дали  на  дорогу  в  общаге  мединститута. Конечно,  он их  скоро  возвратил.     Пару  лет  спустя  он  опять  был  вынужден  обратиться к  сельскому  институту. В  Новинках  в  учхозе  ему  дали  кров  с  пропиской, пастушеский  кнут  для  работы  подпаском.  И  обязанность - гнать  на  пастбище  несколько  сотен  коров.  Через  день. Потому  что  день  был  очень  длинный. С  рассвета  и  до  8  часов  вечера. А  в  начальство  был  приставлен  старый  знакомец  Ватола. Но  были  и  другие  известные  -  Нил  бык. Богатырь,  весь   наполненный  мужскими  гормонами. Производитель. Наверное,  коровы  в  нем  души  не  чаяли.  Но  не  обслуживающий  персонал.  С  ним  держали  ухо  востро.  А  не  то  прижмет  своим  широченным  лбом  к  какой-либо  стене  или  забору,  и  раздавит  все  кости,  поломает  ребра.  Это  же  тонна  целая.  Мышцы    у  него  стальные.                 
                                                         

                                                                 Глава №

       
                                                           Новый  год  настает.

            Как  ни  был  крепок  духом  прапорщик  из  Кстовского  училища,  а  все  же  загрустил. Не  ехали  за ним. Начальники  решили не  портить  себе новогодние  праздники. Хотя  прекрасно  знали, что  их  курсанта  признали  совершенно  здоровым  психически  и  нет  причин  его  списывать  с  воинского  учета  и  выпроваживать  из  училища, тем  не  менее  посылать  за  ним  машину  после  телефонограммы  из  психобольницы,  привозить прапорщика  домой  в  часть  не собирались.  Не  отравлять  же  себе  самим новогодние  праздники,  а  ему -это  можно. Парнишка  это  прекрасно  понял  и  уже  был  готов  первые  дни   года 80-го  мучиться   в  отделении  для  экспертизных  психобольных.
          Конечно, ему  было  и  не   до  того,  чтобы   наблюдать, какая   доктор  в  чем  пришла  на  работу  и  какими  духами  от них  не  пахнет. Или  шампанским  вкупе  с  водкой. А  это  было  бы  сегодня  интересно.
         Еще  когда  Роза  Петровна Депсамес  собиралась  уходить  из  дома,  и  ее  муж- Самуил  Моисеевич не  обратил  внимания  на  ее  особенное  платье,  которое  было  модным  в  1960  году, когда  она  ходила  к  нему  на  свидания. Не  придал  значения  тому  факту, что  она вылила  на  шею, за  уши  и  на  отложной  воротник  яркого  платья   полфлакона  духов «Красная  Москва». Хотела  надеть  и  шляпку, но  вовремя  сообразила, что  на  улице  мороз  за  20, и  это  будет  очень  неосторожно  с  ее  стороны-  так покрыть  голову. Она  несколько  обиделась  на  супруга  и  ему  колко  заметила,  что  в  другой  раз  она  наденет  противогаз,  интересно- хоть  это  он  увидит  или  все  таки  нет?
     В  отделении  она   приняла  участие  в  скромном  праздновании  Нового  года  в  тесном  кругу  своих  коллег. Выпила  полфужера  шампанского. Поздравили  друг  друга,  привычно  пожелали  всяческих благ  друг  другу, сказали  взаимно  спасибо  все  всем,   и  наконец  она  вышла  в  отделение,  с  рассеянной  улыбкой  ответила  на  поздравления  двух-трех  психов, подошла  к  сидящим  вокруг телика  больным  и   велела  прапорщику  идти  с  нею  ко  кладовщице, ведающей  домашней  одеждой  больных.  Распорядилась  выдать  ему все, что  было  тут  его. Шинель, форму,  ботинки,  ремень, шапку и прочее.  Приказала  переодеться  в  палате, оставить  все  медсестре  и  с  уже  приготовленными  его  документами, она  все  отметила  уже  у  секретаря,  и  они    пошли  с  ним  к  автобусу.
      Приказала  взять  ее  под  руку. -  Я  же  дама. Что  вас  хорошим  манерам  не  учат  в  армии?
      Курсант  был  очень  растерян,  хотя  и  безмерно  обрадован. Она  же  ему  объяснила. –Мой  дом    на  площади  Свободы  десятиэтажная  башня,  знаешь. От  нее  до  автовокзала  на  Кстово  рукой  подать.  Вот  поэтому  я  и  отвезу  тебя  в  Кстово.  -Раз  гора  не  идет  к  Магомету,  Магомед  идет  к  горе.
    - Ты  откуда  приехал  в  Горький?
    -Да  я  местный. Из  Богородска.   
    -Что  там  у  вас  в  Богородске? Чем  люди  занимаются?
Он  сказал, что  там  есть  завод  «искож», там  его  сестры  работают,  мать  его, а  отец  мастер  на  другом  предприятии, тоже  кожевенном.
   -За  что  же  тебя так  начальники  в  части  не  любят?
  -А за  правду. Я  ведь  коммунист. И  у  меня  равные  права с  начальниками  на  партсобрании. И  я   безо  всяких  говорю  правду им  в  лицо. И  про  столовские  дела. Кому  за счет  курсантских котлеток  отрезают  заднюю  часть  коровьей туши,  маслице домой   опять  же, песок. Я  ведь  был сколько  раз в  наряде  по  кухне.  Что  слепой  что  ли? А  это  начальству нож  острый.  Их  ведь  критикую. За  учебу  меня  не  выкинешь. Я - Ленинский  стипендиат.  Вот  доктор, начальник  лазарета  и  предложил  мысль. Через  вас  меня  выкинуть  из  училища. С  последнего  курса,   между  прочим.   Через  пару  месяцев  у  нас  будут  распределяться.
  -И  куда  же  ты  хочешь?
  -Да  куда  подальше. На  Бам, там  где  военные  строители  служат.
  В  проходной  воинской  части  их  встретили  майор  и  пара   курсантов.  Майор был  очень  удивлен- так  тебя  же  отчислили.
Роза  Петровна  ехидно  усмехнулась. –Слухи  оказались  преувеличены. А  как  член  областной  военно - экспертизной  комиссии  могу  ставить  вопрос  о  привлечении  к  ответственности  некоторых  ваших  начальников. Мы  как  раз  об  этом  думаем.-                     
    Никто  об  этом  не  думал,  но  она  все  же  так высказалась,  чтобы  до  здешних  отцов-  командиров  дошла  мысль,   до их  полковника  тоже дошло, что так  издеваться  над  курсантами  может  быть  опасно.
  Майор  кому-то  позвонил, спрашивал,  что ему  делать. После он  Розе  Петровне  что-то  вроде  амбарной  книги подсунул,   чтобы  она расписалась.
     Она  пожала  руку  курсантам,  и не  сказав  ни  слова майору, покинула расположение училища. А  курсанты  принялись  тормошить  своего  прапорщика.  Но  уже  не  в  караулке,  а  там,  где  они  обычно  курили. У  лавочки  с  непременной  бочкой  для  окурков  и  пожарным  щитом  с  багром,  лопатой  и  ведрами.  Они  были  очень  довольны.
      - Сегодня  в  клубе  будет до  утра  весело. Танцы. Буфет. Начальство либеральничает. Да  у  них  своя  свадьба. Твоя Жанна  будет. –трещал  один.
       Второй  курсант  наступил  ему  на  ногу,  но  словоохотливый  этого  и  не  заметил.   
    -Ну  пойду в  штаб.-  заторопился  бывший  больной.- А  то  Иван Михайлыч  его  сегодня  рано  опечатает. – и  заспешил  по  свежеподметенной  дорожке,  весь  будто  на  пружинах. Энергичный,  сильный,  бравый, молодой.
    В  штабе  ему  были  явно  не  рады. И  начшатаба  и  его  зам. Собирались,  очевидно,  списывать  по  ст.   4 «б». Но  делать  нечего, записали,  что  он  явился  для  продолжения  службы.
                                 
                                      Глава №

                               Негаданная  встреча 

    Юрий Григорьевич  с  Климовым  до  обеда наносили маркирующие надписи  «25 отделение, кухня,  раздатка, для  первых  блюд, туалет» на  ведра, тазики, баки,  кастрюли, миски. Работа нетяжелая -малевать черным кузбасслаком  или  же  разрешенной  ГОСТом  масляной  краской  по  бокам этих  необходимых  предметов  инвентаря. Но  надоело. Зато  не  отвлекает  от  раздумий. В  будние  дни, когда  есть  хоть  какое-то  занятие – вот  это  художество,  а  однажды по  недоразумению  его и  Климова отпустили  в  качестве  грузчиков  на  грузовой  машине  смотаться  за  продуктами  на  мясную  базу  и  еще  за  овощами. Свои  грузчики, очевидно,  запили. А  им  это  было  за  радость. Да  еще  помнится  вечером помогали  в  чужой  грузовик  перетащить  полкузова  отходов – это  были  несъеденные  психами   первые и  вторые   блюда  из  нескольких  отделений. Юрий  Григорьевич  поразился  немалому  количеству  калорий, что  уйдут  в  чьи-то свиные утробы, эти  калории  не  были  съедены  людьми  в  этой  больнице. Только  потому, что  были  либо  пересолены,  либо приготовлены  не  до  готовности, борщи  не дошли, макароны  ослизли,  картошка  в полсыра.  А  в  конечном  счете-  все  невкусно. Конечно, не   отравлено. Даже  калорийность  в  норме,  но  вот  повар  что-то  подкачал- может  нигде  не  учился. А  может,  переучился. Но  как  результат, эти  продукты  вечерком свезли  в  огромных  целлофановых  мешках, а  еще  и  помещенных  в  мешки  прочные холщевые  из-под  муки  в  ближайшую  деревню  Афонино  под  Горьким  к  какому-то  крепкому  хозяину  свинок  его  кормить. Это  было  вроде  небольшого  приключения-  не  в  больничном  душном  корпусе  коротать  вечер. А  на  свежем  почти  морозном  осеннем  воздухе. Но  сегодня  они  были  заняты  только  малеванием. Отделение  должны  были  посетитьрад  комиссий.  Как  всегда  в  конце  года. Чтобы  подводить  итоги. Все  отделения  больницы  соревновались. Интересно- в  чем? Скольким  алкашам  поставят  синдром  Корсакова? А  скольким  психам  пропишут  серы?
Убрали  на  подоконник  краски,  оттерли  руки  и  пошли  к  себе. Ждать, когда  позовут  к  обеду.  И  вдруг Юрий Григорьевич  увидел,  что  два  санитара  и  медсестра  ведут  ему  навстречу  в  кабинет  к  докторам   Алика  Каленова. Он  дико  озирался, но  уже  не  упрямился, шел  без  подталкивания. А,  видимо, где - то  оказывал  сопротивление. У  него  были  разбиты  губы,  а у санитара  Юры  под  глазом  синел фонарь.
Спустя  часа-полтора  Алика  отпустили  из  ординаторской. Медсестра   пообещала  ему  дать  койку  в  какой - нибудь  палате, но  только  завтра-послезавтра,  а  пока  до  ночи  до  десяти  часов  перебиться  как-нибудь, телик  смотреть,  с  кем-нибудь  побеседовать  о  проблемах  мира и  социализма.  Безусловно,  у  этой  сестры  было  чувство юмора. Где  же  тут  найти  философа  или другого  специалиста  по  этим  вопросам? Она  ответила-  У  нас  всякие  специалисты  имеются.  И  кандидат  по  экономике,  доцент,  и кандидат  по  богословию -  отец  Савва,  и  лектор  из  общества   « Знания», и  даже, глубоко между  нами,  секретарь  райкома. Все  разбираются  в  проблемах. Алик  был  поражен –ну  если  тут  такие  люди, то  точно  не  заскучаешь. Тем  более, что  он  уже  приметил  поблизости  Юрия  Титенкова. Выслушав невнимательно   все  относительно  анализов, когда  и  что  сдавать  и  в  какую  баночку,  он  ушел  с  Юрием  в  курилку.
Его  рассказ  был  вкратце  следующим.
Он  шел  по  двору строительного  института,  уже почти  достиг  своего  подъезда, когда  из  машины  «Скорая  помощь»  вышли  три  каких-то  мужика  в  мятых  и  нечистых  халатах  и  предложили ему  сесть  в  их  карету. Он  отказался. Напрасно он  упрямился.  Ему  заломили  руки  -  повредили  губу-  и  вот  доставили  сюда. В  приемном  покое, куда  его  завели  поначалу  он  услышал  много  интересного. Оказывается, за  ним  числилось  много  всего- шлялся  по  свалкам  там, где  обкомовские  дачи,  собирал  там  консервные  банки  из - под  разных  паштетов,  говядины,  свинины, прочих  банок-  ананасных,  абрикосовых, из - под   молдавских  персиков, узбекских  груш  и  прочих  вкусных  вещей, которых  в  магазинах  не  бывает. Сочинял  разные пасквили  на  партийцев, которые  все  это  сожрали и  с  этими  пасквилями  ездил  по  разным  своим  школьным  и  студенческим  товарищам, зачитывал   им  эти  гадости  и  спрашивал,  что  они  обо  всем  этом  думают?
Юрий  Григорьевич  с  этим  обвинением  согласился-  к  нему  и  впрямь  Алик  приезжал  летом. Именно  зачитывать  пасквиль. Но  за  это  помещать  в  Ляхи. Тут  что-то  еще  кроется. Безо  всякого  сомнения. Но над  этим  надо  будет   основательно  поразмыслить. В  чем  причина?

продолжение
Вставить  анекдот-  У  кого  дети  родители  кем  работают-  в  Грузии. У  одного  ребенка  папа  и  мама –инженеры. Не  надо  смеяться,  дети,  говорит  учитель.  Будем  жалеть  этих  людей.  Со  всяким  в  семье  может  случиться  несчастье.

    Вспомнить  анекдот.  Председатель  колхоза решил  проверить  доильный  аппарат  на  себе  самом.  Подсоединил,  спустил.  А  тот  все  сосет.  Председатель  звонит  на  фирму- как  отсоединить.  А  никак –отвечают-5  литров  насосет  и  сам  отключится.

                  Вспомнить,  кружка  воды  в  руке.  Девушка  бежит  тушить  пожар.
Вспомнить,  как  с  катера  по  натянутому  канату  шел  к  Дуньке  на  катер -  до  Чунь-Чеша.. .

       Найти  место  вставить  историю  про  двух  стариков  -  деда  с  грыжей,  бабку  дряхлую.  Их  морила  голодом  сноха  из  Чунь-Чеша. Собаковод  служит  в  Белоярском  собачьем  питомнике, он  тоже  Ткачук. Младший  брат   Галькиного  отца, Галькин  отец  капитан  -начальник  собачьего  питомника,  к  нему  не так  давно  приехал  его  младший  двоюродный  братик  из  Белоруссии,  то-то  они  с  собаками  свою  жизнь  связали. Про  младшего  брата  не  так   давно  писали  в  газете  «На  трудовой  вахте»,  Юрка  это  видел  в  архиве. А  теперь  приходится  собирать  компромат  из-за  отца  и  матери  его,  которых  морит  голодом  сношка. Старший  Ткачук  и  не  знает,  что  его родственники - мать  и  отец  сержанта-собаковода  в  Тавде  проживают  теперь. Их  сближает  только  работа. Сержант  знает,  что  в  феврале  Юрка  отбился  от  собаки  во  дворе  Ткачука-капитана,  догадывается,  что  палец  отрубил  из-за  Гальки, говорит,  что  за  тебя  Галькина   мать  пошла  бы  замуж  за  тебя  очертя  голову,  но  Гальке  ты  не  нравишься,  хоть  все  пальцы  отруби. Летом  в  августе   было  нападение  двоих-  обломали  зуб,    кастетом  рассекли  скулу  под  глазом,
Осенью  через  недели  две  было  рожистое  воспаление,  Прошло  через  неделю. Пенициллин  тогда  действовал  безупречно. –Что  я  тебе  сделал,  что  я  тебе  сделал? У  Любки  Стефаненко  отец  работал  на  воротцах,  где  бревна  сортируют. Чуть  пальцы  не  отморозил.  Варежка  подвела.  А  мороз  был  ночью  за  тридцать.  Витька  Глинских  отморозил  по  пьянке  пальцы, просмотреть  «Фанерное  дело» -учебник  за  те  годы. Там  референт  Соснин.

        Вспомнить  хирурга  толстомордого  из  б-цы  Семашко,  калымил  так -девственность  восстанавливал.

    Вспомнить,  как  шли  две  девушки  в  июле  ночью-    лиц  не  видать,  одна  била  меня  по  спине  кулачками  и  приговаривала- ты  что  же  меня  не  видишь,  что  ли?  Я  же  тебя  люблю. Когда  я  спас  двух  дур  от  их  кавалеров,  привезли  на  Глухую.   

                Вспомнить,  как  самой  Тальниковой  рассказали  ее  же  происшествие  с  Коноваловым  в  УАЗике , когда  ехали  из  Горького. Пьяная  валялась  у  него  в  квартире,  дочка  попросила  соседа  вскрыть  дверь.  Вскрыли-  и  ахнули.

         Вспомнить, как  мою  жену  уволили  из-за   меня  из  райкома- начальник  треста  строительного Стариков.  Ночевка  в  машине. 

          Собираются  отрубить  голову    преступнику. Палач, не  торопясь,  располагается- тут  топор, тут  корзинка  с  соломой. Тут  бутылка  вина.  Осужденный обращается  к  нему-  ты  не  можешь  побыстрее?  Мне  сквозняки ужасно  вредны.
  Палач  пожимает  плечами - а  я  так  привычный…  Пьет  вино. Потом сжалился.- Может,  глотнешь? – Но  немного  сомневается  -А  ты  не  заразный? 

        Вспомнить  Валю  из  квартиры  №47-алкоголичку

       Вспомнить  эпизод,  как  я  в  декабре  в  Тавде  подобрал  мальчишку  со  скамейки  возле  дома,  привел  к  хозяйке- сам-то  я  снимал  жалкий  уголок  за  занавеской,  мальчишку  мы  обогрели,  накормили и следующий  весь  день  я  его  устраивал  в  детский  дом  в  Тавде- а  сначала  пошел  в  райком  партии. Но  уже  в  пять  часов  дня  мальчика  приняли  в  детдом.  Только  он  через  две   недели  сбежал  оттуда.

    Вспомнить,   как  Саша  Посаднов  провожал меня  в  поездку  на  БАМ, вспомнить,  как  потом  после  Ляхова  меня  сторонились  Лешка  Мошков.  Нелли  и  прочие. 

      Вспомнить  гоноррейного  Сашу,  как  я  его  вылечил  зеркальцем  в  микроскопе, венерического  офицера  Краснова,  девушку из  Саваслейки,  которая  подарила мне  водки  и  цветов  для  жены. 
 
       Добавить,  как разные  технические  предложения-  от  скафандров для  обожженных  больных  до  судов  на  усовершенствованном  подводном  крыле  не  нужны  были. В  психушке  их  рассматривали.

                     
         Вставить,   как Людмила  и   Юрка,  сидя  на  заборе,  кидали  камешки  в  прохожих. 

                  Вставить  историю  Людмилы, дочери  Николая  Федоровича. Как  ее  кинул  брачный  аферист-грузин.  Дом продала,  деньги  ему   отдала,  поехала  в  Астрахань  на  теплоходе  с  ним.  И  его  арестовали.

          Вспомнить  гнилой  арбуз  для  таксиста-  расписать.

              Вспомнить зеркальце  в  дерматиновой  обложке- пропуск  для  проезда  в  автобусе.

             Вспомнить, как  подал  последний  рубль  девчонке из  Дзержинска-  убежала  из  дома  от  глупого  папы.
   
                Поместить в  роман  образ  соседа Гусева  из  71  квартиры. Трусость,  случаи  с  музыкантами  напротив. Мое  оружие-совок. Его трусость  при  убийстве  водителя-учителя в  Рогове.

        Поместить  в  необходимое  место  эпизод  измены  мужу  одной  легкомысленной  бабенки.  Шла  от  него  в  сотне  метров  сзади. Он  пьяный.  Шли  из  гостей.  Позволила  себе  отдаться  средь  солнечного  утра  летом  в  июне  на  веранде  детсада  ..
 
           Вставить  главу  о  стороже,  который  прежде  сам  хорошо  полазил  по  садам,  а  потом  с  собакой - сукой Вайдой  охранял  сад.  Она  собиралась  уже  принести  щенков,  но  была  с  ним  на  посту.  Ее  местный негодяй- воришка  ударил  железным  прутом,  она  стала  подыхать.  Сторож  ее  застрелил.  А  потом  ранил  дробиной  в  глаз  одного  местного  хулигана,  обидчика  Вайды.  Тот  скончался спустя  несколько  минут  на  берегу  Оки  в  Новинках. Остальное  все  само  напишется.

           Вставить  место  о  пацаненке  из  детдома-интерната,  насильничавшем  на  малолетними.  Как  ему  стало  плохо  жить  в  психушке.

  Анекдот –скандал  в  женской консультации- У  вас  нижнее  белье  работники  воруют. Я  была  у  них  на  приеме.  Где теперь  мои трусы?  Где? Ищут  в кабинете  у  гинеколога  трусы,  всех  обыскивают,  вплоть  до  трусов.  Вдруг  она  зарделась  Засмущалась.  «Ах.  Простите,  если  можете,  извините,  я  их  у  стоматолога  забыла». 

     Вспомнить, как  девушка  принималась  в  Министерство   обороны,  а  ее  ко  мне  привел  майор  Гусев на  проверку  по  гонорее.  Она  подарила  мне  алкогольный  набор  в  коробке,  а  моей  жене-  розы .  В  феврале  1982  года..

    Вспомнить  и  добавить  два  эпизода  с  литовцами.  1-ый  в  поезде Тавда-Свердловск в  1961  году, когда  «зеленый  брат», отсидевший  15 лет болтал,  как  он  теперь  уже  на  свободе  опять  будет выпускать  коммунистам  кишки. Что  его  старший  брат-летчик  в  американских военно-воздушных  силах  Тоже  когда-то  был  в  банде, но  удачно  бежал  в  Швецию. Оттуда -в  США.
Эпизод  2-ой  в  Каунасе в  1988  году. Там  меня  приглашал  литовец  в  прошлом «зеленый  брат» выпить.  Сидел  в  Новосибирске тоже  15  лет  Пожалел,  что  в  Литву возвратился. Здесь – «фашисты  одни». А  я  же  в Новосибирске  учился  с  эстонцами,  латышами  в  техникуме.  Вопрос,  кто  должен  эту  нагрузку  смысловую  нести  из  моих  героев?

      -  Грабитель  просит  найти  ту  женщину,  что  обезвредила  его  в  подъезде. Потому  что  его  иначе  могут  посадить  за  убийство. Рядом  в  это  время  случилось. Ему  нужно  алиби. Но  сотрудницу  КГБ,  что  с  ним  расправилась,  нельзя  никому  показывать. Все  же  она  оперативница  из  Москвы.
   
     Перечитать  оба  варианта  и  в  главную  версию  что-то  перенести  из первой

Вспомнить  и  вставить  рассказанную Людой  историю с  немым  дурачком  в  «Газели»,  когда он показывал  руками с  большим  восхищением  груди  и  зады  теткам ,  облизывался  и  восхищенно  причмокивал. Женщины  растрогались  и  собрали ему  немножко  мелочи,  а  сама  Люда  дала ему  даже  бумажную  десятку.

Которого  малоумного  с  гармонью  привезли  в  отделение, в  обед  привезли,  у  него  сопли  двумя  вожжами  и  тянутся  вниз--  в  обед  у  стола.
   
Алик из  КГБ съездил  в Афонино  на  грузовичке психбольницы  под  брезентовым  полотнищем,  не  спрыгнул  в  больнице,  когда  велели. Вечером. Узнал, куда  объедки  свозят  к  кому( мент  бывший  из  деревни  Бежин  Луг Тургеневской  надоумил  тестя  из  психушки  забирать  много  мешков  отходов), пытались  из  университетской столовой- кулинарный  техникум  это  наладить, но  Марья  Ивановна пообещала их  посадить  за  эту  идею.  Из Афонино  Альберта  забрал  сотрудник  же  на  «Москвиче»-сапожок,  немножко  задержался.  Бабник  кого-то  кадрил.  Мент,  бывший  санитаром,  прежде  пытался  это  же  наладить,  на  откорм  КРС  в Сергаче. Идет  эксперимент.
   «Профессор  Грум-Гримайло» сухогруз  въехал  в  какое-то  капиталистическое  судно из-за  штурмана  Копосова . Психа. Подарки главврачу –Гаванские  сигары, ямайский  ром  натуральный  мать  Копосова  привезла  Евгению  Аркадьевичу, еще  модель  парохода «Грум-Гримайло»,  завернутый  в  стенгазету «Профессор Месяцев».  Ее (модель)  сделал  друг  Копосова  биолог-ученый  Каравай М.С. Альберт  заскочил в  кабинет,  когда  увидел, что  старушка  зашла, а  только  что  ушла  жена  главврача -  Марьи  Ивановны  у  вас  здесь  нету?   

  Когда  в  отделении  появился  секретарь  райкома, Юрий его  узнал  сразу. Это  ему   он  некогда  сломал  руку  стальным  толстым  прутом(воровал  картофель  на  поле  учхоза) .Его  одолели  чувства  самые разные. Секретарь  его  тоже  узнал, через  некоторое  время  успокоил-  зла  я  на  тебя   не  держал.

     Юрка  будет  в  компании  секретаря райкома,  святого  отца   и  экономиста  развивать  теорию  Дарвина  о  происхождении  видов. Отвергать  перенос  жизни  с  других  планет. Разве  что  серобактерии,  железобактерии, азотфиксаторы, нитрифицирующие,  примитивные  формы  жизни  прилетели  из  космоса, но  отнюдь  не  высокоразвитые. И  что  у  всех  на  Земле  живущих  форм  жизни  высокообразованных  одинаково   устроен  аппарат  передачи  наследственности,  гемоглобин( хоть  у  кашалота,  хоть  у  человека),  спираль  ДНК, рибосомная  РНК,  да  все  в деталях  одинаково.  Точно  так  же  у  бактерий-   ДНК,  РНК  есть, мезосомы.  Аппарат  химический- цикл  Кребса, пентозный  шунт. Если  бы  с разных  планет, единообразия  бы  не  было.

      Вспомнить  корову,  как  она  мотанула   рогами  мальчишку-  три  года  было,  наверное,  хорошо, что  на  мягкую  пахоту  шлепнулся.   

               Вспомнить,  как  30  апреля  1963 года  попал  в  милицию  на  Бекетовке, выдал  себя    за  Сашку  Антропова  -курсанта  школы  милиции  в  Елабуге,  потом  7    ноября того  же  года  в  то же отделение.

  Вспомнить  историю  Коли  Колосова-до  момента пока  он  не  утонул  в  Волгограде. На этом  не  надо  акцентировать. Только  на  его   борьбе  за  человеческой  достоинство.

            Бабушка  моя  сложит  руки  на груди, говорит- Сейчас  я  умру, потому  что  ты  пакостишь,  не  слушаешься. Жить  не  хочу  больше.
    Я  плачу-  Не  умирай,  бабушка,  я  больше  уже  не  буду  пакостить.  Буду  слушаться.
    Так  я  и  не  спросил, когда  у  бабушки  ее  день  рождения.

     Вставить  обязательно, что Юра  вдруг  осознал, что  даже  не  знает  дня  рождения  свое  любимой  бабушки. Не  стыдно?

     Вспомнить,  как  бабушка  трогательно  нежно  смотрела  на  него,  когда  полагала,  что  он  ее  не  видит. Как  она  на  веранду  приходила  поправить  на  нем  шубу-  в  марте  в  холодные  весенние  ночи-  и  хоть  бы  малейшая  простуда  была  у  внука.

     Вспомнить  озеро  в  Белом  Яру. Какая  красота  в  январе,  феврале  лунной ночью   на  причальных  мостках.  С  девушкой  до  часу  до  2-х  и  ведь  не  холодно. Им  обоим.

        Привезли  в  приемный  покой  человека,  абсолютно  голого, накрыли  простынью, но  она  все   время  съезжает  с  верхней  точки,  открывая  причинное   место.

Когда   будет  гореть  Орлов-Демкин  Косов  будет   активно  тушить  одежду  на   Демкине.     
  Показать,  что  народ  думает  о  самосожжении  -поп,   секретарь,  бандит Вова и  прочие. Марья   Ивановна  увидит  злой  рок  в  том,  что  ошпарилась  насмерть  женщина  из  Кулебак, теперь  вот  Демкин,  а  ведь    в             дальнейшем   сама     покончит жизнь   самоубийством.

    Солдата  из Тамбова   звать  Яша. Дочку  Александра  Ивановича   Олимпиада. 

         
                        Для  редакции  (для Ольги   Беляевой)  личное  письмо.

     Я работаю  до  сих  пор  врачом- бактериологом. Высшая  категория. Все  надбавки  мыслимые. Получаю на  руки  чистыми  до 17000. Если  бы  мои  дети  не  были  самостоятельными- а  это  так, то  как  бы  я  их  выучил,  поднял на  ноги? Но  теперь  мне  и  жене( она  тоже  работает  за  6000 рублей) этого  вполне  хватает. Но  вот  роман  на  свои  доходы  я  бы  опубликовать  не  смог. Спонсора  не  нашел. Поэтому  я  и  не  торопился  его  доводить  до  ума. Я  посылаю  вам  третью  часть. Так  и  назвать  Часть   первая.  Поскольку  конкурс,  как  я  понимаю,  ежегодный-  один  раз  в  год,  к  следующему  году  две  части  я  еще  вам  подошлю. Мной  еще  написана  повесть-«Люсьен». Это  об  обездоленных  животных  и  детях. Люсьен-это  только  кот  в  детском  саду.   Еще  несколько  рассказов. Страшно  давно  была  написана  повесть «Все  из-за  Васьки». Получила  восторженную  рецензию  от  Данини. Зам  редактора журнала  «Костер» г.  Георгэ   меня  опекала,  обещала  вывести  в  люди, но  я  ее  не  слушался. На  БАМ  поехал  за  материалами. Потом  перестройка. И  лишь  в  газете  «Советская  Россия я  56  статей  написал, хорошо  меня  поддержали  в  90-ые  годы. Теперь  я  с  ними  не  сотрудничаю- нет  материальной  зависимости,  да  и  я  не вполне  согласен  с  их  политической  линией. Так  что  не  буду  врать-  только  на  Вас  и  делаю  ставку.  Мне  73  года.  Я  очень  крепок  по  сравнению  с   ровесниками- ни  дня  больничного  еще  не  имел  в  жизни.  А  ведь  себя  в  жизни  как  раз  не  жалел  и  сейчас  не  жалею. Но  все  равно,  искать  другого  издателя  не  стану.  Кстати, всем  этим  руководит  моя  жена. Она  говорит-  в  России  тебя  читать  не  станут. Только  в  Израиле. Это  она  вас  нашла. И  все  этим  руководит  только  она. А  я  лишь  пишу. Она  педагог-дошкольник. Недавно  руководила  всеми  детсадами  района. Теперь  на  0, 5  ставки  зам  зав детсада. Ей  это  как  раз  и  нравится. Все-  к  вам  с  наилучшими  пожеланиями  Латыпов  Виктор.
             Да  кстати, в  Израиле  где-то  живет  моя  подружка  с  военных лет –Софочка  Векслер. Ее  мать-Сару  Яковлевну  моя  бабушка  приютила в  1941  году, беженку  из  Белоруссии в  деревне  Карьер. А  уж  в  Карьере  Сара Яковлевна  родила  Софочку.  Я  ее  старше  на  1,5  года. Софья  закончила  консерваторию  в  Свердловске  в  62  году.  Где-то  так. И  родственница  моей  жены  где-то  у  вас  живет. Из  Горького.  Урожденная  Колесова. Сестра  одного  моего  персонажа.
   29  ноября  2012  года .

продолжение
                                                          Глава
 
                                                   Открытие.

              Малыш  и  Вовка  резвились  на  асфальтовой  дорожке  перед  кухней.  Вовка  пытался  на  собаке  ездить, но  собаке  это  очевидно  было  не  по вкусу,  она  силилась  проползти  между его ног,  но  мальчишка  не  отпускал  ее  толстую  шею. В  единоборстве  они  то  и  дело  падали.  Вовка  смеялся.  Малыш  и  отрывисто  лаял,  и  повизгивал.  В конце  концов  согласно    привычному   режиму  детского  сада  песик сморился  и  залез  в  свою  будку, положил  морду  на  толстые лапы,  блаженно закрыл  глаза.
       Вовка  стоял  перед  собачьей  будкой,  зевал,  потом   невежливо оттолкнул  собачью  морду  в  сторону,  сунул в  окошко  одну  ногу,  другую,  протиснул вовнутрь  свое  худенькое  тельце. И свернулся  калачиком,  пристроив  головку  на  теплую  собачью  шею.
       Воспитательница  Альбина  Геннадьевна  болтала  по  мобильнику со  своим  женихом, то  смеялась,  то  что-то  переспрашивала,  наконец,  заметила,  что  ее  группа  еще  на  территории,  а  все  прочие  уже,  наверное, кушают  котлетки с  гречневым  гарниром. Она  поднялась,  громко  крикнула-  Дети,  все  пошли  в  группу. Пора  кушать. Пошли, пошли. –И  не  оглядываясь  поспешила  к  лестнице.
     Многие  уже  ели  и  спали.  Головки  чуть  не  падали  в  тарелку.  Режим  -великое  дело. Переходили  в  спальню. Спустя  десять  минут дети  посапывали   в  кроватках, няня  у  себя  в  столовой  гремела  посудой,  а Альбина  Геннадьевна  за  своим  столом  занялась  любимым  делом  -листала  модные  журналы «Караван» и  «Очаг». Ее  страшно  занимало,  с  кем  осталась  сейчас Дженнифер  Лопес.
      Ее  тихое  наслаждение  новостями  мировой  культур  закончилось  совершенно  неожиданным  образом.  Перед  столом  возникла  няня  - Геннадьевна,  что-то  у  нас  не  так. Пошли  в  спальню.
     -Что  не  так? Зачем  в  спальню? –
    -  Да  Вовки, кажись,  нету. Сама  глади. Пошли  в  спальню.
  Правда,  мальчишки  не  было. Ни  в  кроватке, ни  в  шкафчиках  раздевалки,  куда,  бывает,  прятались  дети, ни  в  туалете. Няня сказала- Я  уж  два  раза  участки  обежала. Все. Нигде  нет. Что  будем  делать,  Геннадьевна?
      Воспитательницу  прошиб  пот. На  нетвердых  ногах  она  пошла  к  заведующей  виниться.
     Злата  Юрьевна  схватилась  за  сердце. -Меня  посадят. Но  и  вас  со  мною - вы  не  отвертитесь, моя  дорогая.
В  эту  минуту в  дверях  возникла  очаровательная  родительница  Вовы  - Она  мило и  рассеянно  предложила сначала  отдать ей  ее  ребенка,  а  потом  уже и  ехать  в  каталажку. Только  потом.
    Злата  Юрьевна  убийственно  взглянула  на Альбину  Геннадьевну. Та  не  могла  стоять,  села   к  столу.
      – Мы  его  сейчас  найдем. Он  не  мог  далеко  скрыться.  Он  где-нибудь  рядом.- Она  напомнила, как  однажды  недавно  в  садик  машина  привезла  мебель, раскрыли  ворота  и  мальчишки  выбегали  вон,  как  они  говорили,  развив  вторую  космическую  скорость.
    Заведующая  сама  прошла  в  группу, прихватив  с  собою  свиту  из  своих  работников  и  маму  Сабурову. Проверили  еще  два  раза  все-  даже  в   иных кроватках  приоткрывали  одеяльца,  а  вдруг  с  каким-нибудь  ребенком  еще  и   этот пристроился. Не  было  этого.  Обежали  все  веранды. Пошли  по  участкам.  Мимо  кухни  шли,  тут  за  ними   потянулся  Люсьен, очевидно,  от  скуки  и  из любопытства-  Кого  они  ищут?
    Шли  мимо  собачьей  будки. И  вдруг  Сабурова  всплеснула  руками – Боже, что  это?
     На  белой  собачьей  морде  лежала  черная  головка  ее  сына.  В  волосах  его  запутались   золотистые соломинки,  а  на  его  ухе  собака  разместила  свою  серую  грязную  лапу. Язык собаки  со  всей  очевидной   любовью   обмывал  щеку  и  ухо  Вовы. 
    - У  вас  что  кровати  для  моего  ребенка  не  нашлось? Почему  он  тут?  Так  я  завтра кровать  пришлю… И  пойду  в  Администрацию.  Там  решат  вопросы  с  кадрами. Безобразие.
     Воспитательницу  душили  рыданья. Она  повернулась  ко  всем  задом,  руки  прижала  к  лицу,  спина  ее,  сгорбленная, тряслась     
     И  Злата  Юрьевна, и  Альбина  Геннадьевна  не находили  слов,  чтобы  загладить  свою  вину,  но  вот  мальчик  подошел  к  маме, обнял  ее  и  попросил-  Не  говори  ничего  дяде  Володе.  Я  больше  не  стану  спать  с  Малышом.  А  это  так  здорово, просто  вы,  взрослые,   этого  не  знаете. -  Он  попросил  маму  нагнуться и  шепнул-  Мне  там  хорошо. 
     Когда  Сабуровы  сели  в  свою  шикарную  машину,  когда  тронулись,  миллионерше  вспомнились  рекомендации  одного  кожного  врача,  большого  специалиста  по  лечению  экземы-  давать  облизывать  пораженные  части  кожи  любой  дворовой  псине,  только  предварительно  намазав  это больное  место  сметаной  или  другим  чем-то  вкусненьким.
   Она  успокаивала  себя  тем, что  еще  никаких  СПИДОВ  и  другой  гадости  от  собак  никто  не  получал, разве  что  блох, но  это  и  неплохо-  не  скучно,  хоть  будет  чем   заняться  искать  паразитов.                       
      А  через  два-три дня  сестренка Кристина протестующе замахала  руками,  резко  оттолкнула  Вову  от  себя –Мам,  скажи  ему,  пусть  ко  мне  в  комнату не  заходит,  он  блохастый. От  него  псиной, наверное,  пахнет. Фу. Фу.
     - Тебе  кто  это  сказал?- спросила  Сабурова.
     - Весь  город  знает. Только  вы  это  скрываете. С  собаками  спит. Конечно,  пахнет.
   
                                      Глава  №

                        Даша  не  любит  маму

                           
          Кот подружился  с  детишками   из   близлежащих   домов.  А   особенно   с   Дашуткой.  Жила  рядом  с   садиком маленькая   девочка.  Часто  по   вечерам,  когда  в  садике  никого   не  было  и  родителей  Дашеньки  как  обычно не   было  дома, она  играла  котом и с  собакой   на  участке  детсада  допоздна. 
         Да  и  прилягут  вместе в  его  будке  на  мягкой  соломке.  Тепленечко  им в  любую   непогодь.  Большой  Малыш   теплый  как   грелка.  Дашенька   ценила   дружбу  с  собакой,  целовала  Малыша  в  холодный   влажный   нос,  а  песик  умывал   ей личико   длинным  розовым  языком.
-        Угомонившейся  за  день  Даше  спать  здесь  было  милое  дело.  Ей кто-то   снился,  кто-то на  ухо что-то  ласковое  ей  говорил  тихим  голосом,  теплыми  руками  обнимал. Чье-то горячее дыханье согревало глазки   Дашеньке. Это   был  добрый белый   пес   по  кличке  Малыш. 
-        Когда  загорался  свет  в   окнах, умный   пес  приводил   девочку  ко   крылечку   Дашиного  дома. Дом   был старый, двухэтажный барачного  типа,  скучный, рядом  еще  четыре  таких  же,  но  Малыш   прекрасно  знал, в  какой  из  них   вести  ребенка,  знал, что  два  окна  слева  от  крыльца  Дашины, и  всегда  точно  устанавливал,  что  ее отец  и   мать  сейчас дома.             
-         Дашеньку  подняли  ни свет, ни  заря.  Мамашка ее, Анжела вспомнила, что сегодня  праздник- Международный  женский  день.  Отмечать  его  без  доброй   выпивки  для  них с   мужем  было немыслимо.  Но без денег не очень  погуляешь.  А  их  у  безработных  Шестаковых  никогда не  было. Поэтому  родители  гуляли  на  чужбинку. 
       -  Мы  сейчас. Мы  скоро  придем -  сказала   она  дочке.-  Посиди  пока.  Еще  поспи-. Захлопнула  дверь,  навесила  замок,  и  уже  скоро  скрипа   ее  шагов  по  снегу  не  стало  слышно.
        Анжела  надолго  пропала   у  своих  подружек, муж  ее у    собутыльников.  От одних  пьянчужек   тащились  к  другим,  от  тех - к  третьим.  Потом  еще  к  кому-нибудь. Где  наливают.
     … Поэтому Анжела,  третьи  сутки  находясь  в чужих  людях, уже не  могла   понять,  где   находится,  кто  это  рядом  с  нею.  Она все  же  хотела  дознаться-
    -«Г-г-де  Ш-ш-естакова? А  ты   кто  такой ?  А  вам  Шестакова   кто?  Мы  родные да? Вы  почему  рядом  развалились?  А? Я  вас  спрашиваю.»
      Раз она себя  не помнила, значит, праздник удался.  Папашка  Шестаков   тоже  не  просыхал,  как  говорится.  Был   пьяней  вина. 
       Где   дочка,  сыта  ли   она,   в   тепле   или   замерзает,   им  было  неведомо  и,   кажется,  не интересно.
       …Большущая  седая  собака  вертелась  у  этого  дома  уже с  вечера. Жильцам приходилось ее сторониться, опасливо  оглядываясь, обходить. Уж  очень велик был  песик. Иногда собака  останавливалась  у  окна  с   подушкой.  Это вместо  выбитого стекла.  Она ставала  на  задние  лапы, вытягивалась  во  весь  рост,  тревожно лаяла.     
       Выходила  из дома  некая обозленная  женщина с веником, с лентяйкой, со шваброй  пыталась пугать песика.  Обещалась стукнуть  шваброй,   но  благоразумно  не  делала  этого.  Боялась,  что  укусит.        Издали   кричала
     - поди, поди,  нечистый  дух.- грозились-  вот   мы   тебя. Повой   еще  тут.
     Собака  оглядывалась, заискивающе  помахивала хвостом,  и не убегала. Она поражалась человеческой  несообразительности. 
     –Почему никто  не  спасает  ребенка?  Почему не  обогреют, не  накормят?  Люди,  где  вы?
      Малыш-  это  он  был- вставал  перед  завалинкой, вытягивался  во  весь  рост, передними толстыми   лапами  упирался  в  наличники, заглядывал в окошко, время  от  времени осторожно лаял,  печально выл. А соседи были  вне  себя  от  злости. –
       -Чтоб  ты  провалилась, как надоела. Прогнал  бы  ее хоть кто- ни будь.
     . На  третий  день  одной  из  соседок  Шестаковых  все-таки пришло  на  ум,  что,  наверное,  собака  надрывается  не  просто  так.  Да  и  Шестаковы эти- непутевые пьяницы давно не  попадались. Их  Дашутка  во   дворе  не  гуляет. Опять  же собака,  наверное,  не  зря так  беспокоится- сообразили. Обсудили  это.   Кто-то притащил  стремянку,   чтобы  заглянуть  в  заледенелое окно.  Увидели,  что  на табуретке  перед подоконником  сидит  и  трясется    девочка.  Изо  рта  ее  идет  пар. На  подоконнике  перед ней  пустая  жестяная  кружка и  поллитровая  бутылка  с  давно увядшим  цветком. Даша  печально  смотрела   на   людей за  окном.   
      –Наконец-то  поняли-  одобрил   действия  соседей Малыш. Это  был  он.-  Теперь  спасут.
        Мартовский  вечер  был   ясен   и   холоден. В  глубокой  ледяной колее  на  улице   против   этого  дома буксовал милицейский  УАЗик.   Жильцы  дома  вызвали  милицию.   Дитя  спасать. 
       У крылечка  толпился  народ.  Любопытствовали.   Милиционеры  уже  попали  в Дашину квартиру. Выворотили  некрепкий  пробой, вместе  с  замком  положили  под  дверь. 
Когда  проникли  в  квартиру,  им стало  понятно, что  несколько   суток здесь не топлена   печь, что нет ни  корки  хлеба, нет стакана   молока.  Ребенок  был все  эти  дни заперт  на  замок.  Никто  не  мог ей помочь.   Выходит, не одних котят и  щенят выкидывают на улицу. Выходит, что  и ребята  некоторым родителям  не  нужны. 
       Милиционеры в обшарпанной комнате с  колченогой ободранной мебелью   никак  не  могли найти девочку.  Куда  она   спряталась?
      Задрали  на  кровати старое скомканное стеганое одеяло, кучу тряпок скинули, видно  стало,  что на   рваном матраце   нет простыни,  одеяло без  пододеяльника и - все   тут  на  супружеском   ложе   грязное  как  дорога. Но  где  же  ребенок? Ни  в туалете  нет,  ни  в  кладовке.  Заглянули  под  кровать.  Под  стол.  Нигде.  И  вдруг  в  кухне кто -то  сильно  закашлялся. 
      Пошли  туда.  Никого. Только  попался в  кухне  большой  белый   пес. Это  был  Малыш.  Он  как-то  сумел  меж  сотрудников проскользнуть  в  ледяную  квартиру. А  сейчас  тоскливо поглядывал  на  сержантов,  поскуливал,  припал  к  полу,  скреб  перед  собой  грязные  доски  пола.  Один   милиционер  опустился  на  колени, заглянул  под  плиту, увидели, что  под  плитой  что-то  есть.  Под  ней увидели башмачок.  Под  плитой   прятался  ребенок. Маленькая девочка. Лет  двух  с   небольшим. Ее  очень осторожно,чтобы  не  ушибить,  не  ободрать  о  высокие стальные ножки, о  дно,  вытащили   на  свет  божий.. Даша не  противилась. Только пыталась спрятать  ручонки  от  холода- засунула  подмышки,  воротником пальтишка  закрывала  худое  лицо,  на грудке  и  рукавах  ее пальтеца белели  застылые  сопли. Не умыта. Не причесана.   Трясется  в  ознобе.
       Как   ни  пытались   женщины- соседки  переодеть  ее,  переобуть,  у   них  ничего  не  получалось. Дашутка  сопротивлялась, выгибалась, сползала   с  колен, ерзала, вырвалась и  убежала,  наконец,   в  кухню,  чтобы опять ползти  под   газовую  плиту. Ей  не  дали.   
        Досужие соседки рассказали милиционерам, что девочка  совершенно   запугана  матерью,  боится   всех   женщин  и, пожалуй,   пойдет  на  руки  только  к  ним,  мужчинам. Какой-то  огромный  сержант   протянул  к  малышке  руки.  К  нему Дашенька  доверчиво  пошла.  Другой  снял  с  себя  теплую шинель.  Укутали  в  нее   девочку, в  ней и  увезли  из   родительского  дома.
        А дверь  закрыли  на  замок,  который  дал  какой-то  сердобольный  сосед, ключ отдали  соседям. Выяснилось,  что навесной  массивный замок  висел у  Шестаковых  только  для  приличия,    к  нему  все  равно  у  хозяйки   ключа   не  было. Простота.   А  еще  навесили  бумажку  с  милицейской  печатью и  еще  там  начеркали  три  слова,   чтобы  Шестакова  знала, куда  ей  прийти,  после  того  как  придет  в  чувство. К  ним  в  милицию.  На   правеж.     
                   

                     Глава№
               
             Мир  не  без   добрых  людей.
     

             В  милиции,  как  известно, детишкам делать нечего.   Поэтому   девочку   на   некоторое  неопределенное   время   поместили   в  больницу.  Там   ее  помыли,  переодели  в  чистое-  пижамку, штанишки,  и   усадили  за  низенький   детский  столик      кушать.    Ни  расписанного  удивительно яркими   красками  столика,  ни  такого же  нарядного стульчика,  ни  своей маленькой  красивой кроватки   у  Дашеньки  никогда  не  было.  И   мама   не  варила  ей  такую   удивительно   вкусную  манную   кашку, а   для Даши  в  этот   поздний  час  специально   приготовили.   На  молочке. В  кашку кинули кусочек  сливочного  масла, посыпали  ее сахарным   песком. Толстая  усатая   тетя в   белом   халате   наблюдала,  как  ребенок  ест и  поняла,  что  лучше  будет,  если  Дашутку  посадить  себе на  колени  да  самой  и  покормить. Кашкой,   колбаской,  хлебцем,  опять  же с маслицем,  а потом  напоить компотиком. Даша  не  противилась- её  разморило, она  даже  перестала  жевать. Клевала  носом.
     У  Дашиной  палаты   толпились  женщины. Сначала  одна   мать  какого-то  ребенка подпирала  притолоку  двери,  стояла  некоторое   время одна,   потом  уже  две, три,   скоро   они  зашли  в  палату  к  бедняжке, обступили   Дашу  со  всех  сторон,  участливо смотрели  на   процесс  кормления   дитяти,   утирали  слезы.  Здесь  в   детской больнице  уже   все  знали   Дашуткину  историю.  Принялись собирать   девочке   одежду,  игрушки,   детские   книжки. Нанесли  в ее   тумбочку  - она   здесь   была   одна-  разных   фруктов.  Гора   их   лежала  на  столешнице.       
      А  в  эти  дни  где-то  -  в  разных  учреждениях  неизвестные  ей  взрослые  дяди   и  тети  ломали  головы,  что  делать  с ней. Хорошо   котику, хорошо  песику-  у  них   документов  чаще   всего  никаких   не  бывает. И -ничего. Живут.  Можно.  Не  то   у  людей.  Без   бумажки  ты  - букашка,  как  говорится. И  ни  в   какой   детский  дом,  ни в  какой  садик  ребенка  не  примут. Даже  если  козе  понятно,  что  дитю  туда   нужно  поместить- в  детдом или, скажем  в   садик. Ну  в  школу,  если  надо  учить.   
     Как поступить с   ее   мамой,   с  ее   папой?.  Потому  что  нельзя  же  вот  так. Взять  и   позабыть  о   своем  ребенке. На  три  дня. Хотя  бы   на  три   дня. Аж   на  целых   три  дня.   Забыть   о  своем  ребенке. Какая  она  мать  после  этого? По  своей  воле  ни  одна  кошка,  ни  одна  собака  так  не  делает- не   бросит своего  котенка  или  щеночка.  Если  бы  не  люди. Так что, когда  Анжела объявилась дома, ей соседки объяснили,  что  незнакомый  ей замок,  от   которого   у   нее   нет  ключа, повесили  на  скобу  милиционеры,   объяснили,  что  Дашутку  увезли  тоже  милиционеры,  и   все   вопросы  она   может   задать  только  их   начальству  в   райотделе  милиции.  О  чем  и  в  бумажке,  прилепленной   на   дверь,  сказано  категорически.  Мамашка  поняла,  что   дела  ее  серьезные,  с  нею  больше  никто  не  собирается   шутки   шутить. Пошла  по  кабинетам,  по  начальству. 

             Через пару дней Вова случайно услышал разговор   воспитательниц  о   Даше  Шестаковой  и  ее  непутевых  родителях. Говорили,  что,  наверное,  их   лишат   родительских  прав.  По  крайней  мере,  девочка уже  в  детском  доме,  начальники  собирают  разные  документы,  чтобы  девочка  не  вернулась  к  родителям.  Вова  понял,  что  в  садик   Дашутка  больше  не  вернется и горько, и безутешно заплакал. Поэтому он  стал  ко  всему  безучастным,   на  занятиях  рассеянно  смотрел  под  ноги, не  слышал  вопросов,  не  играл  ни  с  кем.   Только  с  Малышом забивался  куда-нибудь  в  дальний  угол   в кусты и  что-то  шептал  собаке  на  ухо,  а  его  четвероногий  друг  облизывал  ему  лицо. Вытирал  Вовкины слезы языком.     Через  несколько  дней  мама  Вовы  сама  поехала  с  ним  и  няней  к   Дашутке  в  детский  дом.
            А тем временем  разные начальники  разбирались с Дашуткиными родителями, но бедная   девочка  об этом и не догадывалась. 
      -Малыш, а где же Люсьен?- он позвал- Кис- кис. Люсьен. Люсьен.- Скоро
рядом  с  ним,  круто  выгнув спину, отирался оранжевый котище. На усах белые крошки
    Так, сухое молоко кушали, да,  Люсьен? Любишь сухое молоко, рыжий хулиган?
      Вовка посадил кота на спину собаке. Кот выпустил коготки. Малыш повернул голову назад,  издал какой-то звук низкого тембра строгим взглядом предупредил кота, чтобы тот не забывал, что ему  больно. И люсьеновы упражнения на его спине совсем ему не нравятся
      Люсьен больше не терзал собачку. А Вовка поддразнивал кота: -Ну, Люсик, Вера Ивановна тебе сегодня задаст, за сухое молоко. Правда же, Люсик?
                         
                           
-
-                       Глава №
-                      
-               Кто  здесь   главнее?
-            
-      Люсьен    гулял   по  садику,   наблюдал   за   порядком,  заглянул  в  кабинет  к  заведующей,  залез  на   плечо   Злате   Юрьевне,  больно  вцепился   коготками,     она   ойкнула,  поморщилась,  но  его   не  скинула,     так   и   сидел   он,  пока   женщина   не   ушла.  Тогда  он пожелал убедиться,  что  в кладовке  полный   порядок.  Вера   Ивановна  это  оценила,   отсыпала   в   мисочку  на   полу,  спецально  для  него   припасенную  немножко   порошкового   молочка,  он  его   попробовал,   признал   хорошим,  попросил  добавки.   А  как  еще  понимать, что   он  чего терся   боками   о   ноги   Веры   Ивановны,   громко пел   ей   песенки,  поэтому  она  не  устояла- подсыпала   еще   чуточку.  Рыжая  его  мордочка  побелела  от  налипшего  порошка.  Потом  Люсьен  долго  будет  оттирать  лапой  вкусные  белые  комочки  и  отправлять  их  в  рот. Набрел   котик  и  на   кухню  в   расчете,  что   чего-то   вкусненького   ему  дадут   и   здесь.  Дали. И   тут вдруг   чуть   не  задохнулся   от   гнева.   Он   зашипел,  глаза  его  засверкали,  выгнул   спину,  на  спине   его  дыбом   поднялась   шерсть.
-      -  Как   они  могли ?  Как   могли?  А   еще  говорят,  что  любят. Вижу,  кого   любят.
-     У   двери   кухни   лежал   большой    пес.  Положил   седую  голову  на   могучие  лапы   и  дремал.  Перед  носом   его   была  миска,   полная  мозговых   косточек,   а   на  них нетронутая  толстая  сарделька.  Очевидно,  пес   уже хорошо  покушал. 
-       Люсьен   не   долго   думал,   что   ему   делать.  Тем   более,   что   сам   любил   сочные   вкусные  сардельки.  Он    подобрался   к   миске,     схватил   этот  очень   питательный   и   обожаемый   им   продукт   и   кинулся   бежать.
-       Тут  оказалось,   что   белый   пес  вовсе   и  некрепко   спал,   он   мигом  кинулся   в  погоню.   И   отнял   бы   предмет   раздора,   но   Люсьен  сделал   не мыслимое.   Кот   залетел,   можно   сказать,   в   собачью   конуру,  кинул  на   соломенную  подстилку  трофей, улегся  у  окошка   и   собаку   встретил   парой   увесистых   оплеух,   да  еще  и  выпущенными  острыми   когтями  до  крови   полоснул   ей по  носу.  Чтобы   тот  знал, кто  здесь  главный.                     
              Малыш  отскочил    назад.  Нос   горел   от  боли.   И  к   тому  же   ему  было   страшно   обидно.   В   его  будке    его  сардельку   пожирает  какой-то  незнакомый   нахал,   шипит,  царапается,  грозит   выдрать  глаза.     
         Нет,   этого  так   оставить   нельзя.  Но   как?   В   будку,  к   себе   домой   по   существу,   попасть   невозможно,  как  же   расквитаться   с   обидчиком.  Малыш   осмотрелся.  И   придумал.  Он   поднялся   на  задние  лапы   у   столба   для   бельевой   веревки,  уцепился   за   нее  зубами,  мигом перервал.  Поднял   веревку   с  земли   и   притащил   ее  ко   крюку   грузовика  сзади  под  кузовом.   На   грузовике  сюда   привезли   что-то  тяжелое,   может   быть  пианино   из   ремонта.  Потом подцепил   веревку   за   крюк    и   с  нетерпеньем  стал  ждать,   что   будет   дальше. 
     Скоро  по   ступенькам  с  крыльца  сбежал   шофер,   сел   за   руль.  Просигналил   гуденьем   и   поехал. 
        Дальнейшее  трудно   описать   во   всей  живописности.   Поехала   и   собачья   будка.   Скрежещет   на   асфальтовой  дорожке,   кувыркается,   на   что-то   налетает,  сшибает  и   опрокидывает  таз  с  бельем.  Из  будки  слышится  страшное мяуканье,  там  кто-то  шипит, кто-то  прыгает  в  стороны  и  вверх,  с  грохотом  бьется  о  стенки.  Но  водителю  этого  и      не  видно  и  не  слышно. Поэтому  машина  не  останавливается,  а  едет  в  ворота,  волочит  будку  боком,  и  это   сооружение  налетает на   толстенный    столб,  на  который  привешена  тяжеленная  створка  ,   створка зацепила   конуру,  веревка  туго  натянулась  и  оборвалась.  Будка  лежала  на  передней  стенке. Кот,  которому  было  темно,  страшно,  сходил  с  ума.  Он  дико  орал,  прыгал  со  стенки  на  стенку,  всех  переполошил.  Позвали  дядю   Сашу.  Он  притащил  толстую  железную  трубу,  подсунул  под  низ,  напрягся  и   перевернул  собачье   жилище,   поставил  правильно,   тут  открылся   лаз,  оттуда   стремглав  вылетело   рыжее   существо. В   зубах   его  была  толстая  сарделька.
        Малыш    был   ужасно   сконфужен.  Он   точно   не   ожидал   такого..  Пес   виновато  поджал  хвост,   умильно  заглядывал  в   глаза   Злате   Юрьевне,    Вере   Ивановне,    дяде    Саше.   С   ним   не   разговаривали.
    Малыш   подошел   к   коту,  лег  рядом   с   ним,   положил   голову   на   землю,   просил  его   простить.   Он улыбнулся   широкой   улыбкой    и   предложил   Люсьену-   
        -Мир?  Кушай   это- он  имел  виду   сардельку- Мне   не  жалко.  Может   тебе  косточек   принести.  Пожалуйста.   Будем  друзьями.  Давай   побратаемся. 
     -Что  это  значит   побрататься?  -не   понимал  кот.                               
      -Ну  я   тебя   буду  защищать,   если  что,  а  ты - меня,   если   что…
       -  Я   согласен,   что   ты  меня   будешь  защищать.  Пожалуйста.
      -А   ты   меня? 
      Люсьен   не   ответил.
                 

                         Глава  №
                 
                   Все   растут. 
       
                   Всего лишь год спустя Малыш вымыхал   в крупного пса  необычайно белого цвета. Мощный песик сразу стал в садике своим для всех.  То он прибежит к кухне  к  поварихе тете Вале,  она  окликнет   его   ласково-   «Не  забыл меня, добрая  душа?-  И  съехидничает- Ты, конечно, не  забыл  косточки,  что  я  тебе  отдаю. Наверно, так. Ну ладно-ладно. Я  тебе  верю,  не  обижайся.  Это  меня  ты  не  забываешь. Ну-ка   попробуй  это,  малюсенький.»- и  с порога кинет ему косточку.
         А то детишки заведут его  в раздевалку,  чтобы  поваляться на нем.  Стоит лишь зазеваться няне и воспитательнице. Но Малыш очень  благородный   и  умный  песик  и  никогда  не  забредал  в   группу, где   кушают, где  проходят  занятия  и  в  спальню и  не  давал  себя  туда  затащить.  Но  в  раздевалку  забредал.  Будто  бы  нечаянно.  Его  тут  же  валили, кто-то  садился  ему  на бок  и  даже   двое-трое.  И  вот  уже  на нем  куча  мала. Малышу  нравилось ткнуться  холодным  влажным  носом   в  теплые  тугие  детские  щечки.  Нравилось  лизать  их  личики,  их  ручки   длинным  розовым  языком. А то Малыш уже вертит белым  толстым  хвостом  у кабинете Златы Юрьевны и умильно заглядывает в ее добрые глаза.  Умный   пес   навещал  ее,   когда   у   заведующей  никого   не  было.  Никого  не   отвлекал  от  работы.  А   ее  радовал   своим   присутствием.
-    «Как в душу глядит – смеется заведующая – Это он   умеет,   плутишка» 
Точно также собаку полюбили и ребятки. Даже больше. Вовку его  богатые  родители возят в «Форде»,  в  «Мерседесе»,  он   плещется  в  японском джакузи , такой начищенный,  намытый, надушенный,  на  шее  повязан дорогой  французский галстучек, а  глядишь,  сидит  мальчонка на полу в раздевалке, повязал свой  дорогущий  модный галстук  на  толстую   собачью  шею, обнял собаку,  целует   в  мокрый  нос,  в  добрые  глаза,   пытается повалить на пол  рядом с собой. Не получается, Малыш очень силен, и если собачка  иногда   не поддастся  Вовке     нарочно,  мальчик ее не завалит.
         А Малыш  детям  прощал  все. Его погоняли  веткой,  он  только  успевал  вертеть  мордой, закрывать  глаза, отрывали  и  крутили ему уши, ухватившись за голову, тащили  его  вперед,  когда  другие тянули за хвост. Терпел.  С ними бегал на перегонки.   Конечно, Малыша баловали.   Несли  из дома, что придется.  Как  некогда   Люсьену  киви, или банан. Но скоро узнали, чего  ему  надо, и больше ошибок не было – уже  тащили  ломтик ветчины, кусок копченой колбаски, мозговую косточку.
-       Собака никогда ничего  не сперла с кухни, как  Люсьен. Сам он не клянчил  ничего  вкусненького у ребенка, не заглядывал умильно  в  глаза,  когда  кто-то  кушал, например, котлетку. Не   попрошайничал. 
- -    «Какой достойный пес. Хотела бы отругать его и не за что» – удивлялась завхоз Вера Ивановна – Ай да Малыш.  Не  смотри,  что  у  него  в  друзьях   этот  разбойник,   этот   недостойный  Люсьен.
-    -« Люська,  Люсьен» – она искала кота в кладовке. Там на табуретке стоял большой алюминиевый бак с сухим молоком. Бак обычно закрывала крышка. Но сейчас  крышка была сдвинута,  а  на табуретке умостился задними лапами  кот, а переднюю он погрузил в порошок да поглубже, чтобы  побольше налипло порошка –  перед   этим  он  обильно послюнил  лапу– «Ах какой умный жулик – причитала Вера Ивановна  то   ли   в   восхищеньи,  то  ли   в   негодовании– уж я тебя тапкой. Где моя  тапка?»
-     Кот тяжело спрыгивал. Его рыжая шкурка порядком побелела, чего наш жулик и добивался. Он это белое  с шерсти слижет где-нибудь в укромном местечке  дочиста. И опять постарается подлизаться к доброй тете Вере.
-    Конечно, Малыш и Люсьен очень сдружились. Хотя были совершенно непохожи друг на дружку.
-      У Вовки в карманах всегда были  две- три  тоненьких маленьких рыбешки. Для  Малыша и котика. Когда было  можно пошалить, поиграть с   котиком,  мальчик поддразнивал Люсьена.  Так. Держит рыбку высоко над головой, смеется, приговаривает –ну что ж ты, прыгай, Люсик, прыгай. Ну раз – резко опускает руку с рыбкой, соблазненный кот подпрыгивает, но Вовка уже, оказывается,  поднял руку, и опять рыбешка недоступна  коту.  Он  шлепается, он обижен и не хочет   даже   смотреть в   сторону   мальчишки.  Но вот   скоро   все  забыл.
-     Опять сидит, задрав рыжую голову, и  неотрывно следит за перемещаемой над ним высоко вкусной Вовкиной игрушкой. Кот нервно лупит  хвостом по полу. Он очень возбужден и  – рыбка такая вкусная, от нее изумительно вкусно пахнет.  Словом,  нравится  им   обоим  играть     этаким  незамысловатым  образом. А  скоро Вовка  потребовал от   Люсьена серьезной  работы.   Он  стал   репетировать  с  котом   цирковой    номер.   Вдвоем   с   кем-то   другим   из  мальчишек   они    брали   перевернутого на   спину кота   за  ноги   и   по   команде   «Раз-два-три»  подкидывали   его   вверх,  так,   чтобы   он   перевернулся    в   воздухе  несколько   раз  наподобие  сальто-мортале.   Однажды    Люсьен    в   перевороте    растопырил  лапы    и,   уже   падая   вниз,  уцепил    Вову  за   плечо   и  щеку. Кровь у мальчика  из царапин  никак не  останавливалась.  Воспитательница  повела   его   к   медсестре.   Обе  ужасно   перепугались.  Они   знали,  кто   такая   мама  Вовы.  Такая   богачка-    из   первых   людей   в   городе.   Но   Вова   вечером   маме    сказал,   что  это   он   сам   виноват. Никого   другого  винить   не   обязательно.       
-   Для Малыша есть другая забавная игра. Вовка из   кармана  вытащит   косточку и  кидает подальше. А перед этим подразнил  ею собаку –поводил  перед чутким собачьим носом.  Малыш выдерживал испытание. Не клянчил. Тогда Вовка бросал косточку метров за 5 за 6. Подальше. И пес, и Люсьен устремляются за ней наперегонки. А с ними бежит и мальчишка – кто быстрее? Малыш заливается, лает, Вовка смеется, кот сразу  понимает,    что  ему   не  опередить  резвого   друга,  поэтому  останавливается  на  половине  пути,  выгибает  спину,   задирает   трубой  хвост. Чтобы  все  поняли,  что он к этой глупой игре совершенно  равнодушен,  даже сердится. А   мальчишка, чтобы  коток   не  обижался, уже  разворачивает  бумажку- а  в  ней  кусочек колбаски для Люсьена. Воспитательница  видит   прекрасный   образец   воспитательной  работы. Она   аплодирует.   Вова-молодец.
   Но Вовка вдруг останавливается, приваливается к стене, забору или яблоне и задыхается. Садится. Его не держат ноги. Сил нет. Болезнь так и называется – анемия. (бессилие, слабость). А к нему бежит большая собака, лижет ему щеки, губы, заглядывает в глаза, мальчик едва дышит, пытается улыбаться, пальцы его запутались в густой белой шерсти.
     Спустя немного времени все забылось и все повторяется. Игра, гонки.
Еще мальчик пытался репетировать  смертельный номер, прямо для цирка. Садил котика на широкую спину собаки. Обоим это не очень нравилось- котишка, чтобы не свалиться, запускал в шкуру Малыша острые коготки.  Но, чтоб доставить дитю радость, собака все терпела. Из любви к искусству и кот не собирался оставлять   широкую   спину, не спрыгивал. А Вовка иногда   на спину собаки пытался поставить чашечку с водой. Когда разбил несколько, заменил  ее на  полиэтиленовую бутылочку  из-под йогурта.  Но  успеха  в  этом   деле  не   добился.
         Распорядок дня на сон, на прогулки, на прием пищи и занятия в детском саду оставлял Вовке мало времени на баловство с четвероногими друзьями, поэтому Вова стал просить приезжать за ним немного   позднее,   что  и  удивляло, и   очень  устраивало деловую женщину. Ее день был плотно занят,  часто она посылала за сыном няню. Няню   Вовы отличали  добродушие  и  покладистость. Поэтому Вова и вовсе не торопился уходить с участка, ему здесь нравилось гораздо больше, чем в их богатом дворце с колонами, башенками и компьютерными играми.

продолжение
            Посидели,   Собрались уходить.  За  этим  наблюдала   повариха  Валя.  И  тут  в  калитке  появились  рабочий  Саша  и   Малыш,   больше  смахивающий   на   теленка, чем  на  собаку.   
     Щеки одной из женщин окрасились густой краской стыда. Вспомнила свое долгое  сиденье в машине перед калиткой.                                       
     - А  это  у  вас  что  еще  за  чудовище?  Откуда  этот   слон?   Убрать  немедленно.  Отвезите    ветеринарам  и  пусть  они  с   ним  разберутся. Раз -и   навсегда. Развели  тут  зверопитомник-  женщина  уперла  руки  в  боки  и   возражений  явно   не   принимала.
     Но  ведь  опять  же ваша  главврач  его и  принесла  нам  щеночком.  Мы  бы  сами  и  не  посмели,  раз  не   положено.  Но  Валентина  Александровна  распорядилась   взять- куда  ж  мы  денемся. Взяли.
     -Нет у  нас  давно   нет   никакой  Валентины   Александровны, так что  убирайте  вашего  крокодила,  чтобы  его  духу  не  было  в  садике.
      -Мы  бы  с  удовольствием,  но  Заборова может  возразить.
      -Какая  это  Заборова? У  ж   не  эта  ли? -уточнила   проверяющая  из  СЭС.
      -Да эта  самая.  Королева   бензоколонки. Наша  миллионерша. А   собачка   Малыш   любимая   игрушка  ее  мальчика   Вовы. Он  с  ним  всегда  играет,  на  нем  ездит,  цирковые  номера  разучивает  с  песиком.
     -Да  что  вы  говорите? -женщины  из  СЭС разом  умилились,   заулыбались, на  глазах  у  них   выступили  слезы-  Надо  же. Какой  добрый  мальчик.  Вот  не  знали. Ну  ладно, пускай  играется  с  добрым  песиком,  раз  ему  так  нравится.  Вот   не  знали.
      Малыш был  спасен.              -                           
                   
               Глава№                   
          Здесь  сметаны   много.

   .
Вера   Ивановна  собралась   домой . Прислушалась,   не   мурлычет  ли  где  Люсьен,   и  пошла.  На   крылечке  ее  остановила   Злата  Юрьевна-  Кота   ищу.  Не  всю  еще   изоляцию   погрыз  он   на   проводах   телефонных  да   у  компьютора.    Может   он  остальные  объест-  она   усмехнулась.-  скучно  без  него  одной,  муж  сегодня   дежурит   на   дороге, а   тут  он   на   коленках   как   варежка   тепленький  да   поет.
      -Нет  не  видала.   Саша,  в  кочегарке   нет   Люсика?  Там  тоже  не  было. 
        Искать  кота  им   было  недосуг.  А   глухой   ночью  уже   сторожа  садика  Владимира  Ивановича   объял   страх,  потому что  из кладовки № 2 –это   прямо  на  дворе  был  холодный   сарай-,  слышен  был  страшный  шум,  грохот,  что-то  там  падало, что-то  гремело, слышались  писк,   злобное   глухое  урчание,   
      Владимир   Иванович,   выглядывая  из-за   стены,   и,  стуча   по  стволу  яблони  толстой   кривой  палкой,  кричал:-   Милиция. Воры.  Грабят. - Ну  и  другое  подобное.   Ему  никто не  отвечал. Он   едва-едва  справился   с  замком,  открыл  садик и   по   телефону   0-2 вызвал  милицию.     Воры   могут   напасть  на   него  с  наганами,  с  автоматами,     Та-та-та-та-та.  А   у    Владимира  Ивановича   даже   бронежилета  нет,   нет  никакого  оружия. Что   его   палка?  Малыш,   правда,  иногда  был.    Но  не  сегодня.                       
    …А  это   кот  Люсьен    производил   гром   и   грохот    в  кладовке.
                Там  даже днем  было  полутемно,  но  только  не   для  кота.  Люсьен  утречком  приметил,  как   Вера   Ивановна   поставила   на   холодный   пол   крынку,  прикрытую   крышкой.  Он  живо   смекнул,  что  это   может  быть  только  густая деревенская  сметана.  Молоко   привозили  в  алюминиевой фляге,   порошковое  молоко  ссыпали   в  кастрюлю,  но  это  казенное.   Сметана  Веры  Ивановны  хранилась   обычно  в  банке.  Сегодня,  очевидно,  ей   кто-то  из   деревни  привез. Родственник.   Поэтому   кот,  очень   страдал-   он  боролся  с угрызениями   совести.  Поборол.  С   условием.  Он   решил   заранее,  что  всего только  лизнет  сметанку. Сверху у самого горлышка. .Как  иначе узнать,  что  едят  деревенские   коты  и  кошки.  И   так  случилось,  что  когда  сарай  закрывали,  он   остался,  как   бы  случайно замешкался   и   вот остался  на  ночь.   Непонятно  все  таки,  нарочно  или   случайно, но   его  большая   рыжая  башка  пролезла  в крынку.  Он   же  точно  обещал  себе,  что  ни- ни.  Лизнет -и  все.  Но  точно  не  случайно  он   уже   не  мог  вытащить   большую   круглую  свою   голову  из  кринки.   -Узкая  горловина   не   позволяла.  Кот  повалился  с  крынкой   на  пол. Чудом  не  захлебнулся в сметане. Вертел  голову  и  так,  и  сяк,   медленно   вытягивал,  дергал  ее -все   бесполезно.                       
        Как   Люсьен   ни   царапал   глиняную   кринку  передними  лапами,  задними,  всеми  четырьмя,   лежа   на  правом  боку,  лежа  на  левом,  царапал, опрокидываясь на  спину- безрезультатно.  Сосуд  для  хранения  жидкости   надежно   удерживал  кота. 
        Люсьен  изъездил  задом  наперед  все   углы   и  закоулки  темного  чулана,  опрокинул   множество   разных   бутылочек,   передвинул   с  привычных    мест  какие-то  баночки,   забился   в   теснину  меж   трех  ведер  с   красками,  с  цементом   и  олифой,   к  чему-то  прилип,  но выбрался,   уронил  швабру-  лентяйку.  Она  упала на  спину  ему,   больно  ушибла. 
     Но  это  еще  не  все  напасти , приключившиеся с   рыжим  разбойником.  В  кладовке   под  полом водились мышки  и,    посолиднее-  там   обитал настоящий   зверь. Крыса Маринка     Большая,  сильная,   смелая. 
      Он,  шарахаясь   с   кринкой   на  глупой  голове,   налетел на   заведенную   мышеловку.  Пружина  сорвалась, хвост  воришке защемил проволочный   прижим. И, конечно, его  извечные  враги  -мыши   и  крыса не  могли упустить случая   расквитаться   с  давним   своим   недругом,  тем   более, если  он   совершенно  беспомощен. 
     Крыса  Лариска   кликнула   мышей  выставить   коту  счет   за   свои   обиды,  за   тех мышек,  которых    с   нами  -он  их   скушал,  за  вечные   страхи,   да   за   все.  Мыши  заробели.   –Как   можно?   Это   же   кот.  Можно   сказать,   старший   товарищ. Поправлял,  если   что    не   так.     Нет-нет 
    Но  нашлись   три   мышки,     изъявили   желание  поговорить  с   котом   по   свойски.  Впрочем,  у   одной,   как  она  дошла   до  дырки  в  стене,  сдали  нервы, ослабли   ноженьки, вернулась   к   себе  в  норку  пить   валерьянку.  А   две   мышки  побойчее   пришли  к  коту. Пищали-     -судить   его   
        Одна   мыщка   побойчее  была,  просила   другую   мышь   и   крысу  Лариску; -  Держите   меня,  держите,   а   то  я   его  сейчас   буду   рвать. На   части.   Держите   меня.   Другая   мышь  в   восторге   вопила     -Ну,   рыжий,   что   мы   с  тобой  сейчас  сделаем…Ура.  Ура.  Судить       будем  тебя  душегуба. Слышал - говорят. Отольются   кошке  мышкины  слезки. Вот   и   отольются.   
     А   тут  к   ним   присоединилась   еще   одна   мышь.  Она   давно  от   старости  плохо  слышала,   плохо   бегала   -
      - Усаживайтесь, мышки, без  стеснения  прямо  на   нашем  обидчике. -пригласила   Лариска  - А   вы,  Марья  Ивановна- это  Лариска  обратилась   к  старой  седой мыши - располагайтесь  сразу  за   кринкой. поближе   к   его   глупой  башке.  Он  совершенно   вам   теперь  не  причинит  вреда.  Зато, вы  если  захотите,  сможете  его  и   куснуть.  И   сметанку  течет,  наверное,  из   горла. Густая,  вкусная. И  его  не  забывайте   куснуть.   Это  же  так  здорово- кусать  кота.  Рассаживайтесь.  Он  такой  огромный,  что  вы  все  на  его  спине  поместитесь. Только  я  как  главный  судья  буду   сидеть  где-то  отдельно. Нельзя  было  и  мечтать, нельзя  было  и  вообразить,  что  когда-то  это  случится,  что  мы  будем  так  вот  запросто  с  нашим  извечным  притеснителем  дружески  общаться. А  вот  довелось  же.-  Крыса  засмеялась.
     Мыши  расположились   вдоль  хребта Люсьена,  больно  погрузив   острые  коготки  в  его  кожу. Примерно   так  же   он  сам   привык   хватать  мышиную  плоть,   прежде.  Когда  кого-либо  ловил  из   их   племени.       
     - Граждане   судьи,-  обратилась   крыса   к   мышкам  с   большой  важностью- вспоминайте,  какие   обиды   нанес  вам   этот  рыжий   разбойник?   
     Поймал   мою  маму   два  месяца   тому и  двух  братиков.  Всех    съел. -объявила   одна.
           Люсьен   ужасно   обиделся   на  клевету-   не  ел  я  ее,   твою  маму,  и  никого   не  ел,   от  них  скверно  пахнет.  Даже  Малыш  мой  друг  их  кушать  не  желает- противные  вы.  С  души  воротит  от  запаха. 
      Мыши   были  оскорблены  до  глубины  души,  тем  более,  что  они  ему   не  поверили.  И   продолжали  предъявлять  обвинения.-
     -  У  меня  подружку слопал. Что   больше  нечего   было  жрать?   С  голоду  подыхал,  рыжый  дъявол?  Вот  тебе, получи -она  больно  куснула   Люсьена.  И  потом  пристала  еще  пуще.-
     -Тебя  спрашивают,  живодер.  Отвечай.
       –Мышкам   было  что  припомнить. Как  в  сумочку  Веры  Ивановны  наш  шутник  Люсьен   накидал   мышек, сколько,  они  не  забыли.  Террорист,  разбойник.- Потом  припомнили   другие   обиды   
   Две   ночи   под  Новый   год  трескал  ириски,  принесенные  на  новогодние   подарки   детишкам.  Толстым  животом   пол  бороздил, чуть  не  лопнул,   да..  Обидно-  Потому  что Вера   Ивановна   на  нас,   на  мышей   грешит. А   мы  ни  сном  ни  духом.   Все  этот   виноват живодер.
     -Было это,  подсудимый,  вас  спрашивают?  Облегчите   свою   участь, признавайтесь- крыса   надеялась   услышать  от  Люсьена  мольбу  о   пощаде.  Не  услышала,  у-у-у – она  рассвирепела,  страшно  заскрипела   ужасными   зубищами,   произнесла  -Ты   еще, упрямец,  пожалеешь  об  этом.
      Мышки   попищали- попищали  и  выставили  другую   претензию-  Сухого  молока  тазик  с   верхней  полки  туточки вот  сдвинул  и   уронил.   Дышать   было  нечем.    Всю  кладовку  запылил- полки,   банки.  Да   все. А  нам  бы  кушать  хватило  на  долго. На  тебя,  Лариска,  пало  подозренье.  И  капкан  и   еще  мышеловку. после   поставил   дядя  Саша.  Трех   наших  мы  не  досчитались.
     -А   я -то  никак  в  толк  не  могла  взять,  чего  это  Вера  Ивановна  рвет  и  мечет.  А   это,  оказывается,  ненавистный  этот  рыжий  был  причиной.  Сама    чуть  в   ловушку   не  залезла.   Чудо какое-то   меня спасло. Как  вспомню,  так  вздрогну . -Крысе   стало   страшно.  Нет,  ты  еще  пожалеешь,  что   когда-то   появился   на   белый   свет.
      А  еще  колбаски  копченой   круг  слопал  обжора, даже   шкурки   нам   не   оставил.  Совсем  недавно. –напомнила  мышка. - И  я  думаю,  его   надо  ужасно  мучить.  Самое  лучшее  мучить  голодом- оставить  его  в  кринке  навсегда. Чтобы  выбраться  не  мог.  Кринку  закатить  в  дальний  темный  угол  за  шторку,  чтобы  не  было  видно  ее.  Пусть  знает: кругом  всего  полно  вкусного,  пахнет   аж  голова   кружится,,  а  ему не   добраться,   потому  что  не  выбраться. 
      -Неплохо   придумано- согласились  две   другие   мышки.   
       - И   глупо.  Утром  придут  люди   и   спасут   нахала  от    неминуемой  смерти.
- -Правда.  Я  забыла,  что придут   в   этот   сарай  за  чем-нибудь. -Но  мы  же  кринку  закатим  так,  чтобы  ее  не  было  видно.  В  угол.-  спорила  изобретательная  мышка.  С   ней  не  соглашались.
-     -Может  поджечь  его?  Сами  сгорим    или   задохнемся…   Что   же    сделать.
-     -Заесть   до   смерти. я  это  смогу-   крыса  оглядела  всех  -  Кто   против? Никто   не   возразил.
-      - И  это  правильно-   Ты   знаешь  ли,  нахал,  как   я   больно  кусаюсь?  Я  могу   быть  ужасной,  если  этого  захочу. А   вы  знаете?-  крыса   спрашивала  мышек. Сейчас  узнаете.   -И  крыса   устроилась   за   спиной   Люсьена,   сразу   за   хвостом   и   больно   куснула  его.   Лучше   бы   она   этого   не   делала.  Потому  что   от  боли коток   изо  всей  силушки  мотанул  своей  неумной  головушкой   и  глиняная  кринка,  туго  насаженная   на   голову,   стукнулась  о   стойку  для  полок  и    разбилась. Голова  Люсьена   была  теперь  свободна.  Но  не   хвост. 
      Началась битва.  Она  была   ужасной. В  кромешной   тьме,  с  хвостом  зажатым  в  тяжеленной  мышеловке,  отбивался  Люсьен  от крысы   Лариски  и   нескольких   мышей.  Он  то  валился   на   спину,  то  прижимался  к  бакам  и  кастрюлям,  защищая  свой  бок,  даже  пытался   пролезть   в   резиновый  сапог,  предназначенный   для  хозяйственных   работ,  но  мышеловка   не   позволила  ему  туда  залезть  целиком.  Когда  укусы  стали  вовсе   нестерпимы,  он   сам   с   большим  трудом  выполз   из  сапога. Кот  могучими  передними  лапами   нанес   Лариске   несколько   сильных  ударов,  так  что  она  скоро  потеряла  боевой  пыл.  Стала   поосторожней.  Если  бы   не  мышки,  ей  их   было  стыдно,  она   бы   давно  покинула   поле   боя.  А  они   не  очень  больно  кусали   рыжего  гиганта  где   могли,   не   боясь  попасться   в   его  когти.  Но  все  равно  коту  приходилось  плохо.   Крыса   и  мышки  его  грызли.   Не   переставая.   До   крови.
Пропасть   бы  совсем  Люсьену.  Другого  было   не   дано.     
      И   вдруг   в   чуланчике  ярко   вспыхнул   свет.  Все   они в  пылу   сраженья   не  слышали,  как   скрипел  ключ  в   замке,  как  открылась  дверь.  Потому  что  приехала   милиция,  которую  вызвал   сторож.  Мыши   и   крыса   в   панике  кинулись   в  щели  и  дыры  в  половых   досках.  Лариска   с  большим  трудом   протиснулась   в   маленькую   щель. А   маленькая   мышка  не  высовывая  мордчки  умудрилась   пропищать  Люсьену-
    Не   очень-то   радуйся,  несчастный.   Все   равно  мы   с   тобой  еще  увидимся.  Обещаю.- и  юркнула   в  свою  щелку.     
        А   крепко   пострадавший   в   бою Люсьен,   напрягая   лапы   пытался  ползти   ко   входной  двери,  к   родной  любимой  Вере   Ивановне.     Мышеловка  не  хотела   отпускать..   
             

Глава №

Папа, мама  и   я- дружная  семья.
               
                   В   углу   детской  комнаты  за    невысоким,   очень  дорогим  расписным   столиком  на  стульчике с  плетеной   спинкой  сидела  Даша, Вова катался  здесь  на  дорогом   американском  велосипеде.  Он  кинул  его  на  пол, подбежал,   побелевший,  задыхающийся, к  подружке  и  спросил, немного  отдышавшись.-  В  магазин  идти?-   Они играли  в  папу  и  маму. Даша-мама  посылала  папу  Вову    за   продуктами.
    -  Все  карманы  проверил?    Может,  где-то   денежка  завалялась. Точно  все  деньги  нашел?  Купишь картошки,  больную не  бери,   внимательней  будь. В  хлебном  возьмешь  полбатона  и   буханку  чернухи. Вчерашнего хлеба не  возьми.  Пощупай,  мягкий  ли. Масла  подсолнечного  дешевенького   пусть  нальют. Макать  будем.  Солью  посыплем.  Вот  вкуснотища-то.  Не  оттащишь  за  уши.
      -Не  знал,  что  так  кушают-  удивился  Вова.- Наверное, очень  вкусно.
      -Само  собой. Выверни  карманы,  покажи,  может,  заныкал  десятку-две  на  бутылку.- Даша  испытующе  глядела  в  глаза  Вове-  Смотри  у  меня.  Не  шали.  Я  этого  не  люблю.- Все,  что   Даша  говорила   сейчас   мальчику,  она   сто  раз   слышала   дома-  так  ее  мама  провожала   отца   в    магазин   или  ларек. Точно  так же  Даша  залезла  в  карманчик  на  рубашке   
Вовы   и  в  его  штанишках  вывернула  карманы  наизнанку. Вова  был   изумлен  до  предела. А  Даша  закончила  свои  озабоченности такими  словами-  Принеси  домой  как  человек.  Вместе  и  посидим.  Может,  Палыча  позовем.  Если  он,  конечно,  еще  сможет  сидеть.-  Палычем  звали 
соседа,  большого  друга  мамы   Дашиной.  Сосед  был  очень  стар  и  очень
большой  матершинник,  но  зато   приносил   с  собой  вонючую  мутную  жидкость   в  грязной  бутылке,  которую  с  большой  охотой  пили  и  папа,  и  мама.
       Вова  сбегал  в  кухню,  встретил   там  свою   няню   Лидию   Ивановну  Ласково обнял  ее,   попросил   нагнуться,  но   Лидия  Ивановна  взяла   его   на  руки,   и   он   шепнул   ей   на  ушко –
        - Принеси  нам  с  Дашуткой  чего -нибудь  вкусненького.  И   ананас.  Бутылочку  Сэвен-ап.  И   еще,  чего-нибудь.   Сама  придумаешь,   вкусненького.
         - Оказалось,  что   Даша   не  представляет,  что  это  такое  форель  или   семга.  Тем  более  белорыбица   или   муксун.  Или   царская   рыба.  Но  она  зато  напомнила   Вове,  что  он   ротана  не  приносил.  Ушка  из  ротанов  знатная,  наваристая. Ловят,  Вова,  на  Медвежьем  болоте.  Погода  позволяет.  – Даша   продолжала   играть  в  семью  примерно   так,  как   видела  это   дома   в   ясные   дни   их   семейной   жизни.   
      Лидия  Ивановна  прибиралась  в  игровом  зале.   Она   совершенно   не   вмешивалась   в   их   игры,   работала – и   только,   но   прислушивалась  и   все  понимала. 
          Вове   ротаны   никогда  не  встречались  и   он   даже  не  догадывался,  что   они  существуют.  И  все   пьяные  прелести   супружества   матери   и   отца   Дашеньки  он   никогда   не  знал,   а    няня   до   сих  пор  не   пережившая   боль   утраты  своего  ребенка,  очень   резко   ощущала   жалость   к   этой   бедной   маленькой    красавице,   поэтому   она   с  удовольствием  приходила   к   детям,   садила   Дашутку  на   колени        плела   ей   косички   и   решила,  что  подарит   ей   новую   красивую   голубенькую   ленту  и  еще  платьице.     
       Даша   крепко   прижималась   к   ней,   целовала   ее   в   ухо   и    просила
      -Обняться.   
         Вова    садился   на   другое   колено   своей   няни  и   тоже   обнимал   ее.  Всем  было  очень   хорошо  вместе.
        Даша   прежде  не   могла   представить,    что   есть   у  кого-то   где-то  такие    огромные    детские    комнаты,    залы   какие-то   и   в   них   можно   кататься   на  электрических   автомобилях,    на  велосипедах-  оказывается  их  множество   разных   по   устройству.   Даже   горные   были  здесь   два,   хотя  никаких   гор   в  зале   не   наблюдалось.  Половина   велотехники    принадлежала   сестре.   Но  когда в  зале   был   брат,  здесь   не   было   сестры.   
       -Позови   сестру- предложила  Дашенька, - ей  же   тоже   играть   хочется.
       -Нет.  Мы   с  ней   не   дружим. Или   деремся   или   ругаемся. Она   дразнится.   Скелет обзывает.  Без   пяти   минут  покойник,  говорит,  смотрит   на   часы   нарочно,   ждет,   говорит,   когда   пять   минут   эти   пройдут.       
     Даша   не  могла  поверить,   что  бывают  такие  сестры.
    Они   играли   часа   два.    Пока   не   угомонились.               
                 
                                         
Глава   9.

Люсьен   охотится    на  дичь.
       

            -Дети,   все    собрались   вокруг  меня  -воспитательница  проводила   плановое   занятие.  Сама   уселась  под   грибок,   откинула   голову   назад   и   сказала-   Дети,   все  смотрим   в   небо.   Что   мы   там   видим.?  Саша
Клюев,  что   мы   видим   в  небе?-  Воспитательница   уже  второй  год  не   могла  уразуметь- упорно  допытывалась  у    Саши    Клюева,  чего  такого  особенного  он  видит   в  небе.  Он  прикрывал  глаза  ладошкой,  пристально  вглядывался   вверх,  очень   долго,   потом   нехотя   отвечал- 
       - «Да   ничего   мы   там  не   видим.» –И  сосредоточенно ковырял   носком   ботинка  землю,  глядел,  что   выковыряет. 
       -Воспитательница  не   собиралась   отстать-   Ну   как   ничего.   Посмотри   еще  разок,   но   уже   внимательнее.
   Вот     поэтому  он   иногда  над   ней  подшучивал,   отвечал,   например,  что   видит  батон,   намазанный  сливочным   маслом.     
    -Облако,   вижу.  Тучи    тихо   летят   в   Выксу. В  Выксе  река   Ока,   они   в   Оку  упадут   дождиком.
     -Молодец,   Саша   Клюев,  красиво   получается.
      Саша   обрадовался   похвале   и   потому    смог  тут  же   увидеть   в   небе   кисель,  разлитый   на   синюю   клеенку. 
      Но   воспитательница   повернулась   к   нему   спиной  и   забыла  про   ребенка.   Другой   мальчик    поднял   голову,   ждал   вопроса.   
       –Коля,   а   ты   что  увидел?
         -   Здеся   за   калиткой    три   грязных   лужи. Не   знаешь,  как  и   пройти.   Ромка    в   одну   так   и    шлепнулся,  слыхали   но   как   ревел.  Вы   тоже  в   лужу   залезли,  у   вас   сапоги   грязные.   
       Все   засмеялись.  А   воспитательница  сказала -Молодец,  Коля. Обувь   надо    мыть.
       В   конце   сентября    в  саду   листопад.   С   берез   неслышен,  невесом   слетает   желтый   лист.  С  тополей,  с   кленов.  Земля   под  деревьями   укрыта   мягким     ковром.   Дяде   Саше  в  эти  дни   приходится   много   махать   метлой,   работать   грабельками.   Только  уберет   листву   в  мешки,   отвезет  куда-то,   как  нападает  новая.  Больше   теряют  женщины   ключей,    потому  что   в  траве   под   листьями   их   не  видать.  Не  то  было   на   обнаженных   дорожках   весной   или   летом-   все    видать.    Всюду-  меж  кустов,  между   деревьев,  на   дорожках  снуют  воробышки,  иногда   важно  прогуливаются,   вперевалку  с  ноги  на  ногу,  с  боку  на  бок  вороны,  много  голубей.  От  будки  Малыша  уходит   дорожка   сенной  трухи,  умная  собака  уже давно   перекормлена,  поэтому, чтобы  повариха, завхоз  или  сама  Злата  Юрьевна   не  бранились,  что   песик    не  съел  кастрюльку супа   или  большую  миску кашки,   додумался   присыпать сеном  эти  кастрюльки   или  чашки. Не  видать  им,  ну  и  не  пристанут. Зато  любила здесь пошевыряться  сорока- белобока.  Она   за   лето   нагуляла   толстый   живот.  Иногда  Малыш  шуганет  ее, он  не  всегда прощает  сороке  ее  дерзость.  Тем  более,  что  тогда  видна становится  нетронутая   каша  или  суп. А   Малышу  тем  более  достанется уже  и  от  дворника  дяди   Саши,  которому   приходится  опять   наводить   здесь  порядок  и чистоту. Может  быть  поэтому  пес  иногда изображает  нападенье  на  птицу.    Она взлетает   тяжело  с   большой   неохотой. 
         У  Люсьена    птицы  пробудили   охотничий   инстинкт.  Ему  вовсе   не  хочется    есть,  он  уж   давно   перекормлен,   но   птички  прыгают  тут,   ходят,  разве  можно   смотреть  на их   нахальство   равнодушно.  И  кот,   толстый,   рыжий,  прячась в  рыжих ворохах мягких опавших   листьев,  зарывшись   в  них,   медленно   на  брюхе  ползет  к   воробышку.  Ну   припал   к  земле,  зарылся   в   листву  рыжий охотник.   Выдает его,   глупого,  толстый   хвост,  резко  ритмично   бьется   из   стороны   в   сторону.  Как  будто   что-то   рубит.  Когда    кот  уж  совсем    готов    был    кинуться    на    птичку,    воробышек    насмешливо чирикнул, встрепенулся и-  взлетел.
       Кот, ужасно   раздосадованный,   поспешил    на   кухню   к   поварихе   Вале    в   надежде    получить   хвостик   трески.
        Все  это   видели    дети.    В   их   числе    Вова.    Он  жалел   птичку   и   уже    припас    хворостину,   чтобы    птичка  не   попала   в   ужасные   когти к   разбойнику,  чтобы   рыжий   разбойник  не сцапал   воробышка.    Так   что   напрасно    Люсьен   тут    упражнялся     в   охотничьих     хитростях.  У   него   все   равно   ничего   бы   не   получилось.           
         Малыша    птички     не  волновали.   Он   стоял    над миской   полной    вкусных  говяжьих   костей    в  глубоком   раздумьи.  Уже    не  мог   кушать,   сытехонек,   а   уйти  отсюда,  от  этой  миски  -как  можно?    Может,   все-  таки   еще   одну    поглодать?  Ну  самую  маленькую. Уж   очень   аппетитна.   Так   и    стоит   Малыш    в   печальных    раздумьях.
          Но    тут    к    нему    прибежала    Дашутка,   без    размышлений   села   на    пол,   обняла   пса  за    толстую   шею   и   принялась    что-то    шептать   собаке.  Затем  еще    один   ребенок    не   смог   пройти   мимо,    чтобы   безуспешно   пытаться  сесть    на    широкую    собачью   спину,    пытался    погонять  Малыша,   шлепая   его   толстый   зад-  Вперед,   собачий    сын. Поехали.  Малыш  совершенно  не  желал   становиться  лошадкой.  Он   то   отходил   на   шаг  от    ребенка,   то  поворачивался   к  нему    головой,   мотал   ею.    Дашенька    сердилась,   крепко   и   больно   ухватила   Малыша    за    его    большое    вислое   ухо    и  упрекала   собаку- Не   любишь   меня.   
      К   ним    подбежал   Вова   и   тоже    ухватил    Малыша  за   мощную   шею,   он    желал   помочь   Дашеньке   и   мальчишке.   А   собака    с   большим   старанием  принялась    облизывать   лицо   мальчика   толстенным    языком.
-  Тебя,  мальчонка,   не  сахарным  ли  сиропом   намазали?- выразил  удивление    дядя    Саша   Фарафонтов-  что   это   Малыш   с   тобой   лижется,  а   со   мной   его   не  заставишь   целоваться.
        -А   от  вас   табаком  пахнет.  Кто   ж  с   вами  целоваться   будет.-резонно  подметил  Вова.- А   Люська  вас   как завидит,  так   со   страху   гляди   провалится. 
       -Уж   я   такой.   Бармалей.  Только   что   же   он   ко   мне   в   гости   по   воскресеньям   домой   бегает.  Непонятно.   
         Вера  вчера    моя   поцеловала-  возразил  дядя  Саша  довольно  тихо.   Но   Вова услышал   и  сказал  на это  не совсем   по  детски-  А  кого  же  ей  целовать   как  не  вас.  Вы  же  муж  ее. 
     Дядя    Саша   засмеялся-   Ах ты,   господи,  как  же  я  забыл  это.  Ведь  верно.   Ей  так  положено.   Верно.-   он    снова  взялся   за   черен.  Убирал  вилами   кучи   пожухлых   листьев   и  травы.    Дети   бегали  как   оглашенные,  предоставлены  сами   себе.   У   воспитательниц     выдались   несколько   свободных  минут,   они  могли   поболтать   друг   с   дружкой. Одна   показывала   обновку,  другая   просила   ее  повертеться   перед  нею,    чтобы   рассмотреть   платье   со   всех   сторон.  Они   даже  щупали   материал,  заворачивали   подол,   дяде  Саше   было   их   не   видно.   Как   всегда   все    было:  тихо,   мирно. Дети   предоставлены   сами   себе,   чему  рады   безмерно.
         Года   два-три   назад     Вова   плохо  выговаривал  несколько звуков.  Логопед  Ирина   Викторовна   немало   часов   провела  с  ребенком   на  занятиях,  пока не  поправила   ему   произношение.  Он  теперь  говорил  четко   и   понятно  выговаривая   слова.  Вова   не  забыл,  как  шли  его  занятия.  И   сам   стал   теперь  в   кустиках   возле  забора   с   Малышом  пытаться  делать   упражнения,  чтобы   у   Малыша  были   понятны  и  лай, и  рычание. Малыш  оказался  совершенно  бездарным   учеником.  Единственно,  чего  Вова  добился от   доброй  и  умной   собаки-  послушно  сидеть. Малыш   как  истукан  не  сходил  с  места  и   слушал  Вовины  указания-   Лай   мне  как  твое   имя-  Малыш,  Малыш. Ну   кому  говорят-  Малыш.  По   слогам-   скажи-   Ма.   Скажи- Лышь.  Ну  прошу,   скажи- Ма.
      Собачка   преданно   смотрела   в   глаза  мальчику. Но   молчала..  Иногда  вывалит  большущий    язык  из   огромной   пасти.  Вова  присядет,   заглянет   в  рот  и  восхищается-  Такой   прекрасный   у-у               
       Наконец   пошел    шестой   час.  Детей   стали    забирать.  За   Вовой  приехала   няня   на   « Мерседесе». Но    она    не   спешила   увозить   мальчика,  а   старалась  довольно   ловко   не   обращать   на   себя   вниманья    и    с   приличного   расстояния   наблюдать   за   Дашуткой.  Как   и   всегда   мамашка   ее   не   спешила   за   дитем.

продолжение
Музыкальные   четверги.
                                         
            Вера  Ивановна,  кряхтя,   сильными  рывками   вытащила   из   сарая   нескладную  тележку   и  с   молоденькой   подсобницей  намеревалась   смотаться  на  рынок   за  кое- какими   продуктами. Установилась  очень  жаркая  погода,  позднее  идти  будет  некомфортно.
        Уф  какая  жарища  установилась. Дышать  нечем.  И  голова  как  кочан  капусты.  Ну  ничего  не  помнит.  Ничего  не  соображает.  Как  бы  денежки  не  потерять или  покупки.   Прежде   Малыш  охранял,   ходил  как  положено,   всегда  рядом.  А  теперь  нет  с  нами  славного   песика.  Жалко  прямо  почти  как  человека.  Как  член   семьи   ведь  был.  Где-то  теперь  наш  защитник. Пропал  Малыш. Откуда  только  эти  змеи  берутся. Ну   вот  откуда  та  гадюка  приползла?  В  городе  живем.
        Саша,   муж  ее   был тоже  тут,   вытаскивал  из  сарая-  вести  где-то  электропроводку.,  не  согласился  с   женой.   -Ну  какой  у  нас  город.  Когда  у  нас    коров   держат,   а    коз  вообще  не  пересчитать.  Деревня  у  нас-  А  Малыша  жалко.  Верно  говоришь.  Возьми  вон   Люсьена.
          -Ну  да  он  только   до   ближайшего  поворота  и  ходит.   Боится,  что  потеряется.
Его  самого  надо  охранять.  От  чужих   собак  ему  не  отбиться.  Такой  барин.      -
       Бодрая   музыка    для  музыкального   занятия    разносилась   по  всем  участкам.  Из   распахнутых   окон,  выходивших  на  обе  стороны  здания.  Рояль  был   прекрасный.  Аккомпаниатором   была   музыкантша  Евгения  Федоровна.   Мелодия   песенки  "Эй,  вратарь,  готовься  к  бою,  часовым  ты   поставлен  у  ворот.  Бодрая  маршевая.     Голос  у  женщины  был  сильный,   она  им  хорошо  владела.  Слушать  ее  было  большое  удовольствие.   Вера   Ивановна   любила  музыку,  но  ей  некогда  было  слушать,  она
стронула  с  места  скрипучую   тележку  и   вдруг  остановилась.   Саша  тоже  прислонил  к  стене  свою  лестницу,   опустил  на  землю   тяжелую  дрель.  Оба  прислушались.   В  мелодию   что-то  примешивалось.  Какие-то  посторонние  звуки.   Не  от  рояля,  не  детских  голосов  или   голоса  Евгении  Федоровны.  Это  было   завыванье. 
        - У-У-У  -доносилось  с  противоположной  с  центральной  части  двора.-  У-У-У-    Саша  поспешил  туда.  Пошла  и  Вера   Ивановна.     
         На   асфальтовой   дорожке  прямо  под   окном   музыкального  зала  устроился  их   любимый  Малыш.   Грязносерый,   тощий,  одни  ребра,  весь  в   репьях,  глаза   слезятся.  Половина  прежнего  великолепного  Малыша.  Однако  же  живой. Широко  расставив   передние   лапы,  высоко   задрав   морду,  он   закрыл   глаза ,  от  этого  казался  еще   несчастнее -он  периодически   широко  разевал   пасть,  выл  совершенно  не  согласуясь  с  мелодией.  Какая  жалость,  но  Малыша  не  учили  в  музыкалке  бельканто-  так  называется  прекрасное  пенье  по  итальянски..-Рояль  в    комнате   замолчал,  из  окна  высунулась  Евгения   Федоровна.  Детишки  высыпали  на  улицу.
Вера  Ивановна  поцеловала  собаку  в  морду, и  причитая,  принялась  снимать  с  его  боков  бесчисленные  репьи.
        Ну  пошли  к  кухне.   Сейчас  накормим   болезного.  Выжил наш  песик.  Молодец  какой.  А  мы  уж  думали- пропал,   совсем   пропал    Две  недели  где-то  шатался.  Музыкальный.  Люсьен  тебя  еще  не  видел.  А  -тоже  переживал   по   тебе.   Ну  пошли  в  кухню. 
           Малыш  упрямился.  Ему  хотелось петь   под  пианино.
                         
                                             Глава  №
                                           
                                          Люсьен   ловит   рыбку.
 
                       Глава  №
             В   садике   для   ознакомления  детей   с  природой   содержали   несколько   представителей   животного   мира:  черепах,  морских  свинок,  попугайчиков,    рыбок.     Они  жили  в   аквариумах,   поставленных  в   нескольких   группах.  В   старшей   находился   самый   большой.  В  нем  жило   довольно  много  разных  гуппи, красивых   вуалехвостых,  золотистых,  причудливых   коньков.  Маленькие  и  побольше,   некоторые прилипли  к   длинной  бурой  широкой   водоросли.    Иные  стремительно  летят,   кажется,  прямо  на  стену  аквариума.      Перед   этим   жилищем водных   обитателей  всегда   кто-то  замирал-  не  в   силах   оторваться   от   удивительных   картин.  Пузырится   воздух   из   трубки,   медленно   парят  и   падают   частички  корма,  зеленоватый   сумрак   у   дна   сосуда.  И    стайки   изумительно  грациозных   рыбок.  Поведение  их  непредсказуемо.  То   замрут   неподвижными,   то   кинутся  в  разные  стороны,  то,   вытащив    толстые  губы   к  поверхности,  открывая   и  закрывая  рот, смотрят   в   потолок-  просят  свежего  корма?
        Даже   Малыш,  которого  иногда    дети   заманивали   обманным   путем   сначала   в   сени,   потом  в  холл   и   наконец   в   группу-  в   конце  смены   обычно,  интересовался   рыбками  и  рачками.  Тыкался  носом  в  стеклянную   стенку. И   от  аквариума  не  отходил.  А   про   кота  и   говорить   нечего.  Люсьен   мог  часами   не  отрываться  от  увлекательного   занятия- изучать  красоту   водного  мира. А  его  самого  наблюдали   дети.
       Вот  и   сейчас   Люсьен,   сидел  на   подоконнике,  зажмурил  глаза,  будто  ему  совсем  не  интересны   рыбки,   а   сам   очень   заинтересованно   изучал   объект. Обстоятельства  складывались   очень  удачно. Не  было   в  группе  воспитательницы  и няни.  Детей  одевали  для  прогулки.  Не  было  никого.  Люсьен  был  и  рыбки  в  аквариуме.          -«Если  я  до  них   доберусь,  и   никто  этого   не  увидит,   что  подумает   Марья  Ивановна?  Нет  рыбок.  Куда-то   подевались.  Может   повариха    унесла   Злате  Юрьевне.  Может,  кто-то  из  детей  домой   утащил   на   расплод. Но  не  я   же.  Очень  надо.  Да  я  на  них   и  не  смотрю.   Да  не  смотрю.
    -он  облизнулся-  Жира, конечно,  не  нагуляли,  бездельники.  Их,  видите  ли,  не   волнует,  вкусны   они,  питательны  они,   аппетитны  ли? А   меня  волнует.  Не  щепки  же.  Но  этот  вуалехвост,   наверное,  все-таки   хорош.  Мне   так  кажется.  И   этот  карпишка   обольстительно  выглядит.  Так  и  приманивает,  так  и   тянет  к  себе.   Ничего  не  могу  с  собой  поделать. Надо   дерзать.» 
       Прикидывал  он   так       - «И   вовсе  он   недалеко   стоит   от   меня.  Могу   достать.  А  покрыт  он крышкой.   Я  ее  смогу   сдвинуть.  А   крышка,  кажется,  вполне  прочная,   удержит  меня,   наверное.  Отчего  бы  не  попробовать.                   
       Крышка   аквариума   была   выполнена  из  двух   створок,   половинки  свободно   скользили   в   пазах  на   боковых   стенках  из   плексигласа.   Поэтому   Люсьен,   хорошенько  вытянувшись, передней  лапой   отодвинул    одну   створку  от  себя,   сунул   лапу   в  теплую  воду  и  начал  крутить   ею  и  сжимать  и  разжимать лапу,  а   коготки  то  выпустит,   то   втянет,  то  выпустит, то  втянет.   Он  надеялся,   что   какая-то  из   рыбок налетит   на  его  когти. А  при  этом,  сознавая,   что  поступает   нехорошо- что  он,  негодник,   разбойничает,   вертел  головой,   озирался,  смотрел,  никто  не  идет   к  нему  с  тапкой   или  тряпкой.  С   тряпкой,  с   тапкой  никто  не  шел,   только   попугай   неудачного   цвета   в  клетке –близко  висела   клетка  с  птичками- заорал  как  оглашенный-   
        -«  Караул.  Караул.Караул.  Грабят.»
      Люсьен  думал   -  Тебя,  глупца,  что  ли   грабят.  Орет   как  будто   его   грабят. Погоди же,   ощиплю   по  перышку. Сделаю   из  тебя  синюю  птицу.   Тогда  ори.  Грабят. -  И   продолжил   свое  разбойничье   занятие.           
    Рыбки   не   лезли к  нему  в  лапу.   До  Люсьена   дошло,  что  не  так  уж   просто  это  занятие- рыболовство.  Приходилось   рисковать.  Плут  еще  больше   сдвинул  крышку  аквариума. Забрался  на  угол   и,   глядя  вниз   в  воду,   принялся  шарить  уже  почти  посередке   сооружения. Рыбки дружно  кинулись  вниз   и  в  стороны. 
       - « Негодницы, -возмущался   Люсьен.-  не  поддаются. Все  равно  ведь   достану.»-
       - и  он  еще  больше   вытянулся  над аквариумом,  его  задние  лапы  дрожали   от  напряжения,   он   вытянул   шею, мордочка  почти  касалась  водной  глади,    уже  омочил  усы.  Еще  немного  и-  Он  ухнул  в   воду   под  крышку.
       Откровенно  говоря,  Люсьен,  как  и  все   коты,   не  очень   любил  спортивное   плавание,  тем   более  в  аквариуме   под   надвинутой  до   половины  сосуда  крышкой. Поэтому   кот  перепугался   до  ужаса. Его   положение было   аховым,  честно  говоря.  В  этом   водоеме  было  тесно,  он  еле  уместился   под   крышкой,   лапу  не  мог  вытащить  на   бортик,   чтобы  зацепиться   и  вылезти.   Он  уже  захлебывался,  мотал  головой,  закрыл  глаза   от  ужаса,  ничего  не  мог  поделать.
     –«Караул.  Караул.  Караул.  Грабят.»
    -как  будто  его  завели,   не  перерываясь,   громко   орал  зеленый  попугай.  Его  гортанные    вопли  услышала  няня  Таисья.   Прибежала  из   раздевалки  и  вытащила   Люсьена.  Все   тут  поняли- кот  не   может   стать выдрой.
        Люсьен  производил  такое  жалкое  впечатление,  что  она   даже  не  стала  его  бранить. Достала  каких-то  тряпок  и  насколько  могла  тщательно   высушила  ими   бедное  животное.  Люсьен   от   конфуза  порывался  вырваться   и   бежать,  но  она его  не  пускала.  Принесла  в  раздевалку   показать   воспитательнице   и  детишкам.  Только  что  из   купели. Расстроенного,   обескураженного,  почти   обалделого.  Он  так  дико   мяукал,   порывался  вырваться   из   рук  Таисьи,   из  этих  тряпок,    дико   вращал  глазами,   царапался    задними  лапами,    так  что  няня  немножко  испугалась  и   кинула  его  на  пол.   Его  как  ветром  сдуло.  Он   прибежал  в  будку  Малыша- с  глаз   долой.  Всем  было   очень  весело.   
       С  того  дня   его  стали   звали- Люсьен- чемпион.
        Через  некоторое  время- неделю,  две  ли  кот   забыл  свои  ужасы   в  рыбной  ловле  и,  сидя  перед  этим   устройством,  здраво   рассуждал-«  А   чего  это  я  на  них  накинулся?  Ни  рожи,  ни  кожи.  Марья   Ивановна  -повариха-  мне   такие  кусочки  трески  жареной     дает.  Чудо.  С  полкило.  Или   больше.  Не  взвешивал.   А  еще  в  масле. В  подсолнечном.  С  корочкой.  Ей  богу,  в  голове  что  ли  помутилось.  Этих  недомерков  ловить.  Нет,  конечно,   я   не  прав.»- Люсьену  было  совестно.  Он  боялся,  что  над  ним  будут  смеяться.  Дети.  Злата  Юрьевна. Малыш.                                           
   

Глава  №

             Ужасы   нашего   городка.
                                                     
                 - « Ну   расскажи,   что   тут   у     нас    вчера   было,   у    меня  дверь   на   петлях   не   стояла,   соседки    прибегали   одна   бежит,   другая,   и   третью   ко   мне   несет-  и   все   расскажи   да    расскажи   про   садик,    про   собак.   А   я   и   ведать   не   ведаю,    в    зубной    ходила    лечить.  Саму    распирает   от   любопытства-   полгорода   это   обсуждают,  а   я   ну     ничегошеньки   не   знаю.   Сгораю   от   нетерпенья   слушать.  –она   выглянула    в   спальню,   сообщила-   Дети   уже   спят,   один   Вовка   Сабуров   как   всегда   ворочается   с   раскрытыми   глазами.  Все   одно   не   уснет. Я слушаю, начинай, Афанасьевна.»- попросила    няня    Алевтина  Платоновна    воспитательницу    Меланью    Афанасьевну.
       -« Ты,   давай,   бери   тряпки,   протирай,   что   положено,   работай,   я   игрушки   буду   перебирать,   кумекать,   что   с   ними  делать   дальше,   а   потихонечку   поведаю».   
        -«Ты   поподробней   только,   ничего   не   упускай,    я   люблю   все  узнать   до   тонкости.»-
        -«Ладно,   детально   все   распишу. Страшно.  Жутко.   Ты   не  забоишься?  А   то    может   тебе  сразу   валерьянки   на  стол   поставить.  Стакан  ли   два  ли.»
         -«Ладно   тебе,   шутница,  миску  тогда  уж   валерьянки    припаси.   Раз   такие   ужасы   нашего  городка.   Страшно  аж  жуть». -отшутилась   Алевтина. 
          -«Ну   хорошо,   я   предупредила,  не переживай,   за    сердце  не   хватайся,  потому   что  все   закончилось   удивительно   почти.   Хорошо   для   всех   хороших.  А   вообще здесь  в   садике  были   ужасы   нашего   городка.   Знаешь  ведь,   что  у   нас  один   ужас- это   дом   игральных   автоматов    и   его  хозяин    граф    Далинский,   а  по  простому   убогого Сережи   Ломовского   племянник    Бурлаков,     Петя   Ванин   брат.   Сколько   народу  разорил,   из   квартир   выгнал   негодяй.  Слыхала,  небось».
        -«Слыхала.  Соседка  Постнова  Нина– неумная   старуха  пенсию   на   прошлой  неделе   туда  отнесла.  Что   будет   теперь   кушать?  Одну   картошку  свою.  Наверное,   это   болезнь  -азарт-то.  А   Бурлаков   и   доволен-  разоритель.  Он  здесь   был?»
         -«Да   был   как   раз  здесь.  А   тонко   его   обозвали  -ужас  нашего   городка.  Правда,  здорово.  Был   здесь.  Сумашедший   мерзавец.   А   с   ним   еще   второй  ужас   нашего  городка-   его   бойцовая    гадина- пес   Джон.    Видала,  наверное,   не  раз   это   страшилище?  Все   его   ненавидят   и   все   боятся.  Бурлаков,  граф   наш,  зная,   что   все   боятся,   все   шарахаются   по   сторонам     от  этих   ужасов   довольный  такой   ходит.  Как  же   все  его   боятся.    Вот   он   крутой   какой.   Граф.»   
         - «Чего  они   у  нас  забыли,   непонятно?    Граф  этот    и   второй   ужас?»  - не  понимала  Алевтина.
         -«Именно   так,  чего  забыли?  Им   тут   точно   делать   бы   и   нечего».-согласилась   Меланья   Афанасьевна.  –« День  был   как   день.   Ничего   особенного.  Уже   я   собиралась   возвращаться   в   группу  с   ребятками,  да   что-то   остановилась    перед    кухней  и  болтаю   с  Верой   Ивановной,    дети   рядом.    Их   вижу.   Вовка   лопаткой   сгребает   листья,    Сашенька стоит  задумался.   В   носу   пальчиком    ковыряет.   Никакой   тебе   грозы   не   предвидится.             
         И   вдруг   за    забором    детсада    слышим   тонкий    визг,   глухой   вой,   тревожные   крики    людей –прохожих,   в   дыре    нашего   забора,  там   где   до   земли    две   доски   не   доходят,    вылезла    лохматая    беленькая    собаченка.  Напугана  до  полусмерти.   А    за   ней    никак  не   может   пролезть  огромная   собака   необычного песочного  цвета,     проползти   за    ней.   Ее   вой,   глухой   и   страшный   нагнал   страху   на   всех,    кто  здесь   был.  А  собачонка   кинулась  к  будке  Малыша,   и   там    укрылась,   закопавшись   в   солому.   Она,   наверное,   старалась   не   дышать».
      А  огромное  это  чудовище,  эта   собака   бойцовой   породы, сообразила попасть на   территорию    садика     через   калитку. Опрокинула  какую-то  табуретку,   меня   мигом  сбила  с  ног,  мчалась  как  бешеная,   и  уже   она  у  собачьей  будки.       А   тут   Малыш   как   солдат   на   страже   не   пускает.  Рычит –«Иди  прочь,   бандит.»
    Та   собака   что-то   по   своему  страшное   вякала.  « Уйди   с   моей   дороги,   а   не  то   растопчу,    а   не   то   проглочу.»  Грудью  толкает  его   от   лаза.
       -«Чего   толкаешься,  собачий  сын?  Думаешь,  я  тебя  боюсь,  да?  И   не   мечтай.»- Наш   Малыш   не  испугался,  стоит   как   вкопанный.
-    «Ты,   недостойный,  кошачье  охвостье- я   тебя   сейчас  на   самые   маленькие  кусочки   разорву   и    ничего   мне  за   тебя  не  будет. На   десять   кусочков   разорву. Нет,  лучше   на  сто   кусочков  разорву,   разнесу  и по    улице   раскидаю.»       
    -«  А   ты  бы    поменьше   хвастал,   позор   нашего  собачьего  племени. Не   боюсь   я   тебя  разбойника,  я   тебя   в   пыль   сотру,  ужас  нашего   городка.  Знаешь,   тебя   все   так   зовут-  ужас  нашего   городка.»-вот  как  Малыш ответил  на   грубость.
  А   коток   наш   сразу   на  забор  с   дерева   ли, с  будки  ли  забрался   и   ничего   там   не   боится,  подзуживает.        - «Малыш,   дай   ему,  дай  этому пугалу  огородному. –Люсьену   на   заборе   хорошо,   выгнул    дугой   спину  и   ругается.- покажи  ему, Малыш,  как   ты   можешь. Я   тебе  помогу,   ты   не   бойся.  А  когда Вера  Ивановна   выйдет  со   своей   страшной  тапкой,    тогда   этому   несчастному   совсем   будет    конец.  Представляешь,   как   она  тапкой   его.   Тапкой.  Конец  его  близок.   Ура »
      Малыш  своей  широкой  крепкой  грудью попер  на  обидчика.   А  бойцовая собака  вцепилась   в    правую  заднюю  лапу  Малыша.  Наш   защитник    Малыш  и   бандит-  пришлец    закружились  в  горячей  схватке,  не  уступая  друг  другу.   Воспитательницы, перепугавшись до полусмерти, уводили  прочь  плачущих  детей.   Дашу   кто-то  из  них   поднял   высоко  на  руки  и  закрыл  ей  глаза  ладошкой.   Вова    сидел  на  земле  за   будкой,  сразу   побледнел   с  перепугу, натянул на голову   курточку,  пальцами  заткнул уши. 
     Дядя  Саша,  пятясь  прочь от  дерущихся  собак,  на   всякий   случай  с   вилами  наперевес,   приблизился   к   ребенку,  отставил   в   сторону  вилы-тройчатки,  схватил   мальчонку,    прижал   к   груди,   говорил  что-то  в  ухо.   Тихо  и  ласково.  И   ушел   с   ним   на  веранду.   
       Затем  он  вернулся,  вилами  пытался   разнять  псов.  Не   выходит. Тогда  он  кинул  вилы   в   сторону,  чтобы   ненароком   не  заколоть  какую-либо,  подобрал   тяжелые  с   железными    высокими   зубьями  грабли   и    осторожно   стал   обочь   собак.  А  котик   Люсьен   бесстрашно   прыгнул прямо   с   забора  на  жирную  спину   негодной  собаки  и  без    промедленья   принялся   за   работу- он  яростно  терзал  толстый  зад  негодяя  острыми  когтями.  Представь, как  будто  ты тесто   месишь.  Правой, левой,   правой,  левой.  Коготки    погрузит     глубоко-глубоко.  Выдернет   резко-резко.   И   приговаривает- мурлычет:-« Не нравится? Не нравится?»
    Эта псина лает   в   смятенньи :-«Больно,  рыжий.  Не  надо.    Больно.  Вот ты   у   меня  дождешься.  Вот   разделаюсь   с   твоим   приятелем. И   за   тебя   примусь».     
         Малышу   приходилось  худо.  Пришлец   был   гораздо   ловчее  в   драке   и   одолевал.
-    Тем   не  менее   просил   на  зверином   языке   друга:-     
        - Оставь  это,  Люсик,  уйди,  хороший,   хороший-  оставь  нас,  прошу. Уйди  от   беды.     
     Кот   не   отвечал,  ему  было  некогда.  Он  трудился   над  жирной   спиной   американского    Джона. 
      -« Не   нравится,  говоришь,    не  нравится?  Так   и   шел   бы   мимо,   никого   не   трогал.   Бандит.» 
      Но  негодяй   в   пылу  драки  не   обращал   внимания   на   боль.  Малыш    был   обречен   на   поражение.  За   битвой    издали   наблюдали   женщины   из   персонала.   Детей   с   площадки   увели.   В  будке  заполошно тявкала собачонка,-
-    «Ой   что   делает, негодник.  Ужас  нашего   городка.  Малыш, не   дрейфь.  Покажи    ему,  гав,гав.» 
        Перед   будкой  сопел  американский    боец,   над   ним    дядя    Саша   в   растерянности  размахивал   граблями.   И   вдруг    рядом   с   ними  появился  еще   один   тип.   Это  был  очень упитанный   субъект,  потный,  суетливый,   бестолковый,   наглый.  Удивляюсь,  как   он   ходит не   падает- носки  его   туфель   вытянуты   на   полметра   и  загнуты   чуть   только   не  до   колен.   Фасонистый   мужичок.  Гламурный,    как   сейчас   говорят.
       -Попробуй    только    повредить   мою  псину.   Только   попробуй.  –Он   непрерывно   вытирал   лоб  большим   клетчатым  зеленым   платком   и   часто   плевался.- Засужу.   Разорю. – и   все порывался отнять  у   дяди  Саши  грабли.  Но  боялся  запачкаться.   Черен был  грязным, захватанным, на  зубьях   висят   прелые  черные  листья.   
        А  дядя   Саша  схватил    грабли  наперевес  и   решительно    с   громким   криком-   А-а-а   изо   всех   сил   хватил   бойцового   агрессора   по  широкой  желтой  спине. Пес  разжал   хватку  на  шее  Малыша,   перевернулся   резко   и   распахнул   пасть   перед   ногой  Саши,   но   Фарафонтов   стремительно  отодвинулся  назад   и  в  сторону, а наклоненными    граблями  заслонил    себя,  тем  более  что  зубья   были   направлены   к   американцу.   Люсьен  тоже   помог  сейчас   весьма  уместно.  Он   переместился  с   поясницы   врага   на   его   холку   и  когтищами   достал   отвратительные   бесцветные   глаза  убийцы. Так  вцепился,   что  разбойник  задрал   морду.     Дядя   Саша  подавал  ему  грабли  прямо   в  пасть. И   поскольку   боец   сейчас   плохо   видел   из-за   когтей   Люсьена,  то  наш   дворник   сумел   изловчиться   и    нанести   сокрушающие   удары   железными   тяжелыми  граблями   и   по   башке   и  по  хребту   убийцы.  Пес- агрессор  засеменил  к   забору,   налетел   на   кучу   листьев,  лег   на   нее   и   -успокоился.     
     Уже   неопасный   никому.  Хозяин   американца   испуганно  смотрел   на  это со  стороны.   Он   шарил   по   карманам,   искал  свой   шикарный платок,  потел   со   страху.  Люсьен  уже  стоял   на   земле,   но  по-прежнему  перебирая  лапами  правой- левой,  правой- левой,  выгнув крутой  дугой спину,  дико  глядя  перед  собой.   На   морде  кота  в   его   усах   было   несколько   клочков   шкуры   американца.  Люсьен   снимал   их   с  усов   лапой.  Малыша    шатало- мотало   от  бессилья.   
       Он  еле-еле  доковылял  до  спасителя   -дяди   Саши,  чтобы   благодарно    лизать    руку.   
        Вот  теперь   разошелся   этот  потный   тип  с   клетчатым   платком,   он суетился,   бегал   туда-сюда,   туда-сюда,   яростно   жестикулировал  и   кричал:-         
      «-Ты   мне    заплатишь.  Я    тебя   размажу,  я  тебя   уничтожу»-       выкрикивал   владелец    американца  -«я   ее  за    две   штуки    купил.  Две   штуки   баксов.  Ты   держал   в   руках   такие   бабки?»
      -«Тебе   платить?»- удивился   разозленный   дворник- « А   вот   я   сейчас  милицию   вызову.  Пусть они разберутся,   как  этот   людоед    в   детсаду   оказался,   где    детишки   играют.-  Тогда   сколько   баксов,    кому   платить,  будет    лучше    видно»…     
          Дворник   в   расстроенных  чувствах    отошел    в  дальний  угол    сада    к  огромному  тополю.   Сел   на  скамейку   возле   грибочка.   К   нему  тихо  подошла   Таисья   Прохоровна.   Села  рядом.  Участливо  заглянула   в   лицо  Саше   и   огорчила   неприятным   объяснением  положения,  в  которое   он  попал.
          -Ну,   Александр   Иваныч,  плохи   твои  дела.   Очень   плохи.   Этот
выжига   мне   очень  хорошо  знаком.   Нашим   бабенкам   в   мясной   павильон   мясо   привозит  из   Мордовских    деревушек.   Трус  он  и   жадина.  Потому  и  приобрел    эту  тварь    вместо   пистолета    либо  ружья.  Чтоб  быть   в   спокойствии,  что   цел  будет.  Засудит   он  тебя.    У  тебя   же   нет   денег,   чтобы    с   ним   тягаться.
       Тем  временем   мясной   перекупщик   вызвал   по   мобильнику   ветеринарного  врача   из   ветлечебницы.   Врач   приехал   на   грузовой  Газельке.  Осмотрел    собаку,   даже    послушал   ее    стетоскопом,   затем   резюмировал. 
       -« Людей   в   этом    состоянии   отправляют   на    инвалидность.   Она    не  сможет  вам,  любезнейший,   оберегать   ни  ваше   мясо,    ни  вас  самих.   По   причине    расстройства    здоровья.   Бегать  ей  не  придется,    только   еле-еле  ноги  будет  переставлять   и   то   месяца   через   три.   Присмотрите  другую   и,   ей- богу,   советую    для   вашего  блага   экземпляр    менее   агрессивный.   Вам   же  будет   спокойнее.»-   
          Собаку   увезли.
       А     Сашу    донимал    мясной    перекупщик.   Требовал    пять   кусков    баксов,   чтобы  купить   другую.  Саша   то  бледнел,   то   краснел,   но  он  молчал.  Сдерживал  свой   гнев.  Но   думал,   что  еще   немного   и   он   покажет   этому    неумному  и    жадному   типу,  где  раки  зимуют.  Еще   немного. 
     Но   тут   появились   новые  действующие  лица.   Вова   привел   сюда   к  беседке    под   раскидистый   старый  тополь   маму, самую  богатую   в   городке  владелицу   бензоколонок,   магазинов   и  прочей   нешуточной  недвижимости   Заборову.  Здесь  ее   знали   все   предприниматели.  Мясной   
торговец    тоже.  Когда   Заборова   села   рядом  Сашей,  предприниматель   встал.  В  знак   особого  уважения   к   ее  денежному   достоинству.  А   она
сразу   взяла  быка  за  рога.
         -Сколько,   говоришь,   стоил   этот   милый   песик?   Безобидный  как  кошечка   моя   Лизка.  Я  слышала,  две   штуки.  Возьми   три.   Сегодня   мой   секретарь   тебе  их  выдаст?   Но  я  хочу    большего,  мил  человек.   Хочу,   чтобы  ты  был    более  чем  удовлетворен,   чтобы  ты  был   счастлив,   чтобы  этот   день  был  счастливейшим  днем   твоей  жизни.   Сколько  тебе  для  этого  надо  еще  зелени?   Ну  не стесняйся,   скажи     всем.  Сколько?
  У    Железнова    затряслись  руки.   Губы  его  двигались,  но   он   молчал. 
   По   щекам   побежали   струйки  пота.  На  щеках  заиграли  яркие  красные   пятна.
      -Долго  я  ждать   буду? –в  нетерпеньи    пытала   его   Заборова.-  Я   сейчас   уйду.  Ну  же.-
      -   Пять  штук. –тихо  сказал   он.
      -Как   мало.  Бери  семь.  Иди  к  машине.   Скажи   Володе-шоферу,   пусть  сюда   подойдет   с  телефоном.  Все. И  больше  не  приставай  к  хорошим  людям.   А   если    бы   твоя  тварь   только  укусила  моего   мальчика   или   напугала    чуть  больше,   это  был  бы  последний  день   в  твоей  жизни.   Так   что  скажи   ему-  она  имела   в  виду   Фарафонтова –спасибо.    Он   тебя   самого   спас.  Прощай,  нехороший  человек.         
       Эге.  Ребятки   проснулись.   Шумят.  Будем   вставать.  Будем    одеваться.