Я и никого вокруг, стихи 2009-2012
Михаил Ромм, Сан-Диего, США
Оглавление
Любовь и страсть 1
Письма 13
Рассказы в стихах 20
Герой (поэма) 31
Венок акросонетов 43
И прочее, и прочее, и прочее 49
Любовь и страсть
Триптих
1.
Читал стихи и спотыкался
На букве ё, вернее, е,
Которая должна была быть ё.
Но по какой причине –
Не мог понять я, по какой,
Две точки там, над головой
У буквы ё не наблюдались.
Из экономии чернил,
А, может, так, от неча делать...
Почём мне знать того причины,
Что нимб над головой у буквы,
Который был необходим ей,
Который, собственно, и делал
Из буквы е другую, ё,
Тот нимб из двух дискретных точек
Отсутсвовал, и я не мог
Прочесть стихи, не запинаясь,
Поскольку здесь, в стихах, важны
Повторы звуков, значит, рифмы,
И то, с чем проза бы смирилась,
Стихам смертельно. Чем сложнее
Система, тем, пожалуй, больше
Она до точности жадна,
И проще рушится она.
2.
Моё, твоё ли имя – наше
(Оно ведь общее у нас) –
Держу я в этой хрупкой чаше,
Чтоб выпить полностью за раз,
Чтоб джин пиратского нектара
(Для джина это разве труд?)
Спалил пространство от Дель-Мара
До Квинса в несколько минут,
Чтоб мимо время пролетело,
Крылом качнув аэродром...
Я пью из чаши имя Элла
Ромм.
3.
Склонясь над книгой этой ночью
(Я знаю, сердца нет у книг),
Опять я внемлю многострочью,
Хотя казалось, это – пшик,
Пустая трата капитала,
Там нет ни эврики, ни тайн.
Как ты в депрессии сказала,
Всё это просто waste of time*.
Увы, ты знаешь всё на свете,
От всех замков хранишь ключи,
Ты видишь в ультрафиолете,
И инфракрасные лучи
Тебе видны, и ты утробно
Несёшь подобие оков
Всеведенья, сама подобна
Укравшему огонь богов.
Ты с частотой не меньше герца
Дрожишь, и стон похож на крик.
Ко мне твоё вернётся сердце
Буквально. И не нужно книг.
11 апреля 2010 года
*Waste of time – пустая трата времени (англ.)
* * *
Белый, белый, белый снег...
Элла Ромм
Начинается снегопад,
На дорогах опять раздрай.
Ты бы вспомнила слово «ад»,
Я ответил бы: доверяй
Переменчивости ветров!
Опрометчиво не суди!..
Белый, белый падёт покров
И замрёт на земной груди.
То, что было темно – светло,
В помощь вьюге сиди, свисти.
Было дело: мело, мело,
Нынче - эхом: свети, свети!
11 апреля 2011 года
* * *
Оглядываясь назад, ты начинаешь плакать,
Становится легче, но не всерьёз:
Солёные иглы впиваются в мякоть
Щёк, губ - схватывает мороз,
В лёд одевается тело. Ледяной глыбой
Ты обрастаешь на холоде прежних утрат.
Живи настоящим, думай о будущем, ибо
Сказано: не оглядывайся назад!
3 июня 2011 года
* * *
Есть мастерство:
Секрет ремёсел –
Прилежный труд и ловкость рук,
То, что приходит не под осень,
А к лету, без душевных мук.
В нём может быть залог успеха,
Им создаются имена,
Оно любимая утеха
Для мастера...
Но глубина –
Чудовищное дно колодца,
Крутые омута круги,
Тьма под ногой канатоходца,
Туман и не видать ни зги;
Лишь глубина – чертог шедевра,
Она трудней, чем кабала.
Возможно, мудрая Минерва
Её праматерью была.
Янтарь, сверкающий на шее,
Висит пожизненным ярмом, –
Достался он от Галатеи
Моей супруге Элле Ромм.
24 июня 2011 года
Подражание
Э.Р.
Зима не настаёт, а лето пролетело,
Наплыли облака и опустились на
Раскидистых полей натруженное тело,
Кругами по воде земля воспалена.
Устанешь избегать осеннего курсива,
Ворчлива за окном угрюмая вдова,
Зачем надрывно петь и говорить красиво,
Когда и так вода – слова, вода-слова.
Молчание к лицу сезонному унынью,
Короткий разговор: вопрос, ответ, привет...
Всё ясно и навеки вписано латынью
В больничные листы и сплетни из газет.
Хотя бы выпал снег, известный анастетик,
Хотя бы синий дым поднялся от полей!
Но мне-то, мне-то что? Я только теоретик,
Для практики тоски есть люди посмелей.
Зима не настаёт, но перемены всюду,
И если рано встать, заметишь корку льда
На лобовом стекле. Я долго спать не буду.
Пора, уже пора, всегда пора, всегда.
20 сентября 2011 года
Я и никого вокруг (акросонет)
Э.Р.
Я был в пустыне. Бушевал буран там,
И вытерпеть мне стоило труда.
Но я терпел, подобно всем мигрантам
Из деревень унылых в города.
Когда пришлось небесным оркестрантам
Окончить бурю, новая беда
Гналась за мной по высохшим гигантам
Окрестных гор: то зной, то холода.
Всесильная, бесстрастная стихия!
Огонь не жжёт глаза твои сухие,
Кромешный мрак не вызывает слёз.
Разгульна, как в трагедии Эсхила,
Уймись! Моя не увядает сила,
Гляди-ка, я воды с собой принёс.
2-3 ноября 2011 года
* * *
Переход через лес мне особенно был неприятен
Тем, что дальше, за лесом, меня поджидал неприятель,
А в самой этой чаще лесной, собирая лисички,
Я остался бы на ночь, имея палатку и спички.
И решил я остаться, пускай подождёт неприятель,
Ведь уже говорил я, что мне он весьма неприятен,
Я в лесу на траве, у костра заночую беспечно,
Жалко, ночь коротка и продлится не так уж и вечно.
Неужели ты, ночь, меня бросишь, старинный приятель?!
Ведь за ночью стоит неприятель, и он неприятен.
Пусть в лесу и трава, и грибы, и дрова для ночлега,
Убегу я в пустыню холодную Анза-Боррего!
Там, в пустыне ночной даже холод мне будет приятен,
Потому что за ней не дождётся меня неприятель,
Потому что и спальный мешок у меня есть, и спички,
И горячее, жаркое сердце одной немосквички.
18 ноября 2011 года
Jane & Eddie
У королевы на рассвете
Всегда ревут ужасно дети,
И удивляются соседи:
«Не дети это, а медведи!»
У короля под утро в спальне
Вдруг обрывается свиданье,
И удивляются соседи:
«К нему всё время ходят леди!»
Так повторяется forever:
С утра король и королева,
Имея страть к еде здоровой,
Совместно кушают в столовой.
И удивляются соседи
Всегда любезной их беседе:
«Какая пара – Jane n‘ Eddie!»
22 января 2012 года
* * *
«И прочее, и прочее, и прочее» –
Название, пока ещё рабочее.
Когда-нибудь я книгу эту всё же
Издам, перемежая то, что мне
Привидится при солнце и луне,
Но бренной прозой говорить негоже.
Негоже, потому что не умею,
И в чём-то я подобен Галилею:
Мне страшно перекраивать миры,
Я был бы рад молиться на Перуна,
Я не раскольник, не Джордано Бруно,
Гаси же, Инквизиция, костры!
Я говорил о сходстве и контрасте
Двух перелётных птиц: любви и страсти,
Всё остальное – ария друзьям.
Я так спокоен, будто небожитель,
И вы, стихи, безропотно лежите
В очередном гробу, что я издам.
18 февраля 2012 года
* * *
Вековая жара, не дождаться осадков,
Путь-дорога в пыли и песок раскалён.
Мы рулим, и рулим, и рулим меж распадков,
А вокруг пустота, первородный бульон.
Пустота без границ и жара вековая,
Миражи пирамид, силуэты кремлей.
И ведёт, и ведёт, и ведёт нас кривая
Не путём единиц, а дорогой нулей...
12 марта 2012 года
Утро
Не выходила спящая луна,
Росли бесстыже бледные поганки,
Едва шатались кроны с бодуна,
Дрожа, скулили звери, как подранки.
Я спал и видел прошлые дела.
Что мне приснилось, вам неинтересно.
Я спал, однако память не спала,
И сновиденьям ночью было тесно.
Толпились тучи густо, кучево,
И утро было так неимпозантно,
Не предвещая ровно ничего...
Но возгорелся горизонт внезапно.
Что сны? – Ошмётки рваных кинолент,
Изглоданные крысами хранилищ,
Прошедшее, попавшее в торрент*
Сомнительных потусторонних силищ.
Ярило обжигало горизонт,
«Пора вставать!» – провозглашали боги.
Ложились тени в образах ротонд
На гнёзда, норы, шалаши, берлоги.
Я, донельзя отчаяньем разбит,
Тянусь на свет от сонного запоя,
И чувствую себя, как трилобит,
Воскресший из пластов палеозоя.
23 марта 2012 года
*Торрент – от англ. Torrent, стремительный и яростный поток (воды, лавы и т.п.)
Затмение Солнца
Звезда плывёт, и мы с ней где-то рядышком...
Нет, нет, она предельно далека!
Горит, горит и не сгорает ядрышко,
Не экономя топлива, пока
Мы смотрим, простаками-иностранцами
Немое восхищение храня,
Как обдаёт Луну протуберанцами,
И слепнем от ярчайшего огня.
Чернеет око полного затмения
Большой картиной огненной страды...
Для звёзд мы только видоизменение
Всё время остывающей среды.
17 мая 2012 года
* * *
Влюбиться в чужого мужа –
Едва ль этот грех не смертный.
Влюбилась в чужого мужа –
Готовься и жди беды.
Любовь не проходит молча,
А просит любви ответной.
Мы видим: плоды на древе
Прекрасны. Мы рвём плоды.
30 августа 2009 года
* * *
Где красоты не знали и в помине,
Поэту померещится она
В какой-нибудь уродливой Наине,
И – ею голова уже полна,
И под рукою пьяного пиита
Из волн морских родится Афродита.
9 декабря 2009 года
* * *
Растрата эмоций, амбиций
На чванство и злые интриги...
Дай Бог, чтоб хотя бы страницей,
Крупицей в Сети или книге,
Под ногтем невежды и хама,
В горниле библиотек
Остался бы ты, имярек,
Песчинкой в подножии Храма.
16 июля 2010 года
* * *
Плыли трубы и дымились тучи,
Верилось в возможность перемен.
Шторы я закрыл на всякий случай,
Чтобы за катреном плыл катрен.
Кажется, опять подводит зоркость,
Но не осязание и речь.
Что-то изменяется, но скорость
Так ничтожна – можно пренебречь.
15 октября 2010 годв
* * *
Перемены присущи погоде
И счастливому детству души...
Я ищу непогод в небосводе,
Стрелы Зевса - мои барыши.
Вся природа беспечна, проворна,
Но в её алтари я не вхож
И застыл у холодного горна,
На чугунного сфинкса похож.
Счастлив рано погибший Адонис -
Афродита закусит губу!
Мы живём - будто шамкает Хронос
На волов, запряжённых в арбу.
16 августа 2012 года
По мотивам
...И миг, желаньем окрылённый,
Когда ты так любви хотела,
И закоулок потаённый
Оборожительного тела...
Владимир Ромм
Ты со мной, и так близко –
Чтоб коснуться соска,
Опускаюсь я низко,
И ласкает рука
То бедро, то колено,
То овал ягодиц.
Афродита! Елена!
Мановенье ресниц!
Эта страсть, эти игры,
Эти скачки и пляс...
Раскаляются фибры,
Нарастает экстаз,
Пререкаясь с богами,
Что идут по следам...
И клубится кругами
Дым портвейна «Агдам».
Зародясь на востоке,
Бог восходит Атон.
Ароматные соки
Распирают бутон.
Оборвав на полслове,
Мы роняем на пол
Тот, что был наготове,
Самый хрупкий глагол,
И легко, а не больно...
В голубом, неглиже,
Ночь бессонна с тобой, но
Солнце встало уже.
13 ноября 2010 года
Строитель
Осипу Мандельштаму
1.
Я же строил новый мир,
Я же тоже был факир,
Восхищался: поделом
За переломом перелом!
Сколько я наколдовал!
Какой накликал карнавал!
И наехало зевак –
Не перечесть теперь никак.
Дождь стучал о парапет,
Лом звенел о мой хребет,
Было весело вдвойне
Быть может, всем, и точно – мне.
2.
Ты меня, глядишь, уморишь,
Ты, промышленный Воронеж,
Я железа не снесу,
Не понять твою красу.
Мне легко, покуда тихо,
Здесь же глазом зырит лихо,
И царапает гвоздём
О железный чернозём.
Я уйду на край вселенной
В дымоход многоколенный,
Я давно уже устал
Зреть, как лязгает металл.
27 ноября 2010 года
Письма
Наставление другу-бизнесмену
Не верь, мой друг, не открывай доходы!
Что грянет завтра – трудно угадать,
Поскольку власть не постоянней моды
И надо быть готовым убегать.
Храни в лесу под камнем бриллианты,
Чтоб не забрали пасынки ГБ:
Когда придут не люди, а мутанты,
Они устроят «ходора» тебе.
Уйди в подполье и живи по-свински...
Хоть это некошерно, говорят,
Но знает в эмиграции Гусинский:
Несвинский вид – потенциальный яд.
Питайся в темноте под одеялом,
(Зачем бесить рабочих и крестьян?)
Не парься по высоким идеалам,
Прикинься, что ты перманентно пьян.
Но если ты ослушаешься друга,
Тебя найдут везде, и быть беде:
Ты, бизнесмен, варюга и хапуга,
Мутанты же при мзде и при узде.
Ты не захочешь в клетку попугая,
А также на шесток, на поводок...
Ты бросишь всё, и крикнешь, покидая,
Страну: «Сюда я больше не ездок!
Карету мне, карету!» – И карета
К тебе подкатит – скорая, с крестом.
Друг бизнесмен! Послушайся поэта!
Проверено по звёздам и кометам!
Оставь надежду (я молю об этом!)
Здесь легализоваться – на потом!
9 августа 2005 года
Письмо московскому поэту
Ивану Зеленцову
Мой милый Ваня! Шляясь по парижам,
Прочёл твоё письмо с подачи жёнки.
Мы так похожи: классику мурыжим
И иногда печатаем книжонки,
Не прекращая поступь поколений.
Мы все – народ, единый и столикий,
У нас одна в дни тягостных сомнений
Надежда и опора: Он, Великий.
Тот мир, который папы звали «кухней»,
Детишки называют «интернетом»,
И рано или поздно стены рухнут,
Хоть мы не поприсутствуем при этом.
Всё унесёт не то, что ураганом,
А просто дождь и ветер точат стены,
Решает мало человек с наганом,
Поскольку неизбежны перемены.
Ну, а пока... Тихи ещё орала,
Земля полна свинцом или булатом.
Где ты встречал, скажи мне, либерала?
Последний умер в 89-м.
Пиши стихи! Смотри канал «Культура»,
Живи для счастья собственного Рима...
Мы все – одно, все вышли мы из Ура,
Из Фив, Афин и Иерусалима.
Не растекаясь более по древу,
Прощаюсь; приезжай ко дню рожденья!
Не привози мне ни юнца, ни деву:
От них сплошные недоразуменья.
9 апреля 2009 года
Андрею Корчевскому
Сегодня желание было
Мне песню спеть,
И я затянул по привычке
Про жизнь и смерть.
Про жизнь была песня краткой,
Ведь жизнь коротка.
Про смерть получилась песня
Долгая, как река.
По жизни, как по стремнине,
Несло вперёд,
А смерть была ровной гладью
Медленных вод.
По жизни на водопады
Меня несло,
А в смерти, чтобы проснуться,
Я брал весло.
И выбрать из них кого-то
Мне не посметь,
Ведь я полюбил обеих:
И жизнь, и смерть.
30 июня 2010 года
Акросонет Евгению Меркулову
Сегодня прочитал венок рассказов
О том, как человек глядит назад
Ночами, и рождается каскад
Его свербящей совести указов.
Тотальный суд без воплей и экстазов,
Мучительный, лишённый эскапад,
Ежесекундно гложет: "Виноват!" –
Рождая приговор из парафразов.
К чему весь мир, когда душа поэта
Уже самодостаточна? Из света
Летит она в пустоты до поры.
Однако зреет мудрое сомненье,
Вытаскивая время из забвенья:
Ужель в бездонность рушатся миры?
4 ноября 2010 года
Осипу Мандельштаму
...Строгает письма князь Гвидон
Арабской вязью за кордон,
Пока в славянский алфавит
Вникает тщетно царь Давид.
Придёт к нему султан Брунея,
Придут и киевские князи -
Они научат иудея
Азам азов арабской вязи!
И позабудет он Псалмы
На водах, скажем, Колымы,
Как эллин забывал куплеты
Гомеровы на водах Леты.
21 ноября 2011 года
Советы стихотворцам, или трагикомический триптих
1. Пишите скромно!
Писал стихи и собирал награды,
Писал мучительно хорошие стихи.
На них не раз замахивались барды,
Шальные музыканты от сохи.
Писал стихи – чем дальше, тем бойчее,
«Ни дня без строчки», даже ни полдня.
Любого знатока и книгочея
Мог разогреть, поддав огня, огня...
Писал стихи и упивался славой,
Открыл в Сети музей своих наград.
Днём жил, а ночью спал в обнимку с клавой,
Создал ресурс, назвал Поэтоград.
Однажды вышел (думал, что в апреле)
На улицу (а ведь была зима!),
Простыл, закашлял, умер. Все сгорели
Стихи, стихи, великие тома.
2. Пишите редко!
Свой первый стих он выточить не смог
В исходном, им же заданном, размере.
Пришёл на помощь фрезерный станок...
Трудясь, будто невольник на галере,
Купил резец и шлифовальный круг,
Паяльники... На чердаке, под крышей
Он честно заработанный досуг
Весь отдавал на делание виршей.
Забыв про все житейские дела,
Семейным узам наступал на горло,
Жена бранилась, а потом ушла.
Совсем ушла. И тут его попёрло!
Он написал: «Таланта не зарою,
И дай мне Бог с любимой быть другою!»
3. Пишите кратко!
Четыре дня работал над сюжетом,
Не прекращал стараний ни на час.
Оброс щетиной, будто дикобраз,
И сальный пот давно пристал к манжетам.
Поэма выходила хоть куда,
Она его вполне поработила...
Там люди, кони, стрелы... Там Атила,
И Чингизхан, и прочая орда.
Ему бы лечь и прикорнуть слегка,
А он сидит, глаза налились кровью,
Сидит во вред бюджету и здоровью,
Дрожит на чёрных клавишах рука.
Шёл день шестой. Он встал из-за стола,
Но всё вокруг внезапно помутилось,
И сердце... сердце вдребезги разбилось,
И смерть его, увы, подстерегла.
Он рухнул между кухней и уборной.
С ним памятник погиб нерукотворный.
29 ноября 2010 года
Владимиру Верову
«...Лишь ром имеет честь поить поэта.»
Владимир Веров, «Цурен о напитках»
Лишь ром имеет честь, Вы говорите?
Ямайский! – Уточнить позволю я.
Об этом знает каждая скамья
В Эдеме, на Парнасе и на Крите.
«Абсурд и околесица, - кричите, –
Напился, как последняя свинья,
В итоге – словоблудная брехня,
Пират не воплощается в пиите!»
Ни время нам, ни место – не указ!
Мы всюду и всегда, удел наш – вечность,
Любой из нас – другому парафраз,
Мы сто культур прошли, не изувечась!
Поют нам полубоги на заказ:
Сатиры, нимфы... всяческая нечисть.
28 августа 2009 года
Письмо с моря
Стараясь не глядеть в окно,
В хлеву растил я поросяток.
За это время сожжено
Два леса и садов десяток,
Придумано пять новых слов,
Три хулиганских анекдота –
Для наших выжженных песков
Вполне достойная работа.
Но жарко! Множество огней,
А свиньям всё чего-то надо,
И я распродал всех свиней,
Уехал к морю. Там – прохлада.
27 июля 2011 года
Рассказы в стихах
Концерт Евг. Евтушенко в Сан-Диего 10.10.2009
Он может написать про что угодно –
Легко, великодушно, благородно,
И главное, естественно, - народно,
А это слово значит – на века.
Ему доступны все края и дали,
Он ел то, что другие не едали,
Дожди ли, бабье лето ли, пурга ли –
Всегда его фигура велика.
Его костюм – в крыжовнике, в малине,
Его верхом представьте на павлине.
Его из моря вытащил Феллини,
За ляжки хвать, и спас едва-едва.
Он футболист, любитель путешествий,
Видал шесть похорон, восемь восшествий,
На сцене прост, однако он торжественней,
Чем вся Москва в минуту торжества.
Что женщины? О женщинах ни слова
По-русски, не в шерше-ля-фам основа
Ярчайшего успеха; казанова –
Смешной, но иностранный анекдот.
Хотя, конечно, это крем для торта,
Луч света не испортит натюрморта,
Поэту нужен image для комфорта,
Ведь по-французски всё наоборот.
Он говорил «за прошлое» охотно,
Про несогласье с Бродским – мимолётно,
Грешил и нарциссическою ноткой
(Поэт – нарцисс, душистая пыльца);
Про то, что агрессивное всё скудно,
И в городах нацменам очень трудно,
А Пушкина убили бы прилюдно,
Средь бела дня – за черноту лица.
В нём скуки нет и тягостных сомнений,
Он Женька, и нисколько не Евгений,
Не про него писал наш русский гений
Роман в стихах. Он сам роман в стихах!
Он видел и муссоны, и бореи,
Отсюда кепка, будто флаг на рее,
И чтут его последние евреи,
В кириллице читавшие Танах.
Здесь выступал он. Публика так рьяно
Его съедала, как левиафана.
Уехал без пустого чемодана,
Зато с деньгами, истинно артист!
Людей мы сосчитали поголовно:
Аншлаг, и вся толпа единокровна.
Америке он нужен? Безусловно!
Как вы, и я, и всякий программист.
11 октября 2009 года
* * *
Крепостная рухнула стена,
Крепостные вышли на дорогу.
Бог благословил их. Сатана
Сдержан был и не перечил Богу.
На дороге ждали мор и глад.
Не преодолев и километра,
Кто не умер, пятился назад,
Чтобы попроситься снова в гетто.
Бог, не удивлён, но удручён,
Что никто не хочет быть свободным.
Сатана постукивал ключом,
И плакаты вешал: «Хлеб голодным!»
17 июня 2010 года
Болид
to John Saгdina
Болид - яркое космическое тело, ярче планеты Венера, несущееся в пространстве с огромной скоростью.
Прошло пятнадцать лет. Я встретил Джона здесь,
В метрическом пространстве клонов и амбиций.
Весь вид его твердил: "В прошедшее не лезь
И не болтай про небеса Аустерлица."
Как будто что-то в жизнь вошло, чего тогда,
Пятнадцать лет назад, ещё не испытал он.
Развод, женитьба, смерть, неправедность суда –
Не знаю, что скрывалось в облике усталом.
Заметно поседел. Чудно не поседеть
За эдакие сроки! Лоб как-будто вырос.
Меня он разглядел и улыбнулся средь
Каких-то бутербродов, что он брал на вынос.
"Да, много лет прошло!" – "О, много лет прошло!"
И разговор повис, подобно башне в Пизе.
Он всё сказал давно, а повторять грешно,
Ха-ха, и разошлись, как корабли в круизе.
.......................................
Припомнилось, когда остался я один
И сумерки явились в предвечернем сплине,
Что дед его ловил в Италии сардин
Ещё до мировой войны, при Муссолини.
Субтропики! Нежны сардинские юга,
Прекрасны средиземноморские русалки,
И незачем бросать родные берега,
Но Муссолини! – рыбакам не до рыбалки.
В один осенний день ушёл рыбацкий бриг
На запад, в Гибралтар и дальше, дальше, дальше...
На бриге белый флаг провозглашал блицкриг,
Молниеносный штурм без пошлости, без фальши,
Без шовинизма, без непрошеных гостей:
Багровых маков, эдельвейсов под ногами,
Без чёрной свастики и воинских частей
И броненосцев с огнестрельными рогами.
Бежать, спасать семью туда, где ты – игрок:
Австралия, Канада, Штаты... дно морское.
Ты беженец, и выбор, стало быть, широк,
Гораздо шире, чем Москва и Подмосковье.
........................................
Я вспомнил тот рассказ, что много лет назад,
Разоткровенничавшись, весело поведал
Мне сын изгнанника. Теперь он был зажат
Тисками времени, тем более, обедал.
Теперь он был не склонен говорить со мной
О прошлых временах, о доме и работе.
В тот летний день стоял жестокий зной
И дело продвигалось медленно к субботе –
Он не хотел общаться. Без обиняков
Я понял и не спотыкался на обидах.
Подумал: ностальгия – дело стариков,
А мы летим, летим стремительно в болидах,
Ярчайших капсулах, у каждого - своя,
И страшно ненароком встретиться в эфире
С ракетами чужих осколков бытия,
Чужих исходов, чисел... Иова... Псалтири...
5-6 декабря 2011 года
Мавзолей
На горной дороге мы встретили дом,
Из дерева сделанный полностью: в нём
Из дерева стены, из дерева крыша,
И окна, и двери, и каждая ниша.
На доме написано было: "Медведь
И дуб", а вокруг нарисована снедь,
Что значило: вот заведенье лесное,
Где пиво и кофе, а также съестное.
Мы припарковались, вошли в ресторан.
В дверях, улыбаясь, стоял ветеран,
Как видно, хозяин, и был он огромен –
Косматый жилец деревянных хоромин.
Обтёсанный стол из огромной доски,
И стулья резные стоят щегольски.
Всё лаком покрыто, чтоб ни заусенца.
Кирпичный камин – перифраз отщепенца.
Хозяйка в переднике. Зубы вразброд,
Весомая грудь, ненакрашенный рот,
Она, улыбнувшись, ладонью-лопатой
Меню положила на стол угловатый.
"Увы, чем богаты..." – известный пароль,
Сомненья клиентов он сводит на ноль
В таких ресторанах при дальней дороге –
В горах ли, в пустыне стоят недотрогой
Харчевни, встречая клиентов на час –
Так было от века, и так же сейчас.
Тем временем я осмотрелся и вижу:
Здесь ствол вековой упирается в крышу!
Ну да, в центре зала из пола пророс
Разлапистый дуб, и пробился насквозь,
А ветвь толщиной в две ладони хозяйки
Увязла под крышей подобием спайки.
Тут я изумился (поскольку поэт).
"А дубу шестьсот приближается лет!" –
Хозяин увидел моё изумленье,
И вмиг распушил он своё оперенье:
"Дуб старше Колумба, а этот вот дом
Построил когда-то прапрадед мой Том,
И мебель, и стены, - он пел саблезубо, –
Всё сделано тоже из этого дуба."
Блестел в полутьме лакированый ствол.
Я встал и поближе к нему подошёл –
Холодный, без кожи и без заусенца,
А рядом, в камине, трещали поленца.
"И что же, хозяин, - спросил я, - весь дом,
А также столы и скамейки, что в нём,
Всё это из дерева, из одного лишь?!
Ты, старче, действительно правду глаголешь?"
И он засмеялся: "Послушай, сынок,
Ты прав, дуб, действительно, не одинок
Был некогда здесь, в девятнадцатом веке,
Пока не явились сюда человеки.
Легенда семейная есть с бородой:
Поблизости брат его рос молодой,
Чья крона сочна, зелена и тениста,
А был он моложе лет, где-то, на триста, -
Его-то прапрадед под корень срубил
Для мебели этой, а может, стропил".
Я поднял глаза, к потолку, на стропила,
Задумчиво мямлил: "Что дальше-то было?"
"Ну, что?.. Здесь прапрадед мой корни пустил,
Вернувшись с Гражданской, детишек растил.
Здесь прадед..."
"Постой, за кого воевал-то?"
"Неважно, забылось... пусть будет за Гранта.
Здесь прадед родился, и бабка, и мать,
Мне тоже здесь роды пришлось принимать,
А там, за оградой, где свежая хвоя,
Мы кладбище держим – своё, родовое".
Я слушал и слушал, но думал сугубо
О дубе, вернее, о мумии дуба.
Хозяин болтал и про то, и про это:
Футбол и бейсбол, и про жаркое лето,
Лесные пожары, весенний потоп...
А я сомневался: здесь дом или гроб?
Зарубки на дереве – дань юбилеям –
Увидел и понял: дом стал мавзолеем,
Кому-то могилой, кому-то тюрьмой,
Кому-то свободой от смерти самой...
Мы вышли на воздух, вдохнули мороз,
Богатый озоном, как золотом – Крёз,
Я голову поднял: над самою крышей
Обрубок ствола пробивается выше,
И там, наверху, развевается флаг...
Храни тебя Господи, дом-саркофаг!
3-5 января 2012 года
Лужков
Когда в России было хуже,
Чем в стольном городе Москве,
Москва, отдавшись Голове,
Решила жить при новом муже.
И, выйдя замуж за Лужкова,
Она немедля расцвела:
Мэр круто закрутил дела,
И это было просто клёво.
Делили бабки пацаны,
Пенсинерам шёл целковый,
Москва же золотой коровой
Паслась на пастбище страны.
Он возомнил себя титаном,
Непотопляемым при том...
А город мучился гуртом,
Ещё гордясь высоким саном.
А город мучился от пробок,
От падежа на москвичей...
Увы, от города ключей
Москвич не видел. Дюже робок!
Забыл титан про русский дух,
И отказало чувство меры,
Ослабло зрение и нюх,
И даже милиционеры
Дивились: как же он с Кремлём
Решил затеять заварушку?
Ведь это не убить старушку
Раскольниковским топором,
Ведь это вам не кнут и пряник,
А это Кремль, с ним шутки брось!
С ним не сыграешь «на авось»,
И ты, титан, пред ним – титаник.
Уйди Лужков лет пять назад,
Ему бы поклонились в ноги.
Он не попал бы в полубоги,
Но слыть героем был бы рад.
31 октября 2010 года
Творческая командировка
Зачем иносказания, метафоры и проч.?
Пишите, ясно излагая мысли...
Случилось так, что опустилась на посёлок ночь
И на сосульках топоры повисли.
Я шёл, пытаясь разглядеть невидимую згу,
Но тщетно - всё в тумане было жутком.
Крамольные идеи в промороженном мозгу
Давили так, что двинешься рассудком.
Треща, рвалась от холода древесная кора,
Свистели рьяно зимние свистульки.
Скользя, схватился я за топорище топора,
Что тут же был подвешен на сосульке,
Мы провисели вместе с топором четыре дня,
Я умер от подобных истязаний...
Пишите ясно, нить повествования храня,
Без аллегорий и иносказаний.
19 января 2012 года
Герой (поэма)
Часть 1. Сергеев
Когда он родился, то папа и мама
Придумали имя - откуда, незнамо,
Оно стало первым из первых трофеев,
Негромкое имя - Володя Сергеев.
Дедуля за это откушал рюмашку,
И выдали в ЗАГСе ребёнку бумажку:
ФИО, день рожденья, кто мама, кто папа
И национальность их – без гандикапа1.
Родители русские, значит, и я ведь!
Всё ладно и чинно, и нечего править,
Но был этикет исключительно светский:
Народ мы единый, иначе - советский.
Он в школе учил про фашистских злодеев,
Читал по программе: Некрасов, Фадеев...
И каждая шкода дворовая знала
Аккорды и текст «Интернационала».
Легко быть Володе советским рабочим,
Советским учёным, и прочим, и прочим...
И в «ящики» брали его на работу,
Хотя не давали особую льготу.
Вполне уважали его в коллективе
И не был у органов он в объективе,
Он не был судим, не нацмен и не гомик,
Он средний, и не великан, и не гномик.
Но что-то однажды случилось, сломалось –
Казалось бы, самая-самая малость:
Ну, гласность у нас, ну, ослабла цензура,
Ну, пишет в журнальчиках всякая дура,
А всякий дурак открывает архивы
(Безумцы от власти, увы, торопливы!),
И вот уже всё, что усвоил ты с детства, –
Враньё и «советской эпохи наследство».
Подумаешь, врали! Соврать подешёвке –
Как выпить в былые года газировки,
Враньё – это воля, а воля – как хлеб нам,
Грехи мы замолим воскресным молебном!
Владимир Сергеев скучает на даче.
Он смотрит комедию «Старые клячи»,
И хочется, хочется очень - смеяться
С весёлостью Гурченко, Гафта и Карцева.
Однако сегодня ему не до смеха,
В душе его пусто, как будто прореха
Открылась в душе, и течёт в атмосферу
Всё то, что вчера принимал он на веру.
А что же осталось? Поллитра в бутыли,
Река без мазута (завод-то закрыли!),
Берёзы, грибы и собаки бродячие...
Деревни - погостами, старые клячи.
«Советского больше не будет народа,
Но русские есть? Я же русского рода!
Вот дом мой, вот лес, вот река и дубрава,
Да, хоть бы и эта в бутыли отрава!
Ещё есть поля и поля без предела,
От Чёрного моря до Белого, тело
России протяжно, и нет его краше,
Чужого не надо, а наше – не ваше».
Владимир Сергеев – поэт и мечтатель,
Он дачник воскресный, а так – обитатель
Отдельной квартиры (да нет, не в Рублёво –
В железобетонных тисках Бирюлёво).
Сергеев не чувствует смысла в свободе,
Сегодня державу так жалко Володе,
Что хочется в прошлом узреть её силу,
Тоска по России – елей русофилу.
В царя он не верит, а в Бога - немножко
(Бог весть, где петляет Христова дорожка!),
Он в русского духа желал бы поверить,
Да где там и что – не познать, не измерить.
Он верит однако, что можно зарыться,
Представить, что дом его – та же гробница,
Представить, что дача и лес подмосковный –
Последняя келья, ведь он не виновный,
Что выйдя из дома, ему не до смеха,
Что всякий народец сюда понаехал,
Что там, за межой своего огорода,
Так хочется быть ему частью народа.
Его убеждали писатели в святцах:
«Живи не по лжи!» - «А пошли бы вы, братцы,
Мы голую правду вживлять не просили
В сердечко хрустальное прежней России!
Зачем эта правда? Мы жили не плохо,
А нынче, как видно, не наша эпоха».
Всё! Вечная память по этой планете!
Владимир Сергеев живёт в интернете,
Не ходит на службу, а страстно рифмует,
Страну к эмигрантам и прочим ревнует,
То внуков понянчит, то примет на грудь он –
Так время проходит - от буден до буден.
По праздникам ходит молиться с супругой,
Но веры в нём нет, так что ходит с натугой,
Надежду в потёмках он ищет с огнём,
Остались – любовь, да и ненависть в нём.
Часть 2. Сергеич
Зима. Занавешены окна квартиры
Морозным узором. Снежинки-задиры
Всё липнут и липнут, в оконную раму
Вживляя рисунок, объём, голограмму.
Сегодня снежок за окном, минус десять,
Легко на окошке узоры кудесить,
А завтра начнутся такие морозы!
Деревья застонут – замучат артрозы,
Закончится вьюга-пурга-баламутка,
И будут деревья похрустывать жутко,
И выйдут невидимые лесорубы,
Сгибая деревья под тяжестью шубы.
Так будет неделю, другую, а дальше
Какая вожжа да под хвост генеральше-
Природе заедет? Всё переиначит,
Зальётся капелью и вновь озадачит –
Актриса она, за репризой реприза,
В ней кроха разумности, уйма каприза.
«Сними-ка пальто... Нет, надень-ка обратно» –
Меняет лицо она тысячекратно.
Владимир Сергеев не любит контраста,
Не нравится это герою, и баста!
Он хвастает «русским морозцем», а вскоре:
«Проклятая слякоть, как видно, в фаворе!»
Сидит в интернете он до полвторого,
Идёт в поэтический клуб Бирюлёво,
Любимую внучку забрав из детсада,
А клуб называется кратко: «У МКАДа».
В ЛИТО он давно завсегдатай и дока,
К стихам подбирается с каждого бока,
Но трижды критичнее тексты читали
Сергеева-критика лишь в виртуале
Под ником Сергеич: наденет доспехи
Глобальной сети, оглашает «огрехи» –
Любя: поначалу сурово «наехав»,
Потом снисходя: «Что поэт без огрехов?!»
Сергеич был критиком в авторитете,
Судил по понятиям: «Малые дети,
Вот-блин, стихотворцы, нужны им пелёнки,
Они мне почти как родные ребёнки»!
Рунет полюбил он за острое жало,
И только латиница чуть раздражала:
«Эй, вы, мягкотелые, то есть моллюски,
Пишите кириллицей, если по-русски»!
Сергеич и прям, и резонно практичен,
И круг интересов его ограничен:
«Вот я не шакалю по вражьим болотам!» –
И он называл это «быть патриотом».
Рунет забывая порой на денёчек,
Сергеич ходил прогуляться в лесочек,
В тенистую глубь тополиной аллеи –
Гулял, чтоб суставы его не болели.
Вот так и сегодня, был день подходящий
Для пешей прогулки, неспешной, щадящей,
Герой наш цветёт от весеннего хмеля,
И пахнет землёй на исходе апреля.
Гуляет беспечно он по перелеску
И вдруг получает одну эсэмэску,
Текст: «Я уезжаю, контракт на три года», –
И вся недолга, и отсутствует кода.
О боже! Как гром среди ясного неба!
«Всё сказано, папа, детали не треба,
Ведь есть социальные сети, а значит
Мы рядом всегда...» Тут Сергеич заплачет.
Не будет он внучку встречать из детсада...
Нестройные мысли, и в сердце досада.
Простой эсэмэской отец огорошен:
«Я, может, отцом был не очень хорошим»?
Сергеич, ваш сын – не птенец желторотый,
В Германию едет он лишь за работой,
Он ценный работник, их ждут под Берлином,
И станет поездка служебным трамплином!
Покоя не будет душе-самоедке!
«Простите, у вас не найдётся таблетки?
Я вышел... я, кажется, без валидола»...
И день безмятежный сирена вспорола.
Часть 3. Перемены
Что май для Москвы? Это липы, сирени -
Местами, но в стойком бензинном рефрене;
Что май? - это дачи, сады, огороды,
Субботняя жажда воскресшей природы,
Невинно в осенние дни убиенной...
По старой привычке, аж послевоенной,
Доныне бывает, копаемся в грядках...
В деревню стремимся на старых "девятках",
На новеньких "Ладах" и на электричке,
По старой, аж послевоенной привычке.
Здесь Форд, и Рено, и Хундаи, и Киа,
Но в лидерах всё-таки русское трио:
И Лада "Приора", и Лада "Калина",
И Лада "Самара" - жрецы газолина.
Мы жжём газолин, ибо ехать же надо,
Но быстрые гонки - обычно бравада,
Никчёмная видимость перемещенья
И пустопорожнее коловращенье.
(Бывают усталые люди, которым
Наскучило двигаться поездом скорым,
Им хочется дома лежать на диване
И думать о вечном в блаженной нирване.
Их мудрый покой - угасание жизни.
Презрение к пошлости и дешевизне,
Налёт ностальгии в дому обветшалом -
Всё это знакомо седым аксакалам.
Счатливчики те, кто скончаются дома,
Однажды упав у дверного проёма,
От старости, также как персы и греки,
Бразды передав Ватикану и Мекке.
Несчастен коня заморивший в болоте
И лиру отдавший за шёлк в переплёте,
Кто время растратил в пустом эпатаже,
Не зная, о чём ностальгировать даже,
Не зная, насколько судьба скоротечна,
А всякое топливо - небесконечно.)
Сергеев в больнице. Теперь он в порядке,
Прошла напряжённость, и дело - к разрядке,
И денно, и нощно с ним время проводят
То сын, то жена. Всё нормально, Володя!
Четвёртого мая домой домоседу,
И внучка приехала с бабушкой к деду –
Домой! Приутихла болезнь-баламутка...
А как же та вряд ли уместная шутка
Про чёртов германский контракт на три года?
Так шутит, пожалуй, последняя шкода!
Не шутка, Володя, отъезд состоится,
Хотя отодвинула сроки больница
Теперь уж на раннюю осень, а летом
Каникулы в городе их перегретом.
Отъезд состоится. Владимир Сергеев
Смирился, надежду на чудо рассеяв,
И с новыми силами, с новою ролью
Он вышел в эфир интернета – с любовью!
Теперь ему все эмигранты, как дети,
Чужбина – эрзац, позолоченной клети
Подобие жалкое, с этой удавкой
Сиди и на Родину больше не гавкай.
Любовь и строга, но ведь и справедлива!
Бывает, с бутылочкой клинского пива
Писатель Сергеич засядет за дело –
Пародии пишет весьма оголтело,
В стихах о берёзках стоит на котурнах
И скалится в конкурсах литературных.
Он критик, знаток поэтических правил,
Возможно, и ваши стихи он подправил.
Знавал я поэта большого полёта
По имени Старцев. Ловила тенёта
Его в океане словесности рыбу
Любого размера и вкуса. На дыбу
Сергеич любил поднимать горемыку,
Его находя по зловредному нику.
Но к пытке телесной приученный с детства,
Поэт-мазохист не чурался соседства,
В ответ огрызался он харизматично,
И схватка титанов текла романтично,
Играла их сталь и задорно, и звонко...
Сергеич врага полюбил, как ребёнка,
Учил его жизни и лучшим манерам,
Потом обзывал революционером.
Так жизнь продолжалась в Рунете. А дома –
Неделя к неделе, без молний и грома,
Почти уже старость, зануда-текучка.
В Германии сын, и любимая внучка
В немецкую школу пошла в эту осень,
Ей семь, а Володе... об этом не спросим.
Он вовсе не против сыновней карьеры,
Звонит он: “Приветствую, легионеры!”
Часть 4. Стансы
Ноябрь не люблю я, он тленью подобен,
Земля не укрыта одеждой сугробин,
Деревья раздетые, будто бы в морге,
Промозглая слякоть. Никто не в восторге.
Вот он на подходе, зимы знаменосец,
Прольётся дождём, и ударит морозец,
Асфальт у подъезда - ледышки, ловушки,
Там падают дети, но хуже - старушки,
И если упал ты - проклятая старость! –
Молись, чтобы только бедро не сломалось.
Прости мне, читатель, унылые мысли!
Сегодня они как-то сами провисли
Ноябрьским туманом, да будь он неладен!
Надеюсь, читатель, что я не в накладе,
Что ты интерес проявляешь к герою.
Володе Сергееву памятник строю!
Строфа – это камень прочнее цемента,
Достоин любой человек монумента,
А наша задача - поведать о важном
Под маской как будто бы «маленьких» граждан,
Не архивеликих, не суперзлодеев,
А просто таких, как Владимир Сергеев.
Он где-то пропал, но не будем же строги!
Жена поскользнулась на скользкой дороге,
Попала в больницу, и он ей сиделкой
То с фруктом и супом, то с тёплою грелкой.
Его выгоняют, конечно, под вечер,
Но больше занять себя как бы и нечем -
Что он без супруги? С ней жизнь пролетела...
Банальные строки, но в том-то и дело:
Есть общие фразы, а есть и нюансы,
Которым мои посвящаются стансы.
Она умерла после завтрака, тихо,
Никто не заметил. Явилась врачиха,
Больных обходила (их восемь в палате),
И видит: старуха скончалась в кровати.
Он долго рыдал, он стал малым ребёнком
И много доставил хлопот медсестрёнкам,
Пока издалú под завесу недели
И внучка, и сын, и сноха подоспели.
Потом отпевали, потом погребали,
Потом поминали, когда закопали,
А после - на темени женщины каждой
Ему всё мерещился венчик бумажный.
Не знаю я имени, прозвища, ника,
Прощай, незнакомка! Нет, ты не безлика,
Пусть дети разделят с Сергеевым горесть,
Но ты заслужила отдельную повесть.
С утра - на работу, а после - за хлебом,
Кефиром, и - в очередь за ширпотребом,
Вечернее время - на кухню и стирку,
Уборку, и так - день за днём под копирку,
На дачу, в театр и в кино, на турбазу,
Жалела собаку, себя же - ни разу.
Ходила по свету походкой не шаткой,
Была безотказной рабочей лошадкой,
Поэт мог стихи сочинять в полудрёме,
А ты – жизнелюбка, всегда на подъёме.
Ты – жизнь! Ты прошла, и осталось поэту
В окошке хвостатую видеть комету.
Часть 5. Овощ
Прошло сорок дней, а потом снова сорок.
Февраль шёл по руслу своих поговорок:
Морозом не брал, но силён был метелью,
Богатый сугробами, бедный капелью.
Февраль – это лыжный сезон в лесопарке
И белое поле почти без помарки,
На каждый денёк выпадает примета, –
Да что там, зачем горожанину это?!
Нехватка запасов нам не угрожает,
И думать не станем мы об урожае
Грядущего года: капель на Макария2 -
Предвестница ранней весны для агрария,
А мы на природу глядим без тревоги,
Ну, разве что с мыслью о скользкой дороге.
Владимир Сергеев тоскует, но вскоре
Поедет он к сыну. Сиденье в затворе –
Последнее дело, и сын приглашает,
Ведь дома, один, человек обветшает.
Поехать на месяц? Пожалуй! И верно:
Взглянуть, чем германская кормит таверна,
Какие дороги, развязки и плацы...
Да, всё это... С внучкой ему б повидаться!
Вот, он покупает билет до Берлина,
В азарте, с приливами адреналина,
Он вещи собрал (да, какие там вещи!)
А мысли его то легки, то зловещи.
То думает: «Там ведь любимая внучка!»
А то: «На хрена мне нужна эта взбучка?!
Сидел бы, старик, и писал, как и прежде,
Мне проще быть дома, в домашней одежде.
До лета недолго, приедут и сами»...
Но вот, на вокзале стоит под часами.
В Берлине встречают, везут автобаном
(Он слышал, когда ещё был мальчуганом,
Отцовский рассказ про немецкие трассы...)
Таксист и сноха говорят «вас-ист-дасы»,
Не правда ли, странно, навроде фантома?..
Ну, всё, слава богу, Лихтемберг3, мы дома.
Бутылка вина, оливье и закуски,
Початая водка, всё чисто по-русски:
Капуста, селёдка, салат, помидоры –
Привычки приносим с собой мы в оффшоры.
Сидели они допоздна, вспоминали,
Какие команды играли в финале
Ушедшего года, кому подфартили,
Послушали Вайкуле - про Пикадилли,
Проехались по политическим слухам
И мать поминали: «Пусть будет ей пухом»...
Неважно, о чём говорить, но по сути
Сердца мы латаем в семейном уюте,
И дети мудрее отцов, если немы
При каждом броске в неприятные темы.
Владимир Сергеев устал от полёта,
Пора отдохнуть. «Кстати, завтра суббота,
Семья будет дома. Продолжим, сыночек,
Айда в зоопарк, ибо внучка так хочет»!
Он лёг. Стало тихо, темно, одиноко,
Устал. Как всё это Володе далёко!
«Несёт нас по свету, таких дуралеев...» –
Подумал и в сон окунулся Сергеев.
Он спал. Ему снилось прошедшее что-то:
Жена, Бирюлёво, а после работа,
А после приснилась Володе комета,
Тоннель полутёмный и проблески света.
С утра к нему внучка пришла спозаранку.
Но что это с дедом? Глаза наизнанку!
Она закричала, сбежались на крики.
Что с дедом случилось? Инфаркта улики?
Примчалась немецкая «скорая помощь»,
Владимир лежит - человек или овощ?
Его откачали, и сердце забилось,
Но что-то к нему так и не возвратилось:
Глаза приоткроет и смотрит в пространство,
И взгляд не меняется, в нём постоянство,
Как будто теперь позабыл он тревоги,
Как будто он речь оборвал на полслоге,
А щёки провисли – ой, не молодецки,
И только улыбка наивна по-детски.
Пора перейти нам к последней странице.
Владимир в палате, в немецкой больнице,
Подключены трубки, приборы к больному,
Живёт его тело, живёт по-иному,
Глаза неотрывны от стенки с часами...
Живёт ли? Об этом судите вы сами.
Владимир Сергеев остался в Берлине,
Обратно в Москву нет дороги отныне.
Не я его сын, не за мною решенье,
Что делать: смириться ли, ждать улучшенья?
Вам грустно, читатель? Такие коврижки!
На автора что же навешивать шишки?!
Герой наш достоин был целой поэмы.
Ребёнок ушедшей советской системы,
Увы, сирота он, и русского духа
Он вечный искатель. Как поиски? Глухо!
Но главное - поиск! Покуда мы ищем,
Покуда скорбим над родным пепелищем,
Движение будет, и жизнь бесконечна.
Спасибо, читатель, спасибо сердечно,
Что в племени вы родились книгочеев.
Прощайте, читатель! Прощайте, Сергеев!
19 - 29 апреля 2012 года
1Гандикап (мед.) — медицинский, психологический термин. Гандикап представляет собой состояние, при котором сочетание физических, умственных, психологических и/или социальных качеств или процессов затрудняет приспособление человека, не позволяя ему достичь оптимального уровня развития и функционирования.
2Макарьев день – 1 февраля; по народной примете, капель в этот день – к ранней весне.
3Лихтемберг – район Берлина, где селятся, в частности, русские эмигранты.
Венок акросонетов
1. Сорвался гранат
Спеши плести венок акросонетов
Орнаментом причудливых стихов,
Рождая из словесных потрохов
Волнение субъектов и предметов.
Ажурны формы золотых оков,
Ласкающих запястия аскетов,
Способных слышать крылья мотыльков
Языческих в жилье анахоретов.
Гармония не терпит суеты,
Реликвия не знает циферблата!
Архаикой взращённые цветы
На соке переспелого граната –
Алаверды! Вдохни их алкоголь!
Ты думаешь, смогу? Но в чём же соль?
2. Три дикие грозди
Ты думаешь, смогу? Но в чём же соль
Рассказа о падении граната?
Искать любви, прекрасная Эрато,
Даруй мне право, смилуйся, позволь!
Искусство это – ноющая боль,
Коварная, гнетущая расплата
Играющему заданную роль
Естественно, не бедно, не богато.
Грешна природа, где из-под чадры
Растут цветы любви, надежды, веры,
Однажды появляются плоды
Запретные, три грозди, три премьеры,
Держать тогда молчание – уволь!
Играй! Смычок натри о канифоль!
3. Игра ягод – сполох
Играй! Смычок натри о канифоль!
Гремит оркестр, не умолкает скрипка.
Рука твоя, изогнутая гибко,
Арго струны и звуков карамболь.
Язычество! Саднящая мозоль,
Глухая память холодна и хлипка.
Опять на понижение бемоль,
Диез на повышение, но зыбко.
Сполох! Звезда упала, понеслась,
Потом ещё одна, за ней другая,
Орнаментом причудливым укрась
Ливнеподобный звездопад, играя
Осколками звучащих многоцветов.
Храбрись! Не бойся колкости лорнетов!
4. Хотел я сладости
Храбрись! Не бойся колкости лорнетов!
Опальный дух сократовских речей
Тебе к лицу, поскольку ты ничей,
Единственный не ведаешь запретов.
Любой слуга публичных этикетов,
Я знаю, может беса быть ловчей.
Софизм неисправимых трепачей –
Лукавство, он не знает пиететов.
Артезианский пласт целебных слов
Добыть из-под земли ужасно трудно.
Однако сладок должен быть улов
Сумевшего достать его подспудно.
Ты хочешь мёда, но скучна юдоль?
Итак, не лепечи – дерзай, глаголь!
5. Изюм да виноград
Итак, не лепечи – дерзай, глаголь!
Зачем труха словесных упражнений?
Юродствовать среди окаменений
Музейных мумий нужно ли? Доколь?
Добыча мудреца – мешок сомнений,
Азы любви и вечности. Король
Весомых, но и кратких изречений,
Исполнит молчаливую он роль.
Не так уж долго свежесть винограда
Останется, когда сорвали плод.
Губам милей изюм, его услада
Растратится не скоро, не умрёт.
Арба вопросов, не сыскать ответов.
Доверься только силе амулетов.
6. Душистого хотел
Доверься только силе амулетов,
Упрямо охраняющих закон
Шедевра: в невозможности дублетов,
Избыточно неподражаем он.
Столпились штампы – множество скелетов,
Тома пустого, веку испокон
Они не переходят Рубикон,
Гниют и сохнут, племя пустоцветов.
Однако есть душистые слова,
Хмельные, животворные, цветные,
Охальные продукты баловства,
Танцующие точки, запятые...
Ещё не поздно, выучить изволь
Любви и страсти творческий пароль!
7. Лги себе он, но не я
Любви и страсти творческий пароль,
Гул невпопад над пропастью разлуки.
Изнеможение словесной муки,
Смеющийся с экрана злобный тролль.
Ещё моя привязанность на ноль,
Быть может, не сошла, я слышу звуки
Её былых симфоний, перестуки
Отпетых лет. Их мало было столь!
Немая сцена, а за ней - гримаса
Ночного янтаря в моём окне:
О чём грустишь в предгории Парнаса?
Неужто о любимом, обо мне? –
Его овал – крушитель паритетов,
Янтарный оберег для всех поэтов.
8. Ягодами жил вамп
Янтарный оберег для всех поэтов
Глядит из-за макушки той сосны.
Опустит с тучи олово блесны
Другой ловец теней и силуэтов.
Анархия случайных пируэтов
Меня волнует. Берега тесны
Игристой речки, в паводках весны
Живёт многообразие сюжетов.
Иссохший вамп сосёт хмельную кровь
Любимых ягод. Вкус предельно тонок!
Вонзайся в мякоть, смело острословь,
Алкаючи хмельной силлабо-тоник!
Меняйся, раззадоривай врагов,
Переводя катрены с языков!
9. Поздно. Ужин. Вино
Переводя катрены с языков
Отчизн чужих, знакомых понаслышке,
Задумаешься: игры в кошки-мышки –
Дурная слабость мелких пошляков.
Но лишь вечерний снизойдёт покров,
Останутся дешёвые излишки
Увядшим цветом, дымом облаков,
Жеманностью на переплёте книжки.
Инерция потухшего огня,
Ни с чем она под вечер не сравнится.
Вино волнует, только не меня,
Изгоя заколдованной страницы.
Ничто не заменяет плоскогорий
Обычных слов и чётких категорий.
10. Остатки кабернэ
Обычных слов и чётких категорий
С годами больше, ибо суеты
Тяжёлый труд не терпит. Пустоты
Алхимия жадна до территорий.
Течение иных фантасмагорий
Когда-то увлекало. Непросты,
Изысканны лежали там пласты
Красивостей, аллюзий, аллегорий.
А нынче всё прошло. Остатки вин,
Бальзамов недопитые сосуды
Ещё при нас. Мы бережно храним
Разбитые на части изумруды.
Ночами освещает наш альков
Эклектика накопленных веков.
11. Эпитафия для роз
Эклектика накопленных веков –
Пожалуй, хватит на остаток эры!
Исходной точкой были гулливеры,
Титаны или отпрыски богов.
Античный голос дальних берегов,
Фатальные пророчества, химеры –
Иссохшие со временем примеры
Языческих соблазнов и силков.
Досталось нам прекрасных ароматов,
Ленивых, увядающих цветов.
Я сор несовершенных дубликатов
Развеивать напрасно не готов.
Он ценен даже в виде бутафорий
Зигзагов мифологий и историй.
12. Задолго до любви
Зигзагов мифологий и историй
Архивы накопили без числа.
Добраться до причин добра и зла,
Очнуться у неведомых предгорий.
Любовь придёт из дальних лукоморий
Грозой и ливнем. Пепел и зола
Останутся в пустыне. Ты ждала,
Дождаться не могла росистых зорей.
Оазис близок! Воздух утром свеж,
Лицо открыто ветру; мы, как прежде,
Юнцы, любой мираж для нас – рубеж
Банальный: через «верую» – к надежде.
В такую даль нас ветром занесло!
Исполни долг и помни ремесло!
13. Иначе нам цвести
Исполни долг и помни: ремесло
Необходимо передать потомкам.
Акцент прекрасен в голосе негромком,
Чью самобытность прошлое пасло.
Ещё довольно места кривотолкам,
Наречий много различает зло,
Амбиций – тьма, несметное число,
Мычат, кричат, толкаются по полкам.
Цвети всегда и всюду: в летний зной,
Весенним утром и осенней ночью!
Ещё не вечер, чтобы стать золой.
Сыграем гимн четырнадцатистрочью!
Тебя от смерти всё-таки спасло
Изящное. Стихийно проросло!
14. Изящное – нарцисс
Изящное стихийно проросло,
Зерно упало в землю и проснулось.
Язык живёт, не жалобно понурясь,
Щеголевато, а не тяжело.
На холоде не сохранить тепло,
Одеждой не прикроется сутулость.
Единственна, неповторима юность,
Неуловима, будто НЛО.
Азартно обрамлять стихи венками!
Рисуется кокетливый нарцисс,
Цикличными красуясь завитками,
Играет светом, скачет вверх и вниз.
Сегодня, не боясь авторитетов,
Спеши плести венок акросонетов!
15. Стихи для поэзии
Спеши плести венок акросонетов!
Ты думаешь, смогу? Но в чём же соль?
Играй! Смычок натри о канифоль!
Храбрись! Не бойся колкости лорнетов!
Итак, не лепечи – дерзай, глаголь!
Доверься только силе амулетов
Любви и страсти – творческий пароль,
Янтарный оберег для всех поэтов.
Переводя катрены с языков
Обычных слов и чётких категорий,
Эклектики накопленных веков,
Зигзагов мифологий и историй,
Исполни долг и помни: ремесло
Изящное стихийно проросло!
22 апреля – 19 июня 2010 года
И прочее, и прочее, и прочее
Стихи про то, как я попал к Боре на день рождения
Once upon a midnight dreary,
while I pondered, weak and weary...
Эдгар По, «Ворон»
В час печальный, час вечерний тучи плыли над харчевней,
Было холодно, из крана нервно капала вода.
Я сидел, мусолил стольник. Ворон сел на подоконник
И прокаркал: «Всё, что хочешь, я исполню без труда.»
Я спросил: «Приедет Боря?»
Он ответил: «Никогда!»
Жаль, не понял я ответа и сказал: «Досадно это!
Ты болтун или обманщик, плут, не знающий стыда!»
Он ответил: «Знаешь сам ты: Штейн подался в коммерсанты,
И его теперь не сыщешь, я пытался, но – беда! –
Не приедет Боря в гости,
Будь уверен, никогда!
Боря Штейн завяз в бетоне, как изюминка в батоне,
У него всегда горячка, напряжение, страда...» –
Так вещал мне чёрный ворон. Холодок бежал по шторам,
Я уныло хмурил брови, а потом сказал: «Когда
Ты умолкнешь, врун болтливый, клеветник, ворчун злобливый?»
Он ответил: «Никогда!»
Так ответил чёрный Ворон, словно ночь глухая чёрен,
После каркнул и во мраке растворился без следа.
Я измял бумажный стольник, заказал себе рассольник,
Но, лишившись аппетита, не доел его тогда,
А поплёлся, ковыляя, в ночь, упорно повторяя
Злое слово: «Никогда!»
Вот добрался я до дома, где жила супруга Ромма,
Но едва вошёл в жилище в градском парке у пруда,
Оседлавши бюст Рамзеса, птица чёрная из леса
На пути моём явилась вновь, и снова череда
Чёрных мыслей проступила, только птица заявила:
«Не приедет никогда!
Не надейся на фортуну, сам езжай теперь в Вентуру!
В час, когда замкнёт субботний праздник первая звезда,
Ты увидишь Борю Штейна и поздравишь с днём рожденья,
А иначе не приедет ни за что он, никогда.»
Испугался не на шутку заклинанья птицы жуткой,
Повторяя: «Никогда!»
Сделав над собой усилье, тут же сел в автомобиль я,
Чтобы вовремя явиться к месту встречи мне туда,
Где стихи прочту я Боре, заклинанью птицы вторя,
Чтоб навеки растворилось это слово в никуда,
Чтоб не вспомнилось назло мне ни с похмелья, ни с просонья,
Ни за что и никогда!
Боря, Боря! С Вами вместе проживём мы даже двести,
Впереди у нас, как в песне, лет великая орда.
Приезжайте в Сан-Диего, ну, хотя б на три ночлега,
Отдохните же от бега, что на долгие года.
Тут Борис, такой проворный, обернулся птицей чёрной,
И в ответ, как приговор,
Прозвучало: “Nevermore!”
23-25 марта 2010 года
Акросонет на строку «Творцу венка один сонет – картошка»
Творцу венка. Один – сонет-картошка,
Два – тоже корнеплод, читай: свекла,
Три – то, что ты намедни испекла,
Четыре – чёрте что и Бабка Ёжка.
Пять – издеваться любим, но немножко,
Шесть – раздеваем музу догола,
Семь – дюже закусили удила,
А восемь – на метлу и вон в окошко!
Но девять – почему бы не играть,
Ведь десять – это маленькая рать,
Одиннадцать – почти большое войско,
Двенадцать – нас несметное число...
Тринадцать – как нам всё же повезло,
Четырнадцать – что мыслим мы неплоско!
26 июня 2010 года
Коран
Пустыня, Мекка и Медина –
Картина мира триедина,
А что до Иерусалима –
Претензия, пожалуй, мнима.
Я вспомнил русского пиита:
Старуху, рыбку и корыто.
23 января 2010 года
* * *
Внезапный вопль из темноты
Раздался: "Мы с тобой – на ты!"
На ты? Ну, что ж, давай, скажи
Мне что-нибудь, как откровенье.
За миражами – рубежи,
Которых не пройти без рвенья
И без потерь. А невредим
Останешься, коль, нелюдим,
В жилище тихом отоспаться
Захочешь – выбор мудрецов.
Послушай, избежав оваций,
Ни одному из огурцов
В стеклянной банке не сродни,
Я, ты – на всей земле одни.
3 сентября 2001 года
О любви к рыбе
Люблю я и воблу, и юшку,
И кильку, и сельдь, и язя,
А если добавить чекушку,
То сразу из грязи – в князья.
Высокие вижу закуски:
Там сёмга, балык, осетры
И масло на булке французской
В короне из чёрной икры.
Бесценные кладези моря,
И рек, и озёр закрома!
Всегда в неизменном фаворе
Севрюги, белуги, сома.
Порою приходит нирвана,
Почти-что библейский сюжет:
Жаркое из левиафана,
И соки текут за манжет.
28 октября 2011 года
Отредактировано mromm (2012-10-13 21:09:58)